В издательстве «Новое литературное обозрение» выходит книга Елены Костылевой COSMOPOLITAN. Публикуем заметки Константина Шавловского о стихах Костылевой и несколько стихотворений из книги.

В начале таких текстов принято писать о конфликте интересов, поскольку авторка книги — мать двух наших прекрасных дочерей Лизы-Марии и Коринны Клавдии, а еще мы состоим в официальном браке и вместе платим ипотеку. Но расскажите-ка про эти дисклеймеры Вирджини Депант, которая пишет предисловие к Полю Пресьядо. Это имеет значение в контексте письма Елены Костылевой, которая давно перевела на поэтический язык философско-психоаналитическую максиму Лакана о том, что сексуальных отношений не существует. Общие дети, любовни_цы и дома не образуют никакого конфликта интересов. Даже наоборот, все интимности, общности, близости имеют отношение, пожалуй, к главному событию книги Костылевой — повторению (мира).

1.

Книга Елены Костылевой COSMOPOLITAN устроена по принципу тавтологической спирали. Все повторения в ней умышленны, эта тавтологическая спираль образует вавилонскую башню нового общего языка, по которой необходимо взобраться её читателю.

Повторения, вариации разбросаны по книге от текста к тексту через различные промежутки:

снится, снится, то тюрьма, то больница

девственно каждое утро

благословен день дня

Тексты в книге расположены в анахроничном порядке и собраны как будто бы по принципу «антологии»: стихи двадцатилетней давности соседствуют с текстами, написанными в этом году. Тем интересней видеть повторяющиеся и повторяющие слова, фразы, образы, имена.

Я заметила твое имя и не сказала

Я сказала твое имя и не заметила

Я заметила, что не заметила как сказала твое имя

Я сказала что не заметила, но заметила, что сказала

и не заметила

Однако это произошло незаметно

и прошло незамеченным

Имена — своего рода фетиш в поэзии Костылевой. Ванечка, Миша, Саша, Галя, Женечка, множественные посвящения. Но имена повторяются и множатся, множатся и повторяются, теряя тех, кому они принадлежали или могут принадлежать (так, Женечка, например, это вообще Амстердам). Это не именование, даже не пере-именование, а своего рода раз-именование мира. Адресат, если он и был, то давно выбыл из письма, оставив только имя. Название без лица.

Имена в книге Костылевой раздевают мир, обнажая его сияющую наготу:

Послелюбовь есть то, что между нами

Мы всем предметам дали имена

2.

Тавтологическое выговаривание мира превращают эдемский сад в девственный зад возлюбленного. COSMOPOLITAN — это как будто и есть тот самый «Длинный, извилистый путь, полет листа из эдема» из «Мелеющих вещей» Аркадия Драгомощенко. Нечто перекликающееся можно найти у Костылевой:

ты три вещи, ты три мотылька

ты листвы бесконечной аркады

словно что-то украл у меня

но такой обедневшей мне все получается рады

«Обедневшей» прямо указывает на бедность языка, иными словами — на тавтологию. Здесь, наверное, будет уместно отослать читателя к блестящей статье Евгения Павлова, который разбирается с понятием тавтологии у Аркадия Драгомощенко: «По эту сторону рая поэзия есть неустанное упражнение в говорении одного и того же — буквальное значение греческого слова tautologos».

Апофеозом тавтологии у Костылевой становится стихотворение «РАДОСТЬ / СВЕТ НЕБЕСНЫЙ» (в первоначальном варианте книги набранное капслоком, как и другое, тоже тавтологичное «Я ХОЧУ ТОЛЬКО ТЕБЯ ЧЕЧНЯ»).

Драгомощенко — один из важнейших авторов для поэзии Костылевой (одно из стихотворений в книге, «святая Барбара, скости мои грехи», и вовсе написано ими в четыре руки).

Книга Костылевой — это, в сущности, и есть неустанное упражнение в говорении одного и того же. Только Костылева не согласна оставаться «по эту сторону рая», пусть по эту сторону остается обиженный бог безымянный (!). Костылевой нужен весь рай (радость, свет небесный) с его эдемским садом/задом и девственностью каждого утра. На меньшее она не согласна.

Поэтому:

Еще озаренные светом господним, они берут

Яблоко

И оно падает

Недалеко

Тогда они снова его берут

Вокруг полно всего — свет, газ, стиральная машинка,

овощи, фрукты, звери, всегда есть, что покурить,

Но они все равно берут это яблоко

Она передает его ей, и оно падает

недалеко, катится

В космогонии Костылевой они снова и снова берут яблоко, благословен день дня и девственно каждое утро. Грехопадение на репите. Рай, который мы заслужили.

3.

пока ты вдалеке пока ты с кем-то,

с твоим каким-то даже визави

обедаешь и празднуешь субботу

свою немыслимую долгую как ночь

я делаю обычную работу

слагаю порошок обратно в зерна

Обычный труд поэтического письма — слагать и слагать обратно в зерна то, что было растерто в порошок смысла. Письмо здесь совершается возвращение к предмету до-значения (зерно как нечто не сбывшееся).

Костылева заклинает и заговаривает мир (если приглядеться, в ее стихах довольно много почти библейских архаизмов), тем самым вновь и вновь возвращаясь в точку до грехопадения:

всё восстанет вновь и вновь и вновь и вновь и вновь и вновь в своём красивом виде первозданном — эсхатология, щенок! — в таком далеком и таком туманном, как Петербург у наших ног

Костылева переносит столицу эсхатологии в Петербург. Точнее, в петербургский текст.

4.

Поэтический субъект Костылевой на протяжении 160 страниц занят тем, что пересобирает мир до грехопадения. И у нее в этом вдохновенном труде есть сверхзадача. Она возвращается в ситуацию, предшествующую грехопадению, чтобы перевернуть онтологические оппозиции. Костылева снова и снова берет яблоко, чтобы изгнать бога из рая, тем самым исправив онтологическую ошибку.

Фигура бога, кстати, проходит в книге своеобразную эволюцию — от отрицания (бога нету — это да) до прямого диалога с ним (Не обижайся на нас, обиженный бог безымянный / Не задавай нам вопросов) и финального псалма (!), который начинается с того, что складки на мошонке превращаются в делезовскую складку (Странные странные складочки).

Этот финальный текст — своего рода кода не только в отношениях поэзии Костылевой с богом, но и в ее отношениях с Другим. Восхваление отсутствия различия — это и есть прояснение выспреннего (слава тебе что идет война / слава тебе что кончится). На выспреннем, высшем уровне пленочки между словами растворяются, образуя поток утешающей речи, которая рифмуется с калиновой рекой — явная отсылка к реке Смородина (аналог Стикса в общеславянской мифологии) и Калинову мосту, которые разделяют мир живых и мир мертвых.

Таким образом, прояснение выспреннего — это похвала отсутствию различия между живым и мертвым, войной и миром, я и другим. Складка, различие, письмо — нечто темное. Это — желание. Отказ от желания как различия (послелюбовь) — это и есть возвращение к вечной, повторяющейся девственности. В Эдем.

5.

Елена Костылева — соосновательница проекта «Ф-письмо». Впрочем, ее письмо, как можно прочесть в этой книге, было феминистским, эмансипирующим задолго до появления «Ф-письма»:

с поэтическим субъектом Костылевой за отчетный период ничего не произошло

[ну потому что он и так значительно опережал то, еще жидкое, время]

Об эротизме в поэтике Костылевой писали многие критики, и составление этой книги — в некотором смысле ответ на эту критику. Эротизм Костылевой — совсем не могутинского, провоцирующего, маскулинного толка. Это освобождающий эротизм Вирджини Депант времен «Кинг-Конг теории». Костылева манифестирует свободу быть изнасилованной («Анальный секс в гостинице Октябрьская»), пройти насилие насквозь, чтобы выйти девственной — с другой его стороны:

Впускающей

Насилие в себя

Безоглядно

Как в детстве крылатые качели

Кстати, еще один рефрен в книге — это строчки «Сквозь тебя пролетит пчела, пробежит куница» и «Сквозь тебя пролетит оса пробежит куница». Это прохождение (насилия) насквозь, сохраняющее целостность и целомудрие субъекта. Порнографичность письма Костылевой девственна, потому что порнография — это освобожденное время (Но на порнхабе времени нет / Порнхаб — это освобожденное время).

Время — единственный настоящий враг Костылевой (и еще что-то мешает мне говорить, — само время). Время пугает:

боюсь этого, как смены времен года

вот была весна — а теперь зима,

и ничего с этим не поделаешь

и ничего с этим

не поделаешь

Революция по Костылевой — это мультиплицированная в бесконечность малейшая единица времени, миллисекунда оргазма из стихотворения «Советская женщина». Революция — это остановленное в миллисекунду оргазма время. Это взлом времени, который ломает его линейность.

Книга — это калиновая река, прорывающая плотину смысла, порывающая со значениями, выходящая из берегов.

Несколько текстов из книги COSMOPOLITAN

***

Еще до войны

Мы стали с тобой целоваться, как старики:

Лоб, виски

Пробовали

Не получалось

Тут тяжело, холодно, сплю в одежде, снова пишу стихи,

Но хорошо: свободно

***

все происходит на даче во время обеда

я говорю нас всех гонят на бойню

кто тебя гонит куда — (возмущенно, мне) Маша

меня вот никто не гонит на бойню, — говорит Ольга Петровна,

наоборот, я живу прекрасно,

я не перестала есть мясо, но стала хуже его готовить

Ольга Петровна прочитала Кутзее

он написал, что те, кто кушают мясо, не замечают, что происходит Освенцим

я говорю наш дух томится в неволе это все прутья одной решетки

но в общем зачем это все говорю непонятно

***

я люблю в нем то, что он любит родину

я люблю в ней то, что она любит родину

она любит в себе свою родину, то, что было с ней

родного. роща

поле кровавых маков, река горящей и говорящей нефти

он же позволил себе любить общественное

устройство — в форме, собственно, беспорядка,

а также пространство и линии, по которым мы утекаем

в мысли:

вот его родина,

и язык,

которого он не знает

знать не значит любить: любит-то он все равно,

хотя бы и не владел им в совершенстве,

скорее язык, его мелос, владеет им,

и отпускает на волю строй его мысли, —

это как птицу кинуть поверх Днепра

и посмотреть, как она летит!

так люблю я. таково мне

любить его

больше, чем родину

*

Володя цитирует Леви-Стросса, который цитирует Шатобриана:

Каждый человек, — пишет Шатобриан, — носит в себе мир, который состоит из всего, что он видел и любил, и к которому он постоянно возвращается, даже когда путешествует и как будто живет в каком-то другом мире.

***

Знаешь, ведь хочется темного

Складочек на мошоночке

Синевато-венозного

Того, что самому не нравится, кажется не значащим

Странные странные складочки

Звук мочеиспускания

Ебля до посинения

Прояснение выспреннего

Знаешь, ведь хочется сладкого

Рун анического

Слава тебе, Господи

Что ничего не хочется

Слава тебе, Господи

Что всего хватает нам

Что никто не хватает никого

Что никто и не хватится

Что никто не хвастается кроме тебя

Что ай люли нет внешнего

Что он сказал: Да, зима

Что он сказал только что

что он сказал милая

что говорит вешнего

что в этом нет чтойного

что в этом нет вообще ничего

речь утешающая

реки калиновые

слава тебе что идет война

слава тебе что кончится