Писать о Европе изнутри — всегда риск: слишком легко заговорить от имени «европейца», не будучи им по паспорту. Но при долгой жизни здесь неизбежно видна одна вещь: этот год для Европы оказался годом, когда один из самых богатых, образованных и комфортных континентов планеты снова и снова ведёт себя не как субъект, а как объект. Не как игрок, который защищает свои интересы, собирает коалиции и задаёт правила, а как участник на краю поля: присутствует, комментирует, возмущается, и каждый раз обнаруживает, что финальные решения принимаются без него.

И это важно проговорить прямо: речь не про «Европу обидели» и не про «Европа слабая по природе». Речь про повторяющийся механизм. Там, где нужны рычаги — звучат заявления. Там, где нужна скорость — начинается процедура. Там, где требуется демонстрация единства — внезапно вспоминают право вето и национальные страхи. Поэтому 2025-й и ощущается как год унижения: не из-за одного эпизода, а из-за того, как быстро Европа сама соглашается на роль второстепенного персонажа в вопросах, которые она называет экзистенциальными.

Да, звучит резко. Обычно в таких разговорах стараются держать ровный, чуть холодный тон — из соображений гигиены: эмоция легко подменяет аргумент, а чрезмерная выразительность мешает видеть факты. Но есть сюжеты, где холодная нейтральность выглядит не зрелостью, а уходом от ответственности: Судан, война в Украине и ошибки координации на верхних уровнях, из-за которых оборона периодически работает хуже, чем могла бы, и, наконец, сама Европа, её ближайшее будущее и цена привычного комфорта. Поэтому дальше не стоит ждать привычной симметрии аргументов: в 2025 году она стала первой роскошью, от которой отказались.

Чтобы понять, о чём речь, не требуется перелопачивать отчёты и саммиты, достаточно вспомнить, как с января крупные игроки разговаривают с Европой. Причём не только с 27 странами ЕС, но и с неевросоюзными союзниками по НАТО вроде Британии и Норвегии, и даже с маленькими нейтралами вроде Швейцарии. За эти месяцы стало ясно, насколько легко Европу переводят в роль ведомого и как часто она сама на эту роль соглашается.

Весной Белый дом Трампа вполне открыто грозил присоединением Гренландии, автономной территории в составе Королевства Дании; в утечках мелькали намёки, что в ход пошли и более мутные инструменты влияния. Затем был Мюнхен: выступление Джей Ди Вэнса, в котором вице-президент объявил, что главная угроза Европе вовсе не Россия и не Китай, а «цензура». Месяцами европейские лидеры говорили, что готовы к тарифной войне с США, что «сдадим позиции — значит сдадим суверенитет», что «будем жёсткими». А потом, быстро, тихо и почти ласково, согласились на 15-процентные тарифы на европейские товары и практически обнулили встречные ограничения для США. То есть не просто уступили, ещё и сделали вид, что это достойный компромисс. Прямо как у американских демократов: много боевой риторики, немного показного единства, и потом тот самый унизительный момент, когда выясняется, что единства нет, а сил оказалось меньше, чем думалось.

С точки зрения сторонника Трампа это выглядит почти смешно: «Ну конечно европейцы уступят. Что они могут? Паразиты с бесплатной медициной». Но проблема в том, что у Европы были основания вести переговоры иначе. Стоит напомнить простую вещь: в торговле мир уже давно триполярен, США, Китай и Европа это крупнейший торговый блок. Пекин в похожих ситуациях держался жёстче и выбивал уступки. Брюссель не держался. Как итог, не только репутационная пощёчина, но и соглашение, которое сделает европейцев беднее, не дав взамен ничего сопоставимого.

И это лишь один эпизод общей картины: Европа раз за разом не защищает собственные интересы, в том числе там, где на кону безопасность, самая большая угроза со времён падения Берлинской стены. Россия ведёт крупнейшую и самую кровопролитную войну на европейской земле с 1945 года, и параллельно раскручивает на континенте кампанию саботажа: взрывы и диверсии на железных дорогах, поджоги депо, складов, инфраструктуры. Дроны нарушают воздушное пространство, беспилотники «случайно» кружат у военных баз, глушится GPS у самолётов с региональными лидерами. Реакция выглядит ритуально: заявление — осуждение — обещание, и на этом всё. Где-то вспоминают редкие статьи НАТО, чтобы снова поговорить и разойтись.

Речь не о том, что любой провокационный инцидент должен вести к бомбардировкам Москвы. Никто в здравом уме не предлагает начинать большую войну из-за каждого пролёта. Но есть базовая потребность: делать хоть что-то, что создаёт последствия. Такого рода последовательность — это и есть язык сдерживания. Отсутствие ответа со стороны НАТО и ЕС — тоже ответ. И его в Москве читают без труда.

Этот вопрос звучит не только из Москвы. Всё чаще, кажется, его задают и в Вашингтоне; и дальше начинается самая неловкая часть. Один из самых унизительных символов европейского 2025-го: попытки Белого дома обсуждать «мир в Украине» напрямую с Кремлём, как будто Европе в этом разговоре отведена роль зрителя. Украина граничит с несколькими странами ЕС; годами повторяется, что её поражение — прямой риск для Европы. Но как только разговор сдвигается в формат закрытой комнаты и реальных ставок, европейского кресла там просто нет.

Здесь много вины американской администрации. Спецпосланник Стив Уиткофф выглядит человеком, которому интереснее бизнес-сделки с Россией, чем архитектура мира. В ноябре всплывали контуры «плана», где фигурировали американо-российские инвестиционные партнёрства — вплоть до сферы ИИ, что при текущем разрыве в технологиях легко превращается в красивое слово «партнёрство», означающее «передачу технологий». Но одновременно эти переговоры — диагноз Европе. Не потому, что «не позвали», а потому, что отсутствие Европы вообще возможно: у континента не хватает рычагов, чтобы с ним считались. А по-настоящему самостоятельная сила могла бы просто не признавать такие переговоры, и добиться того, чтобы они не влияли ни на что.

Вот ключевая мысль: провал Европы в 2025-м не сводится к тому, что «злой оранжевый человек» вернулся и хамство снова стало внешней политикой. Да, грубит. Да, демонстрирует пренебрежение. Но фундамент глубже: Европа стала настолько неэффективной, разобщённой и психологически нерешительной, что её лидеры чаще всего способны только наблюдать, как по ним проходятся: то Вашингтон, то Москва.

Так не должно происходить. Экономика Европы кратно больше российской; только ЕС — гигант по меркам мира. На континенте более 500 миллионов человек, человеческий ресурс несоизмерим с российским. Более того, мы уже видели, что Европа умеет действовать в своих интересах, хотя бы иногда. Достаточно открыть трекер поддержки Украины^[src]: Европа в сумме дала Киеву больше, чем США — и по общей помощи, и по военной. Это не «копейки», это сотни миллиардов. И именно поэтому особенно странно выглядит европейская драма вокруг конфискации замороженных российских активов.

После начала войны Запад заблокировал российские активы на своей территории. В Европе речь идёт о более чем 200 миллиардах евро, «застрявших» в бельгийском международном расчетно-клиринговом депозитарии Euroclear. Сначала их держали как рычаг на случай прекращения агрессии. Потом, когда американская поддержка начала выглядеть менее надёжной, возник план использовать эти средства для финансирования Украины. Осенью европейские лидеры собрались на саммит, и казалось, что решение почти гарантировано. И вдруг в последний момент Бельгия блокирует шаг.

Логика бельгийских возражений формально понятна: премьер Барт де Вевер говорит о рисках исков со стороны России и о том, что стране нужны гарантии, что юридические и финансовые последствия не повиснут на Бельгии одной. Но вот здесь начинается то, что в Европе особенно раздражает: этот автоматический, почти рефлекторный морализм «по процедуре» в ситуации, где по процедуре уже прошлись гусеницами. «Конфискация может быть незаконной». Возможно. Но знаете, что точно незаконно? Полномасштабное вторжение, уничтожение городов, удары по больницам и школам. И если Европа в 2025-м по-прежнему боится выглядеть «некорректной» больше, чем боится будущей войны, то проблема не в юридической тонкости, проблема в политической воле и в моральной иерархии, где права агрессора почему-то оказываются важнее защиты жертвы.

На момент, писался это текст, развязки могло ещё не быть: комиссия искала обходные механизмы, Бельгия упиралась, всё оставалось подвешенным. Возможно, к моменту чтения решение уже найдено. Но даже если решение найдено, сам факт, что его пришлось выдавливать через бесконечные оговорки и взаимные страховки, уже выглядит провалом. Не потому, что «всё сложно», а потому что в момент, когда нужна скорость и демонстрация единства, Европа снова подарила миру зрелище внутреннего паралича.

И этот паралич распределён неравномерно. Восточный фланг живёт в другой реальности, чем западные столицы. Удобный политик, который знает, что его страна далеко от Москвы, может позволить себе публичную принципиальность, бесконечные оговорки, театральные торги за гарантийные письма. Он знает: если станет хуже, первыми будут умирать не его избиратели. Поляки, финны, балты, румыны — вот кто окажется ближе всего к линии огня. Так же и Испания может легче отмахиваться от требований по оборонным расходам: танки не поедут через Пиренеи завтра утром. В другом устройстве мира это было бы просто расхождением интересов. Но в нынешней сборке ЕС и НАТО это становится системой, где один голос способен задержать решения, от которых напрямую зависит безопасность тех, кто живёт ближе всего к угрозе. И тогда это уже не про внутреннюю политику и не про «тонкости процедуры», а про простую и неприятную вещь: чья жизнь в Европе оценивается выше.

Самое неприятное: именно так Европу и видят Трамп и Путин, как пространство комфортных дилетантов, которые никогда не соберутся в кулак, потому что каждый будет спасать свой маленький уют. Континент, который можно толкать, унижать, обходить, потому что он ответит максимум заявлением и ещё одной встречей «по координации подходов». И европейские лидеры в 2025-м, кажется, изо всех сил стараются подтвердить этот взгляд.

Если так пойдёт дальше, историки будут разбирать не «почему Европа проиграла», а почему она даже не попыталась вести себя как субъект, имея деньги, институты, население, технологии. И, возможно, самым горьким будет то, что Европа сама давно знает про свой потенциал и всё равно предпочитает роль наблюдателя.

Наконец, неприятная мысль для обеих сторон, и для тех, кто мечтает о «карательной» Европе, и для тех, кто уверен, что Европа навсегда останется пацифистской витриной. Европейский мирный проект последних десятилетий — историческая аномалия, а не природное состояние материка. Европа умеет быть мягкой, но она же умеет быть и крайне жёсткой, если приходит к выводу, что иначе нельзя. И здесь у каждой стороны есть свой вклад в нарастание риска: европейские лидеры, которые уверены, что вечное уклонение от решений спасёт их от большой конфронтации; и противники Европы, которые уверены, что можно дальше давить, потому что «они всё равно проглотят». История в таких моментах любит сюрпризы.

Никто не знает, что произойдёт, если континент окончательно поймёт, что «мирный проект» закончился. Это может стать катастрофой и для Европы, и для России. И ровно поэтому 2025-й так важен: это не про взаимные обиды и публичные пикировки. Это про то, что континент с ресурсами, сопоставимыми с мировыми сверхдержавами, слишком часто выбирает поведение человека, который убеждает себя, что если он будет достаточно тихим и вежливым, его не заметят. Заметят. И уже замечают.