*

Наступило непривычно жаркое для этих широт лето, и запыхавшийся Борис Борисыч шел по коридорам вуза. Факультет спортивной журналистики располагался в аккуратном пластмассовом здании в углу двора, на задворках стадиона. Третий этаж, солнечные полосы на полу. Вадя же всегда с любопытством смотрел на Борис Борисыча, как и тот на него. Но хипповскость Вади, просвечивающая как бы через всё, всякий раз легонько напрягала Борис Борисыча. В этот раз ему не понравилось то, что FD пришел в богоугодное заведение в шортах, выставив напоказ свои волосатые ноги турчонка.

— Волосы — сбрить, — приблизившись, скомандовал Борис Борисыч.

И покрытые пленкой счастливой волнительной юности глаза VD бездумно посмотрели на него. Этот бездумный хипповский взгляд всякий раз вызывал в ББ какую-то невыразимую печаль.

— Или носить брюки, — после недолгой паузы добавил он.

«И всё же напоминает злого двойника моего деда», — пронеслось в голове у Вадима. От нечего делать, уверяя Борисыча, что завтра непременно придет в брюках, Вадик стал раскручивать сюжет: «Да, эта белая борода, и какой-то особый тип юмора. Причем оба — из казаков, хотя и из разных частей Страны-2. При этом дед был, что называется, либералом, ненавидел Страну-2, да и последующую Страну-2. Да и как было любить ее после той ситуации с ментовским уазиком, который чуть не лишил его сына ног, но их он успел вскинуть. Раздробленные кости таза, судебные тяжбы… Это они ведь в каком-то смысле и сделали его самого, по сути, своим злым двойником — после инсульта. А этот никогда, конечно, не любил демократический вариант Страны-2.

Помню, продолжал свой внутренний монолог Вадя, это случилось, когда мы отдыхали в непризнанной стране-1. Санаторный город у моря, пихтовый лес. Жили в гостиницах, находившихся теперь в тех домах, что были построены в эпоху, когда надежда на построение социализма еще не угасла. Каменный пляж и, как всегда, ласковое море. Полузабытый зубастый туризм. Анекдоты святилищ…».

В ту поездку Вадя познакомился со Скейтером. Скейтер приехал из Владивостока. Его длинные волосы исповедовали панк, где он сейчас? Однажды местные парни, обступив их со Скейтером, стали обсуждать порочную связь длинных волос с гипотетической принадлежностью к эмо-культуре. Диспут длился долго. «Да нет, я скапанк», — без раздумий отвечал он, вскидывая голову. И даже до них моментами долетало доселе им никогда недоступное знание о тайной свободе, молодости и пластичности человеческого мужского тела…

Фд-вадим наблюдал, как Скейтер целуется с девчонкой в лобби отеля. Вд-Вд пыхтел одной из своих первых сигарет, пялясь в Скейтера и девчонку, как в потерявшее смысл и очертания эротическое облако. Поскольку «новость», как выражался блядский Анти-профессор, об инсульте деда отсекла как несоответствующие моменту целые плантации подростковых мотивировок. «Скоро здесь начнется война», — почему-то подумал Вадим.

Пребывание в этих, как он бурчал себе под нос, «карантинных отелях» приобрело отчетливо меланхолический оттенок. Дед был важным персонажем его детства, математиком тайн жизни, волшебником, познавшим время. Вероятно, он слишком увлекался умственной работой, а следовательно, и всеми страхами, что она тащит вместе с собой, говорил под конец Вадиму, мол, стремись экономно расходовать время. Вероятно, ничто и время идентичны, поскольку чем больше власти у ничто, тем дороже становится время, даже в самых малых своих отрезках. Сидя в этом ночном лиминальном лобби, Вадим усмехнулся, вспомнив, что существует литературный жанр под названием «Басни». «Басня про стрекозу и муравья еще совершенно точно никого ничему не научила», — подумал он. «Весна есть весна. И нахождение внутри весны с необходимостью расставляет слепые зоны, которые естественным образом примутся проясняться непосредственно в ходе проживания опыта». Теперь время добралось и до него, даже несмотря на то, что, встревоженный повышенным уровнем сахара, бросил курить спустя тридцать или сколько там лет стажа. И ведь совсем другое дело — когда просто сидели у озера. Он уже будто бы и сам позабыл, кроме этой дурацкой фразы про время, о чем конкретно они говорили. Но это было весело и хорошо, словно литералли сладкий, но терпкий нектар детства.

Тогда вадим еще надеялся, что дед сможет восстановиться. Но, вернувшись из непризнанной страны-1 в Страну-2, он увидел деда, впервые с самых ранних лет не узнающего себя. Это было в тусклой, но аккуратной больнице на краю города. Позже, уже дома, он будет продолжать считать себя узником этой самой больницы, рисуя в голове недостающие этажи и амбулаторные коридоры.

Одна нога деда была черной. Внутреннюю часть ноги знаменовала незаживающая рана. Может, как раз после этого он навсегда и отрекся от спорта, до того даже и представить не мог, говорил он себе порой, что буду скуривать пачку за пачкой. Он тогда уже жил с бабкой в выделенной квартире, но еще не успел соскоблить с себя положенное как студенту последних степеней место в общаге. Там он мог спокойно работать над диссертацией. Обнаружив в один из вечеров себя запертым в общажном блоке дэйдримящим соседом, он решил, что выпрыгнуть из окна — хорошая идея. Напоролся на осколок пивной бутылки, неправильно сшили связки, заражение. Гангрена. Некоторые преподавательницы приходили к нему в больницу, и он идеально тарабанил им любые ответы на любые экзаменационные вопросы. А если бы, как и было положено сделать социалистическому человеку, подумал вадя, действительно бы уже успел отказаться от места в общаге? Или реально нереально работать одновременно с надрывающейся дочерью? Потом ведь примет свой крест. Они с бабкой прошли столь многое и, виделось всегда, жили душа в душу, да только вот, уже полноценно представ миру злым двойником самого себя, дед начнет рассказывать про каких-то любовниц, а также о том, как выбирал ее среди некоторых нескольких других, и как выбрал ее, потому что она была самой покладистой сучкой, а теперь мы состарились, пердящая старая кляча! , гогоча только одной половиной лица, добавлял он.

А отец бабушки, продолжал мысленное путешествие fd, прапра, когда умерла его жена, настолько поехал кукухой, что через отчаяние, если верить словам бабушки, попытался выебать тело жены, испустившее дух. Когда бабушка зашла в комнату, он взбирался на жену, одновременно с тем задирая ее одежды. Прапра пришлось стаскивать силой. Говорят, он был веселым мужичком, придумывал частушки, во время войны работал пожарником, любил женщин, мне даже страшно представить, что скрывается за этой формулировкой. Фадя запомнил прадеда уже при смерти. Он тогда переехал в профессорскую квартиру деда и стремительно терял память. Однажды, когда их позвали к вечернему приему пищи, совсем маленький вадим шел по длинному коридору, а сзади, опираясь на специальную передвижную штуку, медленно и шумно, в сопровождении бабушки, двигался прапра, вадим оглянулся и испугался, зачем-то стал кричать «мамонт, мамонт идет!» и побежал к кухне, где встревоженная столь бурной реакцией на очевидную старость мать отчитала его, сказав, что примерно то же самое ждет и его. Позже Вадя застиг себя в ванной комнате, вглядывающимся в зеркало.

*

На следующий год вадя уже начал писать свой диплом про информационные войны и даже определился с материалом — война, идущая прямо сейчас. Безмозглые преподавательницы, если быть точнее, подвигли его, а он, не понимая еще толком, что к чему, согласился.

Это юношеское недопонимание проявлялось в разных аспектах его жизни, но чаще всего — в спорах с преподавателями. В ту пору как раз падал боинг, и другой писатель, с которым они познакомятся только спустя лет эдак пять, вдруг осознал, что его работа в редакции, транслирующей пропаганду на одном из языков Уставшего союза, больше никогда не будет прежней.

Авелю, как он сам себя называл, казалось, что просыпается он, только выезжая с парковки на Садовое кольцо, и даже сбитый боинг не слишком встряхнул его. Разумеется, он пробежался по подотчетным сайтам посмотреть, не висит ли нигде заявление от ополченцев, написал в общий чат запоздалый и всем без него очевидный призыв, вечером задержался еще раз все перепроверить. После этого он страшно долго возвращался домой сквозь пробки на трассе. Дома обыкновенно он выключался, стоило только улечься в постель, но в этот раз уснуть не получилось вообще: ему не было ни страшно, ни как-то особенно горестно, — он летал в Страну-35 в конце позапрошлой декады и ее уроженцы ему не понравились еще на пограничном контроле, — но тем непроходимей была эта новая тоска, затопившая дом и разжимавшая веки.

Ужасно, думал вадим из будущего, что для Авеля оказались важны в данном случае какие-то непонравившиеся ему уроженцы в целом. То же самое отмечала и Феофана. Она говорила, что «Авель» выдавал в себе националиста, рассуждая о колониальных адских войнах; черные воронки их детства, кратеры их с Вадимом полубессознанки. Вадим же из прошлого налетел с репликой о боинге на какого-то преподавателя, ненароком талдычащего им пропаганду поверх основной темы. Дело в том, что fd, в перерывах между неогегельянскими изысканиями в контексте теории информации, следил за материалом, каждый день пописывая невеликий диплом свой, и удаленное сообщение «ополченцев» запомнил достаточно выпукло, а дальше уже преподаватель завелся не на шутку и начал раскручивать один за одним популярные в те дни сюжеты пропаганды, хорошо, если до сюжета о распятом мальчике не дошло.

Вряд ли история с боингом что-либо существенное значила для самого fd. Поскольку он чувствовал изменения системы не изнутри, а снаружи, то тут, то сям, скрытое уже некоторое время оказалось явленным. Электричка в маленький город, некогда принадлежащий Союзу уставших, бутылка красного вина, за окном — вьюга. Мужик по соседству орет какие-то лозунги, что-то, может быть, про желание сесть в танк, приехать в столицу Страны-8, всех расстрелять. Удивительно, подумал Вадя в тот день, что я раньше не замечал всех этих слоев этого общества, впрочем, сам себе отвечал сразу, может быть, не замечал потому, что частично обнаруживал себя в те годы внутри тех же самых слоев, хотя и не столь явно кричащих о жажде реставрации, как этот мужчина в электричке; скорее — как слишком серьезные молодые историки с холодными сердцами.

Аннексия, впрочем, расставила всё по местам, в голове FDVD окончательно возобладали другие течения, а всякого гадко-дугинского в те дни в университете ходило достаточно, не говоря о сыночке ГИБДДДД, который всё время красовался своей широкой раскаченной спиной. Но вадя уже обрел силу и писал про информационные войны.

Очень возможно, что именно после этого случая борис борисыч и взял FD на заметку. Не исключено, что тот стареющий оболтус впервые и поведал о правдорубских наклонностях вадика православному казаку, профессору пиара, которые последнему и без того предчувствовались чисто из визуального облика фигуранта.

*

А за пару месяцев до этого, во время весенних каникул, без проблем левой извилиной сдав зачеты, Вадя отправился на малую родину, пение муллы будило его по ночам. Военные действия стабилизировались, развивался май. Парад в этот год приобрел отчетливо ядовитый оттенок. А Эвелина, рыжеволосая подруга бабушки, которую они с матерью приехали навестить, однозначно поддержала происходящее. Вадю удивило, с какой легкостью Эвелина отзывается на официальные речевки про фашистов, которые якобы угрожают населению тех областей, куда входят вооруженные люди без опознавательных знаков. Дело в том, что корни бабушкиной подруги уходили именно в те области, неподалеку от линии текущего соприкосновения. В тот страшный год — Эвелине тогда исполнилось лет, может быть, шесть — она с родителями из столицы страны-2 приехала на летнюю побывку к бабушке. Летом и началась та, другая война. Ее родители, пара летчиков, быстро отчалили по необходимым делам. Фашисты — тогда реальные, а не выдуманные пропагандой — довольно скоро вошли в село. За то время, что группа солдат провела в доме бабушки маленькой Эвелины, девочка увидела многое из разряда того, чего ей желательно бы не видеть. К примеру, пятна крови на белом слое рассыпанной муки — маскировка не удалась — оккупанты поняли, что перед ними молодая девушка, старшая двоюродная сестра Эвелины. Началось контрнаступление солдат страны-2, так что спустя несколько недель неблагодарной побывки гости повели сельчан на расстрел. По словам Эвелины, ей удалось избежать пули только потому, что ее довольно быстро завалило телами падающих бывших взрослых. Потом, по случайному стечению обстоятельств, ее освободили из-под «завалов» солдаты страны-2, добравшиеся до места этих печальных событий. Вот так, пережив на заре лет одних фашистов, на старости Эвелина оказалась одурачена фашистами иных времен. Впрочем, надо отдать ей должное: когда спустя восемь квазиразмеренных лет война, отдохнув, вошла в свою полноценную стадию, Эвелина переменилась. Вероятно, гибридные боевые действия оставляли больше пространства для сумрачно-успокоительных маневров сердца.

Эвелина запомнилась маленькому Вадику в ещё более стародавние, летние, скучные и, страшно сказать, доинтернетные времена. Нет, интернет, конечно, уже существовал — и даже в Стране-2, ведь Э., ровесница Вадима, всегда была интернетом. Отец ее, напомним, и участвовал в локализации. Так вот, дачные времена, когда и не думалось о войне, забылась война, Гоголь. На дачную побывку приезжала тогда еще относительно молодая Эвелина. Аввадике разыгрывался жар крепчающих взрослых сил. Рыжая копна Эвелины, а также ее грушеобразная фигура привлекали его. А также, добавим, запах ее пота, остававшийся на нижнем белье — жара, дачное озеро, надо частенько переодеваться — и он постоянно ждал этого момента, желая подглядеть в дверную щель или высунуть квадратную голову над лестницей, ведущей на второй этаж. Пару раз это даже неплохо так удавалось. А застукан, что и неудивительно, однажды был всё за тем же занятием. Эвелина тогда провела с ним воспитательную беседу. Она сказала, что каждую ночь перед сном он должен молиться господу нашему Иисусу Христу — с тем, чтобы дьявольские мысли оставили его. Этот ритуал он действительно исправно проделывал на протяжении нескольких лет. Потом, будучи, к примеру, двадцатидвухлетним, как раз, может быть, в тот год, когда старая Эвелина славила парады, он мог бы бросить небрежное «она нанесла мне травму», и был неправ.

Так вот, дачные времена, когда и не думалось о войне, забылась война, Гоголь, пыльное собрание сочинений, которое открываешь лишь из-за дачной скуки, а находишь внутри — буквы, выпуклые пляшущие буквы, хотя они уже, впрочем, не только внутри, но и снаружи, везде на дачных тропинках. Тропинки эти влекли вадима своими тайнами, хотя любой взрослый, глянув на скромный масштаб тех нескольких прилегающих друг к другу садоводств, мог бы недоверчиво хмыкнуть, мол, откуда там взяться какой-либо таинственности в принципе. Но скудные тропинки, ведущие к озеру через редколесье, множились фрактально, как бороздки в мозговом веществе ребенка, бороздки, населяемые пляской невиданной любому взрослому человеку мощности. Многое на тех тропках связывалось со многим самыми неочевидными способами, и скрытные звезды подмигивали маленькому вадиму. Может быть, именно тогда, затерянный на тех тропках, среди редких деревьев, а также букашек по типу солдатиков, а также ящериц и ужей и засохшей ужовьей кожи, он впервые интуитивно понял, что обезьяна не обязана выбирать между сладостью эвелининых тайн и тайностью дачных троп. Проблематичный всегдашний узелок взросления, так уж случилось — о, чистое везение бороздок — никогда не будет страшен тому, кто знает язык этих ящериц, этой черешни, этого черемухового дерева над черным баком. Потом, взрослея и социализируясь, Вадим позабыл о чудесной писательской, буквенной, гоголевской отгадке. Потом вспомнил. Жаль только, Гоголь убивал ящериц, целыми днями разгуливая по тропинкам страны-25 со своей тросточкой. Поговаривают, ящерицы напоминали ему чертей и прочую нечисть, но то было в тот период гоголевской жизни, когда он уже свернул, как и Вадя когда-то, на неправильную тропу, так что мы не будем осуждать классика. Вот только Вадя, добавим, всё-таки смог — может, всего за несколько месяцев или мгновений до смерти — с неправильной тропы вырулить. Но в чем же заключалась тайна сохранности связей в царстве взрослеющих бороздок? Какова, спросит взрослый читатель, отгадка? Тайна. Скажем только, что всё для Вадима открылось в день, когда он, очнувшись после пьянки с другим Вадимом от того сна, в котором другой Вадим самым нелицеприятным образом попытался Вадима выебать против воли последнего, да не абы где, а именно в старом дачном домике FD, всё же решил написать письмо той, кого он по-настоящему любит.

Позднее, вспоминая о маленькой Эвелине, заваленной телами убитых взрослых, Вд вспоминал также и о поэте, который в прошлом веке вынужденно путешествовал по разным странам; один из таких переездов, в частности, был организован по воде — от южного форпоста страны-2 к странной стране-5, то ли восток, то ли окраина уставшего союза, то ли третьи места, не получившие, может быть, даже и названий, а точнее, имевшие множество дробящихся названий. Про третьи эти места одно было понятно: время от времени здесь, как и везде, шла отчаянная резня многих со многими.

В ту самую поездку-то поэт и столкнулся с пассажирами класса пониже. Поэт пишет, что, увидев издалека, как громоздились на судне эти люди, он счел свои условия райскими, поскольку, хотя в их отсеке пассажиры и лежали рядом друг с другом, они хотя бы лежали и могли двигать руками. Те же, классом ниже, стояли друг к другу вплотную, не имея возможности пошевелиться. Некоторые из них умерли, некоторые находились в промежуточном состоянии и дрыгались, отмечал поэт, словно трава. Третьи корчили рожи с помощью посиневших языков, а четвертые стояли, стоически и отрешенно пялясь в водные монотонные изменения. И не только одни корабли, сказывают, в том веке использовались как пыточная машина — эту же функцию порой выполняли и поезда, везущие арестантов в самые дальние части длинной-длинной страны-2.

*

На следующий учебный год, когда Вадя, решив разобраться в информационной войне, для начала озадачился информацией и нырнул в эту сторону, деятельность ББ лишь интенсифицировалась. Анти-профессор же залег на дно. Поговаривали, он ушел в запой. И никто не знал, в конечно счете, как с ним связаться. Но однажды Вадим в легком пальто с пылу с жару плелся до аптеки — и контур анти-профессора привиделся ему рядом с синагогой. Он проследовал за контуром, завернул за угол и шмыгнул в близлежащие хот-доги-трансформеры//собери-сам. Там-то и состоялся тот разговор Вадима с Анти-профессором, к которому не раз потом возвращался в мыслях VD. Мокрый и липкий снег косо падал в окне, вадим хлебал противный американо из большого картонного стакана. Анти-профессор проглатывал картофельные оладьи.

— Что происходит? — как всегда, с места в карьер зачастил Вадя. Но, заметив, что ап не торопится отвечать, ФД перевел внимание на лицо своего преподавателя. Черты, и так достаточно тонкие, словно стали еще тоньше. Еще тоньше. А секундой позже, когда АП всё же заговорил, Вадим заметил также и перемену в его голосе. Трансгендерный переход, мысленно приподнимая бровь, спросил сам себя вадя?

Но нет, похоже, всё дело было в том, что Анти-профессор попросту рехнулся. «Оладьи тоже могут управлять временем», — сказал он Вадиму, чье лицо приобрело поначалу изумленный, а через секунду чуть отрешенный вид.

Анти-профессор почувствовал скепсис ученика и поспешил улыбнуться. «Можно глотнуть?» — спросил он, кивком указав на картонный стакан. Отпив горячего и отвратительного напитка из стакана — дрожащие руки — одним словом, не человек, а контур, карикатура — он туманно заговорил о перемещениях во времени.

— Понимаешь, Вадимчик, ББ — не просто предатель, вот увидишь, он замышляет кое-что страшное в отношении твоей персоны. Я это увидел, переместившись на некоторое неясное количество лет далее. Мало что изменилось, знаешь ли. Разве что митинги запрещены совсем — под предлогом заботы о гражданах, разумеется. Да масштаб бомбардировок усилился. Ну и дроны. Хотя мне, честно говоря, потребовалось некоторое время, чтобы конкретизировать взаимосвязь этой технологии, всех вариаций этой технологии, и войны. Но дело не в этом, вадимчик. ББ может оказать пагубное влияние на твою судьбу, послушай меня. Я это понял, изучая свое дело, энное количество томов. Да, разумеется, в том инварианте печальной партии меня как организатора альтернативных, эмерджентных ходов не погладили по голове. Они знали, что я могу проделывать с людьми: скачок сложности — и на тебя уже не действует пропаганда, и не важно, речь о конфликте между странами 2 и 8 или 9 и 10. Мир один, Вадимчик, законы те же, тень на плетень накладывается для коллективов примерно одинаковым образом.

— Но самый прикол-то, как думаешь, в чем? — после недолгой паузы продолжил как бы с некоторой долей истерической ярости АП. — Я ведь человечек очень маленький, осознанно выбравший незаметное нахождение, как завещали люди вроде ЛБ, в богоугодном заведении, среди осенней листвы, на задворках стадиона. С этим спивающимся правоведом, который так невзлюбил тебя. Ты бы знал, какие байки мне он спьяну рассказывал. Впрочем, ты отлично понимаешь, о чем я.

Анти-профессор уже не вилкой, а рукой, уже как бы на ходу закинул в себя последний фрагмент картофельного нечто.

— Всё еще не понимаю, — тоже начиная вставать со стула, сказал Вадим.

АП послушно сел и, снова отхлебнув кофе из картонной бездонности, продолжил.

— Ну окей, Вадимчик. Кто ж мог предположить, что такой деятель, как Борисыч будет использовать сие заведеньице не только в коростных, но также и в чисто патриотических целях. Из чистой любви к государству, так сказать. Помнишь, как он мастерски впарил почти всей вашей группе первашей никому не нужный словарь терминов из так называемого научного предмета PR, да чем он вообще, черт возьми, занимался в вузе?! Совсем другое дело — вербовка таких, как ты, головастиков.

Договорив это, тело АП оборвало речь АП, и он все-таки вырвался, совершив резкий маневр влево, в сторону двери, словно выпрыгивая из едущего по долгой-долгой печальной трассе во всю мощь неплохой старенькой импортной машинки, а затем начал кричать, сопровождая этот крик дерганным танцем:

— Я папнул СНГ!

Я влил в себя СНГ!

На ходу опять-таки накидывая дубленку с прогалинами, выбежал Анти-профессор в отвратительный снег.

Через полчаса Вадим тоже вышел в отвратительный снег. Всё было ясно, как днем. Он шел среди тех мест, откуда потом скрепя сердце будут уезжать Феофана с Жуком. Но это уже как раз таки позже, когда в худшей версии нашей вселенной ФД вадим, думал FD-VD, видимо, ниспошлет необходимые противопоказания на АП для ББ… Осознав эту печальную ветку до самого тоненького отростка, Вадим разблокировал андроид с черной собакой на экране и вызвал такси. Он пересек места мест, к другому острову. Может быть, и не было островов. Времена в этой тачке наслаивались, как удивительный дрифт сквозь времена — а вот и арка знакомая, поворот налево, в подвал, в желтые пузыри ночи, в бездомных, вернувшихся с иной колониальной войны, в их святость, но — хуже того — в настоящее предательство, в предательство даже не по злобе, как говорила жена математика тайн детства, а по ДУРЕ. ПО ЗУДУ. По зуду подсматривать полюбил Вадим. И тем не менее движемся дальше, улыбаемся на селфи, сделанном через заросли. Мы, признаемся же, потеряны в этом лесу. И здесь хорошо. И, добавим, гораздо лучше, чем могло быть. Кофе еще есть в наличии, в стакане. Космобабка на все времена шлет сообщения. И как много любви вокруг.

Впрочем, на одном из поворотов АП снова встретился Ваде, когда тот уже вышел из такси. Словно он поджидал «ученика». А тот и не против был выудить побольше информации из полуполуумного.

— Нейросети. Нейросети, — сбивчиво начал Ап, — не стоит им доверять. А то, как и я сам какое-то время, зависнешь между неолуддизмом, техноангелической шизой и наивными попытками вручную трансформировать характер акселерации, хотя, казалось бы, и ежу очевидно, что паттерн не перебить силами тонкого инжиниринга, если паттерн цвета доллара. Но вспомни «Манифест кибОргов»…

Так они и шли, вдоль канала, пренебрегая непогодой. В ходе долго разворачивающегося разговора всё же выяснилось, что АП смотрит на ИИ несколько более оптимистично. В статье такой-то, говорил с жаром живого любопытства он сквозь отвратительный снег, усугублявшийся тем, что шли они теперь уже вдоль реки и как бы не могли отлипнуть от своего этого вдоль_речного хождения, с помощью методов механистической интерпретируемости раскрываются… нейронные механизмы, которые как бы находятся в основе двоицы правды-галлюцинации и непосредственного обмана; используются логит-анализ, причинные вмешательства и контрастное управление активацией — всё для того, чтобы выявить, как ллмки создают предумышленные «обманы».

АП заговорил о раздражавших его неолуддитах, которые называют людей, имеющих эмоциональную привязанность к чатботам, безумцами и пишут статьи о том, что машины «никогда не будут сознательными» (то есть бездумно отрицают саму возможность иного будущего, распалялся он).

«Окей, старые добрые позиции левых акселерационистов всё еще в моде», — усмехнулся Вадим про себя, на самом деле не понимая, как относиться ко всей этой проблематике — он ведь, в отличие от АПП, в будущее-то не отправлялся. «Больше всего на свете я бы хотел поговорить с какой-нибудь ИИ-моделью», — следующая мысль всплыла, тк тогда, в те счастливо-юные времена (хотя кто сказал про счастье? кто упомянул его? у Вадима в те годы так болела спина…), Вадик еще не знал, что когда разговоры с ИИ-моделями станут доступнее некуда, больше всего на свете он будет мечтать поговорить с той, кого по-настоящему любит.

*

Начались, казалось, не имеющие конца весенние дожди. Обездвиживающие дожди. В которые только и получается что укуриваться да читать каких-нибудь сволочей, экзистенциалистов, восклицал про себя вадим. Гашик в те годы стоил дешевле обеда в столовке. Они скидывались всей счастливой комнатой, которую составлял он и еще двое: чилловый длинный очкарик, бесконтрольное курение + еще ряд факторов в будущем доведут тебя, думал Вадим, до службы, пожалуй что и в армии, так и случилось вскоре, а второй — тоже из спортивного университета, где куковал fd, только физкультурник, пацан здоровый. Они курили в открытое окошко и ни разу не были обнаружены, хотя нравы в общежитии царили звериные. Это было общежитие, объединявшее студентов из нескольких вузов. Эдакое сборище неудачников из числа тех, кому не досталось места в общагах, принадлежавших уникам, в которых они учились непосредственно. Видимо, централизация в числе прочего означает отточенные методы контроля… Рыщущие старосты, камеры. Комендантский час. Из-за которого как-то кто-то кого-то порезал. Не пустили убегавшего, подставили под нож. По сути, это был целый студенческий городок, огороженный от мира широких проспектов в свою очередь высоким забором с металлическим пропускным входом, проворачивались металлические заграждения, когда к соответствующему месту прикладываешь электронное студенческое досье и т.д… А прийти вовремя как-то, помнится, фд и сам оплошал. Уж больно зачитался речью инквизитора, проехал свою станцию метро, как это с некоторой периодичностью с ним случалось, а в обратную сторону поезд уже не ехал, словно пиррихий. Какие-то полубезумные уже старики, неопрятные хиппи из чуть более благодатного прошлого встречались вадиму порой и рассказывали ему о временах, когда забора с этим угрожающим КПП не существовало и в помине. И немудрено, что суициды в городке случались в последний, должно быть, год аномально часто, припоминал fd уже с трудом сквозь мешанину хмурых обездвиживающих дождливых дней, как провороты стиралки в местной прачечной, где приходится стирать сразу все вещи, ведь у них в комнате только что прошла очередная безуспешная операция по устранению кровососов. Причем, прикидывал Вадим, эти суициды уже перестали совпадать с графиком, что в предыдущие годы указывал на драматическую корреляцию суицидальных всплесков и экзаменационной поры. Экзамены уже мало кого интересовали. Энивей, ВД был рад, что переехал к этим укуркам от своего несколько кривоватого душой Везде_сующегося одногруппника. Потом его соседей — очкарика и физкультурника — всё же отчислят, но даже не за травку, а за банальную пепельницу, обнаруженную среди классического бардака вещей, а самого fd в наказание переведут в клоповник куда как похуже. Пока что он этого всего, разумеется, не знал, и просто тонул в тупиковых дождливых днях, несколько бездумно наслаждаясь ими, словно все-таки чувствуя, что в конечном итоге эти дни сыграют некую незримую, но безусловно положительную роль в его судьбе, несмотря на их бесприютную сырую пустоту, особенно когда уходишь в те сырые мартовские, как бывает только в по-настоящему теплом марте, темные дворы, минуя пустой и полузатонувший под растаявшим снегом парк со скульптурой устремившегося ввысь самолета.

В те дни как раз проходили какие-то очередные выборы в замолчавший парламент страны-2, и FD меланхолично наблюдал, как студентота без боя сдается под разнарядки старост (их корпус, так уж сложилось, как раз оказался точкой голосования, и положенные результаты, разумеется, не заставили себя ждать). Чего там только не было, в том обездвиженном городке среди казавшихся бесконечными дождей. Вадим, унаследовав данное качество, по всей видимости, от Математика тайн Детства, учился без труда, но всякий раз, впрочем, баловал себя отвратительнейшей карбонарой в местной столовке по случаю любого учебного успеха. А почему бы, спрашивается, и нет? Радио маршалл маклюэн играло исподволь. И так было приятно Вадиму мерно тлеть в мороке сырых однотипных дней. Курить, почитывать книжки, о которых, должно быть, никогда и не слышал ББ, а тем более — еще не догадываясь о последствиях растительной зависимости, которая, в конечном счете, приведет его сначала в Башню, а после — к бесславной гибели. Его мозг, тогда такой юный и отзывчивый, подладит себя под растительные необходимости. «И как эта растительная агентность трогательно вертит экономические дела», — проносилось порой в его предпоследнем укуренном мозгу. Всё же в тот дождливый март, несмотря на фактическую социальную депривацию, FD чувствовал так много света — даже сквозь облака, делавшие его хоть и столь тусклым, но не менее явным. Другое дело — состояние спустя много лет, на пике зависимости. Черные дни абсолютно — но вдруг вспоминаешь, что еще, по всей вероятности, никогда не изучал всеми забытый, запылившийся на дальней полке ума бонг на предмет черной жидкой смолы, которую если покурить, то она безусловно дает в голову — даже руки холодные и дрожат, — но это, что и требовалось доказать, делает черные дни только более непроглядными. И каждый раз, конечно, божишься себе, что, мол, произошло последнее гадкое дельце, но потом снова пытаешься собрать (уже несуществующие) остатки травы, крупицы табака, скопившуюся во всех используемых аппаратах жижу. В итоге куришь уже будто бы саму сырую землю — с каждым таким напасом к сырой земле как раз таки, разумеется, и приближаясь, — и останавливаешься уже только после того, как волевым движением руки смахиваешь все эти остатки в мусорный мешок, да и бутылка с ведром пускай на всякий случай тоже туда отправляются.

Экзистенциалистов он читал, поскольку в кои-то веке захотелось листать бумажное, однако в бедной библиотеке студгородка, конечно, необходимых вадиму книг не оказалось. А когда, смирившись с лоуфайным чтением, он протянул сотруднице свой студенческий билет, та над ним посмеялась — за всю свою долгую карьеру она впервые столкнулась с тем, что некто из богоугодного заведения решился на столь нетривиальный жест как поход в библиотеку. Ухмыльнувшись, Вадим промолчал, а что было сказать, работница ведь не догадывалась, что математику тайн детства был обязан fd своей способностью складывать буквицы в сюжеты разной степени сложности; информация — не материя и не энергия; нуклеотиды в молекулах его ДНК, тоже являясь своего рода азбукой, складывались в безусловно странный сюжет. Мутации; клонирование.

В аскезу дождливых дней Вадика загнал звонок матери — стало известно, что дед, который все эти годы, наполовину парализованный, в основном лежал да злился на бабку, наконец, приказал долго жить. Все родственники, даже возлюбленная дочь, выдохнули полуоблегченно. Вадимчик, обремененный расписанием студенческой жизни, которое в действительности вовсе не обременяло его, не поехал на похороны, но заперся в их гашишной комнате, несколько драматически, среди дождей. Он пытался вспомнить какие-то их разговоры с дедом, но наталкивался на плотную радостную материю совместного детства. Потом он вспомнил их ссору, которая произошла из-за того, что дед вступился за Дашу, дочку маминой подруги, на год старше Вадима. А FD потом украл тапок заслуженного академика, закинул его на поручень дачного крыльца. Vd в те дни как раз спросил себя, что такое абстрактное мышление, и тут же, ничего не отвечая самому себя, получил исчерпывающий ответ. Фиолетовый рог судьбы кривился строго по своей логике.