«маленький русский ресентимент» — это цикл стихов, который я начал в 2023 году (после многолетнего перерыва в поэзии) и закончил в январе 2025 года. Все эти тексты уже были опубликованы в моём телеграм-канале «канал (не) для себя», некоторые — в профильных изданиях, однако в виде полного цикла они публикуются здесь впервые.

оглядываясь назад, я понимаю, что какие-то тексты отсюда кажутся мне излишне наивными, какие-то — недостаточно (возможно, до неуместности) самокритичными, однако я вижу правильным поделиться ими с аудиторией syg.ma именно в таком виде.

***

с коммуналочной кухни 
в четыре руки 
мы c мишей 
таскали в машину их вещи: 
индийские палочки, пиалы для чая, глиняную посуду, 
стеллажи, матрас, наматрасник и покрывало, 
системный блок, обмотанный длинным шнуром питания, 
инструменты краснодеревщика, 
книги «трансерфинг реальности», 
«путешествие на край ночи», «улисс» с вырванными страницами 
и еще четыре десятка других. 

одну пиалу для чая оставил себе, 
брал с собой на прогулки,
стряхивал в нее пепел.

их дом расселили в три дня.
это был дом пролетариев и растаманов,
все обсуждали за завтраком,
кто чем закинулся и
какая гнилая у всех работа,
а я сидел,
смотрел на всё это
и будто вспоминал будущее,
когда уже буду не там,
не на улице блохина,
не в петербурге.

назад в морровинд

вместо поезда
вспомни:

длинные ноги
силт-страйдера
в чача поинт,
тоже осуждал гомофобию
и путинизм;

как встретился с добрым каджитом,
помолвился с некой N.
в Граале,
объехал полгорода, 
а на утро,
точнее уже к похмельному вечеру,
забрёл на пирушку к даэдра,
расследовал
преступления против осени
шевчука, доказывал,
что скума полезна, если пить в меру,

избавился от имперцев,
словил какой-то простой
влажный снег,
танцевал на стрелке,
надеялся, что не будет ничего лишнего после,
только тишь да гладь,
сейда нин,
тайник в гнилом дереве,
неначало войны.

Автопортрет в трамвае

На 10-м трамвае в Белграде
ездят сотрудники Яндекса и других компаний,
релоцированных из России,
в том числе — онлайн-казино, доводящих людей до сумы, тюрьмы и контракта;
красивые пенсионеры,
дети с родителями, воспитателями или учителями,
россиянин с длинными сальными волосами и триколором на правом плече
(тем самым),
много подтянутых сербов разного роста
и я — единственный, кто фотографирует то, что проносится за окном,
думающий о том, 
— что творили герои граффити,
— как ощущалась преступная бомбёжка НАТО в 1999,
— как ощущалась преступная война всех со всеми,
— что любая война преступна,
— почему некоторые айтишники ходят в бар и качалку,
но не готовы сходить к терапевту или на митинг,
— почему воздух чище грузинского,
— почему так мало рома в городе, в 2017 было намного больше
— не расстёгнут ли у меня рюкзак,
— не забыл ли зарядку от ноута
и
— почему мы всё ещё продолжаем жить,
если столь сильна в человечестве тяга к смерти.

У Яндекса из трамвая выходят только сотрудники Яндекса,
бродяги и я,
распухший
на дрожжах мнимой свободы
и белоснежном рязанском сахаре.

Полный самоиронии, тяги к возмездию,
любви и молчания.

***

Жеке Б.

каждой эпохе, 
каждому времени 
свойственен
свой способ говорить ночью:

разговоры на кухне,
полемика в свободных газетах,
Слово.

в нашей безвыходности –
бесконечный смол-ток 
c урезанной речью. 
не болтовня и не трёп: 
ни-о-чем, но и не вхолостую.

сопротивление всеобщей попытке 
сымитировать жизнь, 
выстроить рациональный сценарий 
в соответствии с генеральной логикой, 
в отсутствии адекватных реальности 
паттернов жизни.

всякие бомбические миры

памяти Алёши, Кыштымского карлика

когда те запускали свой код, 
не думали о множественности миров, 
о том, что в сообщества входят
не только разновидность высших приматов 
и закрепощённые
добрые верные,
но и каждый в поле колосок, 
память лесов,
шёпот ночных русалок,
тополиный пух
с окраины помысла.

вот и не складываются
всякие бомбические миры,
в которых могли бы приехать
с Алёшей
в один детский лагерь
в украинском крыму,
нелепо танцевать брейк.

я бы даже вновь
отыграл добермана
в номере-пародии
на певицу Глюк’оZа
в амфитеатре со ступенями
из ракушечника.

Мойщики банкоматов

1.

Иногда ночью по районам Ваке, Мтацминда, Вера
ездят мойщики банкоматов
и терминалов оплаты 
интернета и коммунальных услуг.

Они моют все банкоматы и терминалы
крупнейшего банка,
главный офис которого 
находится в конструктивистском шедевре —
бывшем здании Министерства автомобильных дорог.

Мойщики передвигаются на маленькой китайской машине
бренда, известного только в наибеднейших странах,
редко встречающегося и в Сакартвело, 
но жителю постсовиет города она, впрочем,
может напомнить Оку.

2.

Мой двухметровый дядя, когда я был маленьким,
развозил хлеб на Оке
и угощал меня водой с сахаром;
я помню, как мы попали под дождь, 
и я долго смотрел на дворники, размазывающие капли дождя по лобовому стеклу,
они были ближе обычного.

Тогда я почувствовал всю беспомощность
этой жизни, рядом с этими дворниками.
Теперь — я смотрел на людей, которые —
будто эти вдохновленные электричеством дворники —
по три-четыре движения
протирали экраны

туда и обратно,
туда и обратно,
туда и обратно.

2.

Впервые я встретил мойщиков банкоматов,
когда мы с моей будущей бывшей женой,
сидели на летнем нагретом бордюре
и пили из горлышка
дороговатое мукузани.

Она сказала: «О, Господи,
ёбанный капитализм!»
и начала, как у неё иногда бывало,
страстный яростный монолог,
будто она на митинге где-то в Бостоне или Нью-Йорке,
а не на тротуаре в верхней части Тифлиса.

Потом она отошла — 
мы жили в минуте пешком от этого места.
Пока её не было, они помыли 
один банкомат и один терминал.

После первого они сели обратно в машину —
видно, так положено по инструкции —
и доехали до второго,
хотя пешком дойти до туда
было быстрее.

Когда я услышал её шаги —
она была в чём-то на каблуке, и я слышал, как она поднимается по брусчатке —
я подумал:
«да, действительно капитализм,
но хоть какое-то рабочее место
на фоне хорошо ощущаемой
безработицы
в не самой богатой (финансово), 
пусть и невероятной
стране».

Наша свадьба была через две с половиной недели.

L’autoréférence

мы ехали в купчино с седым мужиком,
он учил продавать британское средство от акне и ранних морщин.
он был ебанутый: 
заметал следы в листьях осени;
он был из белого города — 
так он называл белгород.
он сказал, 
что я должен сбрить бороду, чтобы не пугать покупателей
и что его друга забрали из-за неправильной бороды в чечне 
и пытали.

когда не смотрел на него, я смотрел сквозь окно на:
фермерские продукты, осенний трикотаж, аптеку озерки,
всё по семьдесят пять, дикси, дикси,
градусы мира, дикси;
небо как серая майка.

всё это было будто ради воспоминания:
теперь не могу даже вспомнить, уехала тогда уже Эл 
в особняк растоманов,
или ещё было рано?

просто рухнула система странных противовесов и сдержек,
будто построенная из found objects краснодарской арт-группировкой:
имитация целостности разъебалась, 
праздник асинхронии;
нуклеарные мотыльки в своих коконах
уже развивались.

белый бриз баха

не холодом по спине, но 
освежителем «(белый) бриз»

страстный матфей
лазает по стенкам внутри, 
пролазит в мембраны, 
перебирает пальцами складки памяти.

во-спомнить: хрящики уха, 
кожа, 
нежная кожа груди,
как будто бы техно 
ебашило изнутри
неподалеку от дома-яйца
в центре
уебанского города.

теренти гранели

картвельский поэт
веровал в бога
и проявлял в своих невероятных стихах
все признаки недиагностируемой в те времена —
времена недолгой свободы и времена
оккупации,
которая будто бы вечна —
депрессии

стихи были 
самые близкие к званию «изящной словесности»
как и многие те
что я читал в переводах — 
русских поэтов или гугл транслейт

вот такие:

…მე წუხელ მოვკვდი, შუაღამეზე,
როდესაც კრთოდნენ ცის ვარსკვლავები…

в тбилиси мы спали в ¼ км друг от друга —
он в почти что родной земле, а я —
на чужбине

***

Правду про путина знаем
только мы и бездомные.
Им перестали давать, когда они говорят
«живела Русија, живео путин».

Ночью
разгоряченные
Горьким листом
вспоминаем не случившиеся
подростковые чувства
— дефицит опыта, так сказать.

Берёзы и маргаритки дают знать о себе,
вертолёт сопровождает кортеж Си Цзиньпиня.
Через пару захваченных территорий
Меркель и Саркози 
ходят в булочные,
без каких-либо угрызений.

Ещё через несколько —
Илон Маск, заферив последнее,
хуесосит наёмных работников, а
Сильвестр Сталлоне
читает ChatGPT-перевод
стихотворения какого-то русского автора.

Родину моего брата
бомбят при участии
мужа моей сестры.

“Liberté toujours” всё ещё пишут
на сигаретах из Франции,
«руби 
автократию на корню»
будет написано на сигаретах 
в чьём-то новом отечестве.

Лепестки
даже не думают падать.

фабрика троллей

сидят в здании нежно-тернового кирпича
на нарвской,
малые тролли.
моются в тазике под капелью
из щелочки в потолке.

никто не хочет ни сходства,
ни различия,
ни становления
такими же, как остальные;
хотя и так — остальные.

(К. рассказала об этом,
я верую в К.)

землетрясение в Неаполе в 1980

Т. была в возрасте
«как ты сейчас»,
когда внезапно
пропал весь свет,
начало трясти.

Tremore della terra —
ощущение, остающееся навсегда:
не вселяет извечный страх,
но, скорее,
лишает уверенности
в устойчивости себя
как физического объекта.

И «спустя сорок лет», —
произносит она очевидную,
но предельно точную фразу
с акцентом —
«это вновь случилось
с социальной устойчивостью
нашего —
и каждого по отдельности —
мира».

Говорила это на Гоголевском, одиннадцать,
в две тысячи двадцатом году
от Р.Х.,
а в окно бился
розовый туман
раннего лета
и
тревога,
которая затем
стала
нашей единственной
привилегией.

крем-сода

мы заполняли пустые места в Тбилиси.

до: семья за семьей
уезжали, 
уезжают 
и будут уезжать,

оставлять дома, квартиры, незаконно достроенные мансарды,
возведённые за пару недель, 
жилые места в гаражах из металлической жести, 
полные памяти о
девяностых, мандаринах зеленого цвета, холоде, смертях и о том,

как маленький голландский хирург делал при свете свечи
математику —
весь пятый, а потом и шестой классы —
пока семья не собрала достаточно денег — ездили на заработки в რუსეთს,

конкурировали со вчерашними московскими инженерами, 
нейробиологами, специалистами по структурализму
за место на рынке; 
откладывали, 
кормясь лишь тем, что перепадало на том же рынке;

чтобы уехать туда, 
в Голландию, чье название уже даже
звучит как винляндия
за тем, чтобы всё получилось
если не у них, то у сына.

получилось: Георгий, теперь уже Джордже,
вернулся и встретил Тамару,
потомицу кахетинского князя, 
который, как говорят, 
изобрёл лимонад, 
а в частности, вкус «Крем-сода».

***

когда сошёл первый снег, 
сошли и все листья
на доме соседа;
стал вновь виден
вражеский флаг.

это флаг единой россии.

вопреки
расхожему домыслу 
не вся сербия
поклоняется путину, 
но мой сосед — вероятно.

хотя — 
эту гипотезу я представил
в очередном 
нарушающем одиночество разговоре —
возможно, этот
становник (или жилец,
а, может, и власник)
был верным сторонником
партии жуликов и воров
ещё до войны,
то есть до 14-го.

потом
партия
и всё, во что он,
прикрытый коррупцией,
верил,
его предали, и он перебрался в Сербию.

в разговорах с друзьями 
я зову его «единорос».

часто — и летом, и осенью, и зимой —
он сидит с отворенной форточкой — 
будто бы я — 
и пишет что-то на ноуте.

то ли комменты,
которые принимают за ботовы, 
то ли стихи.

момент № 25P

вместо отдельного номера
на табличке значилось 25P,
внутри на месте для вашей рекламы
потёртый плакат предлагал
съездить по «прямой линии»
в Черногорию, Болгарию, Венгрию
в 2019 году.

я держался за поручень левой рукой, 
ловя равновесие, 
будто танцуя
на крутых поворотах, 
а правой
игрался с резиновой петелькой, 
за которую тоже надо держаться,
но люди не держатся, 
потому что она скачет туда-сюда по своей оси
и не выглядит чистой.

слева сидела пара спортсменок,
справа — мужчина третьего возраста,
не двигался даже на поворотах;
за окном пронёсся Каленич,
потом бар «Фомин»,

а внутри — будто росток зерна —
взошёл этот текст,
потому что 

я перестал её ненавидеть.

Тбилиси — Белград

2023 — 2025