Песок вперемешку с окурками, стеклом и пылью, сухой и теплый песок, просто: пыль цвета песка. Солнце село, холодный красный ветер гонит эту пыль вдоль океана. Люди здесь говорят: солнце погасло, вот как они говорят каждый вечер. Солнце погасло, остался красный свет и красный, пыльный ветер, который метет по моим ногам, метет по лицу. Мои штаны разорваны на колене, это собаки гнали меня из города обратно на побережье, собаки кусали меня, я бежал медленно, бежал босиком. Собаки не заходят на побережье. Они боятся воды, боятся течения, которое теперь подошло так близко к берегу. Я захожу в воду только по пояс: я не умею плавать, я захожу, чтобы омыть ноги. Ступни кровоточат, я опускаю их в соленую воду, чтобы кровь успокоилась, чтобы дурная кровь успокоилась и повернула назад. Но дурная кровь не может повернуть назад. Это она не давала мне спать, это она знала, где лежали деньги отца, она вела меня через города и пустыри, провела и через этот город цвета песка, бросила здесь и теперь утекает в океан через раны от собачьих зубов.

Семьдесят лет назад побережье принадлежало обезьянам, обезьянам цвета песка. Обезьяны видели в темноте, как кошки. Они не боялись моря, потому что тогда течение не проходило так близко к берегу. По ночам обезьяны охотились на крабов. Весь день они собирали в городе кожуру и кости, бросали их под пальмами на побережье. Ночью крабы выходили на песок, копошились в отбросах, дрались за огрызки фруктов, а потом сверху падали тяжелые камни. Обезьяны бросали камни вниз, раскалывали крепкие панцири и ели волокнистое крабовое мясо. Всех обезьян перебили семьдесят лет назад, когда началась эпидемия. Эпидемия обезьяньей чумы, так эту болезнь назвали местные люди и перебили всех обезьян. Больше никто не приносил отбросы на песок, никто не удобрял пальмы кожурой мангостинов и подгнившим мясом, и пальмы засохли. Они больше не приносили плодов, на них не росли листья. Они стояли, как столбы, пока их корни не истлели, пока корни не превратились в песок. Однажды ночью, во время прилива, все пальмы рухнули в воду, и их подхватило течение, которое теперь подошло так близко к берегу. По ночам крабы выходят из воды, но больше нет ни пальм, ни обезьян. Крабы дерутся за окурки и осколки бутылок и режут друг друга большими клешнями.

Голодные собаки прогнали меня из города, когда я украл лепешку. Собаки бежали за мной, собаки хотели отнять ее у меня, потому что они не умеют воровать. Я бросил им лепешку цвета песка и убежал. Я вернулся на побережье, когда солнце коснулось воды, и опустил горящие ноги в соленую воду, чтобы успокоить дурную кровь. Но она не останавливалась, она текла в океан, словно хотела бежать еще, и крабы цвета песка почуяли кровь и обезумели. Они хотели пить ее из моих раненых ног и вышли ко мне.Я лежал на песке, и холодный длинный ветер лежал рядом со мной, он лежал на всем побережье. Я знал, что уже никогда не встану. Пусть ветер метет, пусть укроет меня песком. Сегодня солнце погасло, так зачем мне вставать? Собаки прогнали меня, так пусть я стану песком. Пусть мое тело тлеет, как корни пальм, пусть дурная кровь течет в океан, раз она так того хочет… Я сижу на террасе, на мне белые брюки, я вижу это словно в зеркале. Мать вносит большую миску оливок, хлеб и дымящийся кофе. “Не болтай ногами”, — говорит отец. У него глубокие морщины на лице, он кладет оливки на хлеб, ест, и все его лицо приходит в движение. По цвету неба я угадываю вторник, последний вторник июля, и мать и отец улыбаются мне, словно в зеркале, когда ледяная волна оглушает меня, заливается в ноздри, и тащит за собой в океан. Я не умею плавать, я хватаю воду руками, задыхаюсь, и, когда новая волна накрывает меня с головой, я иду ко дну. Я чувствую, как течение, которое подошло так близко к берегу, тянет меня на глубину. Я опускаюсь на дно, коленями касаюсь песка, встаю на четвереньки и ползу, как ребенок. Ребенок, обманувший океан.

Когда я выбрался на берег, я почувствовал ужасный голод. Я не ел два или три дня. Из города доносился собачий лай, звон посуды и смех, пахло куркумой и жареной птицей. Я отжал рубашку и пошел туда, перешагивая через огромных крабов, в темноте походивших на камни.