ЛМ: Действительно ли применимо понятие "постмодернизма" к тому, что происходит в Японии 90х? Или дело лишь в моде, управляемых тенденциях?

ГМ: Для меня этот вопрос всё ещё труден. В Японии множество социальных явлений могут быть названы постмодернистскими* при различном их осмыслении. К примеру, нервно-паралитический газ, выпущенный в метро (3\20\95, Токио, オウム真理教) как компонент религиозного ритуала — событие исключительное, и может рассмотриваться как симптом постмодернизма  по различным причинам. В то же время, вынуждено признаю, не уверен, что термин "модернизм" можно грамотно связать с тем, что происходило в Японии до ІІ Мировой. Не оставляет чувство, и не только меня, думаю, что множество культурных феноменов, определяемых "предшественниками модерна", сохраняют своё присутствие в Японии и поныне. Каким же образом нам объяснить сосуществование и взаимодействие постмодерных и пре-модерных элементов?

ЛМ: Не могли бы Вы привести примеры пре-модерных элементов?

ГМ: Поскольку японская культура и поныне во многих смыслах феодальна, землевладельцы не теряют своего влияния в обществе. Цены на землю высоки до абсурда, а торговля недвижимостью основывается на довоенных традициях. Иностранцы нередко бывают ошарашены обычаем, замечу, принудительным — платить землевладельцам за съём комнаты вдвое больше арендной платы в месяц, сугубо в качестве подарка. Вдвойне оплачивается и аванс ремонта помещения. Таким образом, коль уж Вам приспичит снять комнату в Токио, необходимо учесть расходы в 5-6 арендных стандартов ещё до вселения. Общество имеет право считаться современным, когда и речи нет о подобных расценках. Примеров сотни: старшие поколения требуют почтения при любых обстоятельствах, а одновременны с тем — пожизненное трудоустройство и основанная на возрастном критерии оплата, то есть дискриминация. Лично я не могу назвать такие явления хоть на гран пост-модерными.

ЛМ: Как понимаю, если в Японии и были авторы псевдо-научной фантастики (далее и без "п" — НФ) в первой половине этого века — Shunro Oshikawa, Juzo Unno, — большую часть довоенной фантастики можно счесть наследующей творчеству Уэллса и Верна, смесь воинственных приключений (но не боевиков) и науки. Лишь после войны Вам стали известны истинные источники японской НФ — во многом благодаря старым изданиям в мягкой обложке, оставленным американскими солдатами и попадавшим на букинистические полки в мелких лавочках крупных городов.

ГМ: Да, вероятно, правда, что некоторые из оставленных американскими войсками книг циркулировали среди читателей иностранной литературы сразу после войны, что способствовало возрождению НФ* в Японии. Работы Эдгара По и Вилье де Лиль-Адана переводились и до поражения. Но перед ним и во время вряд ли можно говорить о существовании самостоятельного жанра НФ в японской культуре — изредка авторы мистических повестей обращались к темам, какие можно счесть научно-фантастическими. Однако вскоре произведения типической американской НФ, Рэй Брэдбери и Роберт Хайнлайн — переводятся и издаются, наравне с британскими и русскими трудами — Оруэлла, Беляева, Ефремова; некоторые из этих публикаций могли бы зваться бестселлерами. Японская выборка из Amazing Stories была издана не ранее 1950, коммерчески провальная. Множество издателей пытались продвинуться в среде НФ и до и после войны. Одним из заслуживающих особого внимания можно считать Hayakawa Shobo, изначально нацеленного на импорт зарубежной мистики, а затем обратившегося к НФ, с началом 60х став едва ли не самым ответственным и уважаемым издателем жанра.

ЛМ: Не Hayakawa ли этот Хаякава, издавал который Hayakawa’s SF Magazine?

ГМ: Он, однако популярность журнала первоначально была ограничена общинами Отаку, даже в период наибольшего влияния. В 90е журнал стал менее заметен для массового потребителя. Целенаправленно основаное в '59 Masami Fukushima, издание никогда не было типичным представителем японской литературной сцены (не кабуки), оставаясь всё же практически единственной периодикой, способной продержаться долее 10 лет. Журнал успешно имитировал глянец, что было редкостью на то время и привлекало искушённую публику. Основатель Хаякава был предприимчивым человеком, не боялся знакомить японцев с американской фантастикой после того, как в довоенное время успешно вошла в оборот заграничная мистика*. Во время войны публикацию иностранной литературы запрещают, люди готовы приобретать что угодно, лишь бы оставаться в курсе событий за рубежом. НФ заслужила признание читателей в послевоенной Японии, сначала благодаря переведённым повестям, романам, импорту кинематографа, затем — через распространение рассказов такого автора как Shin’ichi Hoshi, одного из официальных отцов-основателей НФ в Японии, потерпевшей поражение в мировой войне. Несколько фэнзинов и кружков ценителей было основано в 50-60х. В '53 году первый японский НФ-культовик (не путать с культистами из ответа на первый вопрос!) и переводчик Tetsu Yano начал деятельничать, в числе прочего приняв участие в XI World-Con в Филадельфии. Эти события и факты способствовали становлению НФ в японской поп-культуре, наследовавшей II Мировой.

СГ: Публиковал ли Хаякава, издававший "НФ-журнал Хаякавы", НФ японских писателей, или сугубо* переводы иностранной литературы, переводимой час от часу совсем не писателями?

ГМ: Всё почти было переводным. Когда журнал Хаякавы впервые издали, мне пошёл 2 год отроду, так что вряд ли мои воспоминания о том периоде имеют ценность для нашей беседы (разве что под психотерапевтическим углом падения венерианского света); мнение моё основано на литературных записях и слухах, циркулировавших среди ценителей НФ. Синъити Хоси может считаться первым послевоенным научным фантастом, хотя дебют его состоялся в журнале Hoseki, ведомом литератором мистических областей, по совместительству (не таких мистических областей) критиком Rampo Edogawa. Хоси изобрёл совершенно уникальный стиль сочинения, именованый "краткой краткостью" (short-short): истории предельно абстрактные, лишённые описательности, движимые лишь канвой. В большинстве из них персонажи получали имена вроде "мистер Ф", "Н", "У", при этом они пребывая в царстве весьма сдержанной описательности. Некоторые именуют стиль Хоси "показательно японским", подобно Хайку или цветочным композициям, следующим простоте и необходимости.

Кобо Абэ, допустимо, первый современный НФ-романист. Он опубликовал несколько рассказиков (уже не побасенок, но ещё не повестушек) в журнале Хаякавы, издаваемом всё тем же Хаякавой, о котором мы уже вспоминали; некоторые из более пространных работ Кобо печатались там же, включая "IV Ледниковый Период" (1959), роман о всемирном потопе, следствии таяния полярных льдов, о генетических экспериментах по выведению поколений, стерилизованных для предстоящей глубоководной жизнедеятельности, о компьютере, предсказывающем будущее, не основываясь на прошлом. Со временем Абэ перестал публиковаться Хаякавой, хотя некоторые из поздних его творений ("Человек-ящик", 1973) нельзя не назвать фантастическими*. "Женщина в песках" (1962) сохраняла глубокий абсурдизм, прямо намекая на влияние Кафки. Однако творчество Абэ — не одна лишь фантастика. В раннем рассказе ("Изобретение R-62", 1956) автор обратился к идее прямого контроля над личностью путём замены верхней части черепа на искусственный колпак (кости, да не слоновой) с электродами, находящимися в постоянном контакте с человеческим мозгом. Один из первых романов (飢餓同盟, 1954) развивает идею использования биологически живых головного мозга и нервной системы для замены компьютера при поиске минеральных ресурсов; что многим напомнило бы о "Джонни-мнемонике" (1981). Нередко сочинения Абэ подкреплялись познаниями в медицине; и сюрреализм и абсурдизм, оба редко достойно сочетающиеся с реализмом — в его работах сосуществовали в завидной гармонии. Потому и трудна задача определения того, являются ли сочинения Кобо Абэ фэнтези, НФ, мэйнстримом или следуют экзистенциалистской традиции. В те же времена знаменитый фэнзин Uchujin, возглавляемый ценителем и переводчиком НФ Takumi Shibano, публиковал работы множества начинающих научных фантастов, позже сотрудничавших с Хаякавой, предоставившим возможность для коммерческого дебюта НФ послевоенного периода — в лице Sakyo Komatsu, Yasutaka Tsutsui и Taku Mayumura. В целом, многие из тех, кто позже стали писателями и переводчиками в жанрах мистики и НФ, одно время так или иначе взаимодействовали с Хаякавой. Существовала даже "Мистическая лига Хаякавы", объединявшая оторванный от основного литературного наследия Японии мир мистики и развивающейся НФ.

ЛМ: В период зарождения и распространения НФ, сквозь 70е к началу 80х, встречается ли в Японии некий эквивалент New Wave, экспериментальной литературы образца Штатов и Альбиона 60х?

ГМ: Часто говорится, что первое (иногда и второе) поколение должно испробовать всё многообразие НФ, активно поступающей в Японию. На протяжении 60-70х люди впитали развитие 30 лет американской и британской НФ; в первую очередь обращаясь к классике технологических или футуристических композиций, затем и к более экспериментальным проектам. Ясутака Цуцуи служит хорошим примером, часто сравниваемый с Харланом Эллисоном в 70е, в то время как Сакё Комацу приравнивался к Кларку либо Азимову, Синъити Хоси — к Фредерику Брауну. Так называемая "Большая тройка" первого поколения. Экспериментаторство Цуцуи оказало огромное влияние на последующие поколения писателей, не только НФ. Однако в стороне от пародийных, фарсовых, сюрреалистических опытов обнаруживается и менее однозначный пример японской "Новой волны" НФ — Yoshio Aramaki, архитектор и романист, один из поздних представителей первого поколения экспериментального сюрреализма.

То есть своеобразная "Новая волна" была представлена в Японии в конце 60х, и практически одновременно с британским движением, включающим таких авторов как Брайан Олдисс и Джеймс Грэм Баллард. Признание или непризнание факта зависит от контекста. В это же время мы столкнулись с магическим реализмом Латинской Америки. Космические оперы приобрели популярность, благодаря переводческим трудам Masahiro Noda. Norio Ito и Hisashi Asakura в собственных переводах презентовали японскому читателю Олдисса, Воннегута, Балларда, Филипа Дика, Кордвайнера Смита и Типтри-младшего (или младшую, для несведущих). Ссылка на этих переводчиков оправдана более чем, ведь именно их труд оказал глубочайшее влияние на стиль современных японских писателей всех жанров. К слову, в японской НФ-терминологии понятие "научный" гораздо ближе западному понятию "метафизического". Что часто зависит от природы перевода, понимаемого под "японской НФ". Редакторское влияние на понимание всегда было чрезвычайным, подобным влиянию политруков и "лидеров общественного мнения" недалёкого будущего, откуда, собственно, и следит за нашей беседой Этот Недисциплинированный Переводчик.

ЛМ: Почти ни одно произведение из прочитанной мной японской НФ нельзя назвать примером строго научного подхода к фантастике; большинство представляет собой смесь фэнтези с магическим реализмом, вне каких-либо научных принципов и систем. Из Вашего опыта, есть ли примеры строгой НФ в японской литературе, такие влиятельные в американской последние лет 20*?

ГМ: В Японии, это правда правдивая, никогда не было популярных авторов жанра строгой НФ, хотя и это зависит от толкования — "строгости". Читал где-то, дескать вышедший в 60х ранний шедевр Сакё Комацу, At the End of the Endless Flow of Time (1965), в устах Takashi Ishikawa, уважаемого критика НФ (но всё-таки не НФ-критика), был отмечен как продвинувшийся гораздо дальше всей современной [и известной] ему космологии Западного мира. Вам, интервьюерам неместным, следует помнить: Япония — страна, где Бог мог быть увиденным, встреченным непосредственно, найденным попивающим сакэ вприкуску размоченным им же фигам в сумерках XI月 — всего 50 лет назад. Мы владеем аутентичной школой метафизики, существовавшей тысячи лет, в числе прочего, подготовленной для размышлений об альтернативных подходах к пониманию мира. Мы подвергались воздействию Западных технологий и культуры с начала XIX века, в итоге научившись толкования мира и событий подобно в "западном стиле". Однако Япония остаётся самородным миром духовности, тут каждый элемент одухотворён (а иногда и одушевлён), и всё вместе — Аргумент для Богов, расположенных остаться, или хотя бы задержаться в нашем обществе ещё на месяцок-другой арендных плат. Не главная ли это причина различий в понимании нами специфики НФ? Для части ценителей жанра и авторов в Японии НФ означает собой альтернативу миросозерцания настоящего (или современного им чужеземного, Западного), включающую и технологии образца "строгой НФ". Адекватным примером уникальной японской НФ может стать роман Ryu Mitsuse, 百億の昼と千億の夜 (1967*). Если не ошибаюсь, в нём Будда, Христос и компания противостоят Смерти.

Опять же, всё зависит от дефиниции. В Японии распространено различение между "строго научной" (основанной на технологиях аналогового типа и науке) и "хардкорной" НФ (ориентированной на размышления о космологии и метафизических основаниях означенных технологий). Послевоенный читатель чаще отдаёт предпочтение второму. Где-то упоминалось, что в начале 60х японские авторы НФ отдавали предпочтение не "строгости", но "хардкору", непроизвольно сближаясь с международной "Новой волной", представители коей склонны к рассуждениям о космологии, эпистемологии и метафизике Миров Внутреннего и Внешнего. Японцы, замечу, опередили в этом даже британцев. Важно, что японские читатели первыми признали краткую прозу Филипа Дика и актуальной и экспериментальной. К тому времени на японскую публику уже оказывал значительное влияние европейский экзистенциализм, ещё с 50х. Кафка был принят, Ницше — известен, предсказуемо непопулярен, Шопенгауэр и Ясперс были, как минимум, переведены, Сартр пользовался ограниченным* спросом. То бишь Япония встречала в полной боевой готовности пришествие New Wave из Европы, всего лишь ознакомившись с заграничной массовой литературой.

СГ: Поверхностно ли влияние европейских мыслителей, или некоторые японские научные фантасты, безусловно фантастически учёные, таки применяли "западные" концепции, адаптируя и преобразуя те на свой лад?

ГМ: Японцам свойственно энергичное перенятие чужеземных стилей жизни. Существовала студенческая песенка об элитных университетах прошлого, звучавшая так: "Полгода отдал Де-Кан-Шо*, полгода — без сна и работы"; то есть — студенты готовы полгода изучать Декарта, Канта и Шопенгауэра, чтобы только бить баклуши оставшееся время. Консьюмеризм в Японии распространился ещё в ранние послевоенные годы, так что фамилии заслуживших места в истории европейских специалистов могли быть сведены к нескольким (не то чтобы совсем уж незаслуженным) пошленьким сокращениям. Полагаю, рядовой японец-книгочей не желает бороться с собственными мыслями чаще, чем оперировать ими с воздушной игривостью. Некоторые авторы НФ первого поколения однако взяли на себя роль интеллектуальной элиты. К примеру, Сакё Комацу, специалист по итальянской литературе, докторская по Данте и Пиранделло чья защищена в Университете Киото, оказался под сильным влиянием Гуссерлианской феноменологии. Кобо Абэ, выпускник медицинского факультета Токийского университета, был сильно впечатлён творчеством Кафки и Бэкетта. Osamu Tezuka, имея степень Доктора медицины в Университете Осаки, в своей манга (火の鳥, 1954-88) размышляет о жизни, смерти, существовании. Синъити Хоси, рождённый в семье владельца приватного университета, стал выпускником Токийского (и не слишком-то рвался во владельцы его). Одним из знаменательных исключений в первом поколении НФ писателей можно считать Ryo Hammura, окончившего Высшую школу Токио, приобретая затем опыт работы в самых разнообразных сферах, считающихся для "белых воротничков" труднодоступными. Разнообразия достало для компенсации формального образования, о каковом Рё не проявлял должной заботы. Если верить легенде, Aritsune Toyoda, первого поколения, отказался от вступления в Токийский университет, не признавая авторитарного обращения со стороны служащих (но не стал от того большим постмодернистом, чем если бы переступил через принципы или служащих). Надо не забыть вспомнить и о Kazumasa Hirai, активно участвовавшем в создании жанра "аниме".

ЛМ: Когда НФ появилась в периодике Хаякавы, были ли другие журналы и издатели, пошедшие по его имитирующим глянец стопам?

ГМ: Имелись специздатели НФ, но время от времени и другие брались за публикацию произведений в жанре и с элементами. К примеру, такие представительные издатели как Kodansha, Shogakukan и Iwanami Shoten печатали романы и рассказы, содержательно соотносимые с НФ. Tokuma Shoten владел журналом SF Adventure. То есть ситуация довольно отлична от той, что наличествовала в Штатах, ведь в Японии с усилием или в качестве одолжения проводилось разграничение между печатью конкретно НФ, фэнтези или массового продукта; японские издатели не стремились к строгости специализации, в отличие от иностранных. От эротической графики и порно-манги, до массовой и высокоинтеллектуальной литературы — в Японии без переборчивости публиковали всё. Как среди продуктов Голливуда, открыто называть "фантастическими" которые нужды нет, элементы НФ включаются во многие культурные ценности — романы, комиксы, аниме, компьютерные игры. Отчасти это связано с усилением значения технологий в жизни японцев — повседневность во многом приобретает научно-фантастический характер; и сама жизнь японцев стала фантастической, наделённой долей своеобразного абсурда.

ЛМ: Так понимаю, "геттоизации", вроде пережитой американской НФсо времён корней pulp-бульварной дешевизны 30х, в Японии места не нашлось?

ГМ: Ничего такого в Японии не происходило*. Большинство японских авторов НФ увелкались ещё и социальной сатирой, считающейся продуктом массовым. Таку Маюмура, мелькавший, блуждавший и затесавшийся в среде полуночных ТВ, является одним из примеров писательства в жанре НФ, целью чего остаётся исключительно развлечение широкой публики. Повествующая о путешествиях в другие миры, описывающая созданий, прибывающих Извне — в Японии меньше интересовались печатью такого сорта литературы, нежели в Штатах. Первенцев можно отнести на 60е годы, одновременно с ними популярность стали приобретать и monster* movies. Япония таки остаётся одной из немногих стран, где М-летние [не старцы, а] традиции сосуществуют (скорее, нежели конкурируют?) с граничными технологиями. На одном острове в Южной Японии жизнь в V̅I̅I̅-летнем кедре (縄文杉,  屋久島) поддерживается с помощью компьютерных технологий. Мы привыкли к явлениям пре-модерным и постмодерным, но доступ к модерну [как он определяется западными мыслителями] для японцев ограничен, не считая импортируемого из Штатов с завершением ІІ Мировой. В известной мере мы принимаем сказочные повествования, а-ля Ugetsu Monogatari, как должное. И приемлем соответственно рассказы Гибсона, перекликающиеся в некоторых смыслах с японской современностью. Возможно, в этом кроется одна из причин отсутствия "строгой НФ" — поражение в войне и упущенный шанс на приобретение типичных технологий модерна: ракет и ядерного оружия — вместо того, через выживание, минуя модерн, напрасные усилия соприкоснуться с постмодерном. Строгий подход к НФ в рядах иноземных авторов стал для нас признаком модерна, им самим.

Так что нет, не думаю, что НФ "геттоизирована" в Японии, хотя бы в приблизительно сопоставимой с американской мере. Я не думаю, что НФ была официально признана частью так называемой массовой литературы, но повседневная жизнь японцев остаётся исполнена научно-фантастической образности. В нашем сознании НФ едва может оторваться от американского имиджа, стиля, множество литературы было оценено и признано именно как совершенные в том или ином смысле описания этого воображаемого образа жизни: авто, сверхзвуковые летательные аппараты, магистрали, кола, бифштексы, жареные цыплята — кстати, только с середины 70х в рационе японцев нашлось место для стейка и жареной курятины. Жирные куски мяса считались "излишком", как в объёмах, так и в цене. Рядовой житель Японии был вегетерианцем, не ведая о вегетарианстве и своей принадлежности к такому общественно-личностному движению. НФ американских авторов быстро приобрела популярность из-за максималистской её современности, ориентации на потребителя и технологии. Очень ограниченное число фантастических умников из писателей соблюдали идентичность "людей гетто", но и они сохраняли неплохой шанс на признание японской публики. Япония терпима к вещам сверхъестественным, и книга, описывающая нечто, встречаемое у тех же Кафки и Абэ, толкуется как массовая литература, свободно принимается широкой публикой в качестве "контемпорари* мифа".

СГ: Как Вы начали интересоваться научной фантастикой?

ГМ: Пе.

СГ: Только не говорите, что научная фантастика всегда начинает интересоваться первой, я Вас умоляю!

ГМ: Гм.

СГ: Продолжайте, пожалуйста, мой блокнот не бесконечен, в отличие от Вашей скромности, а молчание, ужимки, нерешительность, косноязычие — преумножает расход бумажного пространства раза в 3-4!

ГМ: О, прошу прощения, я не посвящён в такие подробности Вашего труда.

СГ: Не первый Вы, не Вы последний. Эти моменты мало кого интересуют.

ГМ: Что ж, мы могли бы после.

СГ: После и обсудим, прошу Вас.

ГМ: Первое знакомство состоялось в присутствии (но не во время) "Войны миров" Уэллса. Книга не детская, мне же исполнился всего 6 год, то бишь большая часть романа и затронутых тем оставалась недоступной. А ведь так хотелось, чтобы меня считали взрослым! Помню, что часть описаний убиймашины* будоражили воображение и пугали. "Таинственный сад" (1910, Фрэнсис Элиза Бёрнетт) оказался первым моим соприкосновением с миром мистической литературы. Единственным рассказом, предназначенных детям, доставлявшим мне вполне зрелое удовольствие. Да и на сегодняшний день он ещё является для меня стандартом "хорошей истории". За Верна, По, Дойля я взялся лет с 10, в подростковый период главным развлечением была именно мистика. С течением времени я обратил внимание на более требовательную к искушённости читателя литературу, в числе прочих и Кобо Абэ — нечто общее, обнаруживаемое мной в этих книгах, нечто и фундаментальное — столкновением личности с необъяснимым, абсурдом. В годы взросления на меня сильно повлиял роман Shozo Numa — 家畜人ヤプー ("Япу, скот человеческий", '56). Некоторые критики рассматривают "Япу" как один из самых существенных примеров НФ, одновременно — самую странную книгу из опубликованных в Японии после войны. В ней рассказывается о мире, где только европеоиды — в особенности белые женщины — считаются человеческими существами и доминирующими особями, негроиды и монголоиды — особенно мужчины — выполняют роль скота, используясь для производства биологических компонентов различной продукции — от медицинских уток и тумбочек до придверных ковриков и аквалангов. Книга действительно уникальна, получила положительные отклики авторов массовой литературы, в том числе Юкио Мисимы, доступна на полках японских лавочек и сегодня*.

Я видел, конечно, несколько картин жанра НФ и monster movies. Как и многих из нас, в совсем юные годы отец водил меня в кинотеатр. Думаю, наше поколение можно считать первым, не нуждавшимся в печатной НФ — соответствующая направлению образность в избытке была представлена среди любых визуальных медиа-продуктов. ТВ-импорт, Time Tunnel, Lost in Space, Thunderbirds, Batman — отпечатались в моей памяти тоже. Популярные в Штатах образы, символы, знаки, торговые марки наводняли культурное пространство Японии, комиксы пестрели псевдонаучными суждениями о будущих технологиях. Astro Boy Осаму Тедзуки может считаться ярчайшим примером. "Киборг 009" Shotaro Ishimori, комикс для детей, к 10 годам стал моим первым представлением о "киборгах". Это были дни футуристического Аполлона, периодические издания переполнялись сентенциями как "мы изменим части нашего тела на более эффективные механические версии, чтобы упростить работу в открытом космосе". Помню, задал вопрос однокласснику, лет уже в 13: как киборги, с их механизированными телами, могут заниматься сексом? Одноклассник предсказуемо не засмеялся, ведь я не рассчитывал на то, что мой вопрос может вызвать что-либо, кроме серьёзной, многомесячной дискуссии между кандидатами, докторами, лауреатами и неоднократно первопроходцами Глубоко Академических Наук Лунной Алабамы. Впрочем, первым важным автором НФ для меня стал Филип Киндред Дик; помню, "Грёзят ли андроиды об электровцах?" ('68) — во время чтения я как раз поступал в университет, и казалось, что этот роман — совершенно уникальное в сравнении со всем, что доселе понималось мной под НФ, явление. Почти человек. В окружении медиа, классическая НФ, книгопечать, в глазах моих неуклонно устаревала. Аудиовизуализация представлялась более привлекательной сферой. А с постижением творчества Филипа мнение в корне изменилось! Я приобрёл тогда более 10 копий романа, следуя традиции — раздавать любимые книги друзьям, не успевшим с ними ознакомиться.

СГ: Что такого нашлось в "Электровцах" Дика, позволившего приобрести им такое влияние, в Вашем случае?

ГМ: Прибегая к традиционным средствам НФ, Филип исследует природу человека под воздействием технологий нашего времени. Тему книги кратко можно определить как "Что может подразумеваться под человеческой природой и что делает её отличной от природы искусственной, механизмов?" — это в принципе вопрос этики, и прибегнув к средствам НФ, автор свободен рассуждать о метафизических проблемах, приводя предельно конкретные примеры. Я находил в этом основополагающее преимущество НФ над другими медиа-продуктами — абстрактные мысленные эксперименты, основанием коим служит конкретика, факты, ситуации, опыт, доступный каждому. Филип не пользовал абстрактных терминов, а просто соотносил ситуации, подходя к людям и андроидам метафорически. Если персонажу не достаёт человечности — его сочтут андроидом. Если машина не лишена сердечной доброты — она зовётся человеком. Авторский взгляд на мир, взгляд очень гуманистичный; в этом контексте не следует удивляться тому, что Филип полюбился французам, известным ценителям высокодуховного (не без ханжества, в каковом "высотам" отказывать просто неприлично) гуманизма. Мы можем быть и людьми и андроидами, зависит от обстоятельств — вывод, сделанный Филипом Диком таков: в конце концов, для нас не так важно, оригинал перед нами или копия; ведь всё, обладающее добротой, может считаться оригинальным, человечным, а лишаясь доброты, существование обращается бесчеловечностью процесса. Откровенный гуманистический манифест, точь посреди приученной к произволу Вселенной. Филип говорит и о том, что наиболее важна для человека "эмпатия", способность (и склонность) чувствовать то, что чувствуют тебе подобные и как они это чувствуют. То есть — выйти за пределы собственной персоны, смотреть на других, как они смотрят на нас (из персон своих выходя не столь успешно или в нежелательную сторону, то есть не глядя). "Грёзят ли андроиды." — о человеческом общении, о взаимопонимании, именно над такими, неизменно актуальными проблемами меня принудило задуматься чтение этой книги.

ЛМ: Планировали ли Вы заниматься писательством в жанре НФ, пока обучались в колледже? Вы ведь не получали бакалаврата по литературе?

ГМ: Нет, мои исследования были связаны с социальными науками, социологией, наукой о логике общественной организованности и хаосе, но не наукой общественной организованности и хаоса, понимаете? М-да, а прежде я хотел заниматься естественными науками; то бишь я изучал практически всё, кроме литературы.

[смех аудитории, ап_плод_дисменты, вспышки аппаратов и гаджетов, хлопки и всплески открываемых сосудов малого объёма и побольше, затихающие с резкостью разрывающейся магнитной ленты, натянутой меж высочайшими вершинами расходящихся в стороны материков]

ЛМ: Что же привлекло Вас сочинении именно НФ, а не других жанров?

ГМ: Я всегда относился к литературе с большой любовью, мои сочинения высоко оценивались школьными преподавателями, однако твёрдого намерения становиться писателем не было. Хотя рассказы, единственным читателем которых оказывался их автор, то есть я, Масаки, были одним из немногих источников ценного удовлетворения. К 13 годам я, то есть он, Горо, уже с некоторой регулярностью сочинял рассказы, не столько в рамках НФ, сколько мистически и фэнтезийно ориентированные экскурсы. Около 19 лет, с поступлением в университет, сочинительство отошло на второй план, времени на что-либо, кроме достопочтимых и злокозненных социальных наук, не оставалось. Только лет 10 спустя появилась возможность вернуться к своей страсти, и те годы вполне достойны назваться "пробелом" в жизни писателя. Около '86 года давление работы и личной жизни стало ощутимее обычного — я был как бы принужден обратиться к написанию НФ. За те же 10 лет я прочитал несколько жанровых произведений, к примеру, Типтри-младшую, Кордвайнера Смита, Джона Варли — и готов признать влияние их творчества на созданное мною.

ЛМ: Но ничьего из творцов киберпанка?

ГМ: Простите?

ЛМ: Влияния киберпанковых авторов Вы признать всё ещё не готовы?

ГМ: А что, пора?

ЛМ: Не то чтобы пора, но неплохо бы и расщедриться час от часу.

ГМ: Что ж.

ЛМ: Только без одолжений, будьте искренни, никакого принуждения!

ГМ: Должен признать, что меня часто расценивают в качестве одного из первых авторов киберпанка в Японии. Как раз перед первой коммерческой публикацией (Evil Eyes, 1988) я познакомился со сборником рассказов Гибсона (Burning Chrome, 1986), затем "Нейромансером" (1984), переводными — на санскрит, шучу, — но это была вся киберпанковая литература, известная мне до собственной публикации. Более того, после издания я намеренно прекратил чтение Гибсона, сталкиваясь с систематическим сопоставлением его и моей книги — я даже пытался не писать "как Гибсон"; совершенно бесмыссленное решение, учитывая, что любви к творчеству американадца я от самого себя не скрывал, купил подписанную автором книгу в магазинчике Forbidden Planet в Лондоне. Однако избежать репутации "японского Гибсона" стало для меня чем-то вроде профобязанности, самурайского долга.

[ни смешка, ни хохотка, ни сдержанного вспрыска]

Гм.

[ЛМ лишённым эмоциональной нагрузки выражением сопровождает полёт дуэта сонных мух — на каждое насекомое приходится по одному органу зрения, третий, венчающий триаду, сконцентрирован на интервьюируемом]

ЛМ: Если Вы сознательно пытались не писать "в стиле классиков киберпанка", что же, по-Вашему, могло вызвать желание сопоставления ранних плодов Вашей фантазии с творчеством авторов этого направления? *

ГМ: В общем-то, я считаю, что на Evil Eyes значительно больше повлияла Типтри-младшая, нежели Гибсон или кто-либо из основателей киберпанка. Главную идею всячески разрабатывая с года так '79,  разок я попытался её сформулировать целиком — неудачно. Книга же написана была в течение лета и осени '86, опубликована годом позже. Откровенно, я был убеждён, что её будут рассматривать именно как Типтри-подобную, однако только лишь найдя книгу в продаже, люди сразу стали судачит о атмосфере киберпанка. Точнее, меня поспешили заклеймить "клоном Гибсона".

ЛМ: О чём были Evil Eyes? Если можно так выразиться, куда, в кого они всматривались? Кому принадлежали и каково был их предназначение?

ГМ: Я бы сказал, что они (не из злости) затрагивали феномен женственности в высокоразвитых капиталистических обществах. Если прямолинейнее, Evil Eyes повествуют о разработчике софта для контроля разума*, оказавшемся в заложниках религиозной группы, жаждущей с помощью его навыков организовать Всепланетную Суе_удрицу, или _озго_ойку. Без спойлеров ему удаётся сбежать от фанатиков, даже уничтожить организацию, но затем всё это оказывается сценарием конкурентов этого культа, производителей музыкальной продукции, заинтересованной в аналогичном софте с целью до омерзения чистосердечного расширения аудитории. Думаю, сюжет держит направление на критику индустриального общества и некоторых из следствий его бесконтрольного развития. Лидер культа, не смотря на то, что по тексту на него ссылаются как на потенциальную жертву мужеложества, является женщиной, лишённой физического тела.

ЛМ: "Мужчина был женщиной"? И при этом он, она, оне был бестелесным?

ГМ: Вы не ослышались, нет.

ЛМ: Я знаю, что не ослышалась, прекратите. Однако.

[аудитория, не освободившаяся от страдания, несомого обычной для любой, даже буддистской, аудитории эхолалией*, безуспешно пытается повторить шестибуквенное "но", в конечном счёте довольствуясь в известном смысле противоположным интонационно "ко", продлившимся около 4 минут 33 секунд, на антиквантовом протяжении коих все М, Л, Г и потерявшее последнюю надежду затеряться в толпе Р, вынужденно безмолвствовали, прихлёбывая холодный кофе оловянными поварёшками, раскалёнными до земляничной красноты при помощи золотых карманных зажигалок, полученных в подарок от неизвестного, посетившего студию за несколько минут до начала интервью, которое вполне могло не состояться из-за того, что ни у кого из съёмочной команды зажигалок с собой не нашлось]

ГМ: Первоначально гуру был представлен в образе Ликка-тян*, японского эквивалента Барби*. По ходу дела оказывается, что сама кукла состоит из тканей человеческого мозга, кукольная оболочка функционирует как пластиковый экзоскелет, заполненный нервными тканями, взятыми у других живых существ, в том числе людей*, в том числе снежных, в том числе пребывающих с неизвестными целями на территории соседних (и в материково-континентальном смысле соседствующих) государств, в том числе при разной степени полноты боевом облачении, в том числе при разной степени жизнеспособности, в том числе при разной степени опознаваемости при совершенно однообразной заинтересованности далёких и близких родственников и друзей в том, чтобы опознаваемость не увязывалась в истории с мнимой необходимостью пребывать на чужой территории вооружённым чужим оружием в чужих интересах!

[аудитория, предсказуемо не успевшая за 7 минут освободиться от страдания, несомого упомянутым симптомом расстройства речи, свойственного любому заседанию любого Совета без_опасности любой планеты, населённой людьми, рождёнными до 2013 года по дискриминационно-христианскому летоисчислению, на сей раз вынуждена довольствоваться не таким длительным, но très Bovary "ах"]

ЛМ: Давайте, вернёмся всё-таки к кукле.

ГМ: Да, это было лишним.

ЛМ: Конечно, нам всем понятна Ваша горячность.

[аудитория одобрительно шуршит пустыми карманами]

.но лучше было бы держаться строго тех ответов, что требуются вопросами, понимаете?

ГМ: Да, простите, виноват.

ЛМ: Вы не виноваты.

ГМ: Нет, виноват.

ЛМ: Нет, не вино.es reicht, verdammt!

[пустые карманы аудитории безжизненно обвисают]

Итак, кукольная.

ГМ: Оболочка поглощает мозговые клетки и воспоминания людей, приобретая возможность трансформироваться в соответствии со своими аппетитами — мужчиной, женщиной, ребёнком, любым представителем человеческого разума. Само существо настаивает, что оно есть ум без тела. И поскольку функции интеллектуальные являются единственными существу доступными вне оболочки — оно являет собой дух per se. Логика, казалось бы, извращённая. Позже становится известно, что существо рождено было девочкой, в результате вмешательства неумолимого и повторимого Трастеоба, потерявшей возможность продолжения жизни в обычной человеческой форме. Технологии протезирования позволили ей однако_существовать, развиваясь в своеобразную сверхсущность, промышляющую, как говорилось, поглощением органической и неорганической форм знания [но не опыта]. Гиперинтеллектуализация действительности позволяет куколке заслужить право зваться гуру.

ЛМ: Старались ли Вы изобразить нечто наподобие "новой женственности", получившей распространение среди соотечественников как раз в 80е?

ГМ: При такой перспективе, да. Сначала наш гуру Муген предстаёт читателям и выражает мысли свои от мужского имени, хотя и преподносит себя Ликка-тян. Вскоре всё же становится ясно, что он — женский персонаж. Где-то писали, что Evil Eyes является, ко всему прочему, историей женщины, разорванной на части высокоразвитым информационным обществом. С одной стороны, она пытается объективировать себя в лидерстве, ведя за собой миллионы — это своего рода манифестация мачизма Мугена. С другой стороны, он ведёт себя как жертва доминирования, пренебрегаемая, обделённая, ограниченная в правах, страстно жаждущая исполнить своё биологическое назначение в продлении человеческого или откровенно противостоящего ей мужского рода. Так или иначе, существо всегда искало исключительно любви, без стеснения проявляя заботу о мире и людях.

ЛМ: Творцы киберпанка 80х представляли развитие технологий куда более неоднозначно, чем пессимистически настроенные волноновцы. Как Вы характеризовали бы собственные взгляды, Ваши чувства при виде изменений, вносимых технологиями в наш ежедневный опыт?

ГМ: Мне свойственна пессимистическая оценка, поскольку вещи подозрительные и недостойные сиюминутного доверия  легче воспринимаются и продвигаются под видом сконцентрированного профессионального внимания.

ЛМ: Прошу прощения?

ГМ: В чём дело?

ЛМ: Не затруднит ли Вас ещё раз сказанное повторить?

ГМ: Пожалуйста, но сказанное когда?

ЛМ: Только что буквально, о пессимистической оценке.

ГМ: В других обстоятельствах я бы, честно, отказался, однако попробую.

ЛМ: Если не затруднит.

[почти незаметно минуют, практикуя скандинавскую ходьбу, без парсека 2 минуты 17 секунд, в течение каковых фантаст, упорно не признающий киберпанковости своих фантазий, отчаянно старается воспроизвести только что сказанное, задолго до того выдуманное, в форме, имевшей бы хотя бы отдалённое сходство с оставшимся в записи, услышанным аудиторией, но просто-напросто непонятым]

ГМ: Затруднило, затрудняет.и затруднит пуще того, боюсь.

ЛМ: Тогда вернёмя к этому завтра, напомните. Не будем терять времени.

[фантаст неумело скрывает своё удовлетворение, непростительно оскорбляя тем клику маргиналов-безбилетников рассредоточившуюся по студии — они слаженно, как чемпионы Премьер-лиги до того, как английский футбол превратился в развлечение рядового трудящегося китайца, любителя ставок и конфуцианского порно, имитировали теперь гудение охмелевшего шмеля]

ГМ: Venus City (1992) открывает более позитивную картину будущего, жизнерадость автора — чем он сам, должен признать, был несколько ошарашен. Типичный для меня писательский стиль обнаруживается в одном из ранних рассказов (The Weather Won’t Stop, '88), описывающем непосредственное влияние метеорологических явлений на мышление и поведение людей. Для этого я прибегнул к синергетике Германа Хакена, оперируя при том нарративом подросткового романа. Таким путём я маскируюсь в авторстве как личность. Но умный ход не всегда мудр — с рождением ребёнка я переосмыслил свою потребность скрываться. Сын — доказательство моего присутствия, он здесь, ему незачем прятаться. С этих пор я позволяю себе писать прямолинейнее, сдабривая текст и сюжет положительными суждениями. Думаю, это актуально для каждого из нас.

ЛМ: Мир, описываемый Venus City — ожидает ли он Японию в будущем или же отражает настоящее?

ГМ: Главным образом "Венеград"* повествует о Японии XXI века; она становится своего рода сетевой нацией, приобретая значительное влияние на мировой арене. Присутствуют в романе и экстремистские группы американцев, настроенных против исполнения Японией ролей, неподконтрольных мнительной, но не от мнимости своей, метрополией.

ЛМ: Стоит ли считать присутствие этих групп Вашим ответом на целые кампании нападок на японцев как нацию, получивших распространение в Штатах и других странах в 80е и начале 90х?

ГМ: Безусловно. Протагонистка Сакико ненавидит американцев, как минимум, выборочно, ведь её начальник является американцем, возглавляющим японскую компанию. Напряжённость на расовой почве служит одним из краеугольных камней Venus City. У меня было желание изложить всю историю с предельной равномерностью, отсюда три части: первая — от лица японки, вторая — с точки зрения того самого босса, наконец, третья — "независимая", ибо я пытался придерживаться нейтралитета и судить о событиях объективно, как лицо, заинтересованное в разрешении ситуации, а не преимуществе одной из сторон.

ЛМ: Это интересное суждение в контексте того, какие гендерные и сексуальные роли претерпевают трансформации в условиях гиперконсьюмеризма! Можно ли сказать, что японцы проходят сегодня нечто вроде "кризиса идентичности", подобно Штатам 70х?

ГМ: То, что происходило в США 20 лет назад, не повторяется сегодня в Японии. Различия, вполне вероятно, углубились, приобрели новые источники подпитки. Простая маскулинная идентичность уже не так типична. Мужское население Японии подобны ООН в своей "глубокой обеспокоенности" происходящим, тем более что конфуз эдакий менее катастрофическое влияние имеет среди женщин, так или иначе эксплуатируемых веками и эпохами. Теперь они приобретают некоторую независимость*.

ЛМ: Сталкивались ли Вы с искушением выйти "за пределы" жанра НФ?

ГМ: Я привлечён жанром прежде всего по из-за предоставляемой им свободы. Однако в той мере, в какой творчество (или акт сочинения, письма) позволяет экспериментировать, испытывая чувство свободы — сам по себе жанр, специфические черты не имеют для меня особого значения. К тому же, признаюсь, с началом писательской деятельности мной были обнаружены многие ограничения, условности и в НФ. Короче говоря, я никогда особо не связывал своего будущего с карьерой писателя*.

ЛМ: Не могли бы Вы немного рассказать о いちばん上のお兄さん (1989), опубликованном мной в Fiction International? Сюжет проникнут мотивами Холокоста или ядерного Апокалипсиса.

ГМ: Там и повествуется о второстепенных следствиях взрыва атомной бомбы, отражающихся на следующем за катастрофой поколении. Мотив к написанию скрывался в том, что я — сын человека, пережившего Хиросиму. Отец, лейтенант Имперской Армии, отправлен был в Китай через месяц после окончания университета. Затем его отослали обратно, для обучению в ряды камикадзе типа "людей-торпед". Он базировался в Хиросиме в те дни, когда была сброшена бомба и по чистой случайности отправился в соседний город, благодаря чему и пережил падение "маленького мальчика". Через день он вернулся, по зову долга и сердца, желая разыскать в Хиросиме своих соратников, оказавшись в итоге затронутым следствиями взрыва: в частности, отец лишился волос на ногах и руках, печень его была поражена, отчего кожа стала желтее обыкновенного. Слышал, что родители мои долгое время сомневались, стоит ли заводить ребёнка. Это было воспринято мной в очень юные годы, и мотивация к моменту написания была достаточно сильна. Для жертв и выживших в Хиросиме это не просто интересно, а и реалистично, по причине (ре)трансляции пережитого нами всеми ужаса.

ЛМ: Повлиял ли на Ваши творческие методы традиционный японский сторителлинг — к примеру, автобиографический я-нарратёр*?

ГМ: Evil Eyes были освобождены из-под оккупации единоутробных "я" самим автором. Банально не доставало места ни для глаз, ни для зла. Текст прямо стиснут — написано 150 страниц, при здоровой и не очень самоцензуре число их сократилось до сотни. В японском языке любое я-канье не имеет практического применения и может легко быть удалено из произведения, если только не составляет его стилистической особенности. К тому же, я хотел обогатить нарратив универсальностью, а не запоминающимися частностями, достопримечательностями, туричтическими объектами и культурным уникумом — текст должен был быть открыт каждому. Однако у меня, к примеру, имеется английская версия — и в ней, к сожалению или неминуемо, число "я" значительно превышает оригинал. Значит ли это, что со своей задачей я не справился, не учтя специфику перевода хотя бы на английский, и произведение лишено необходимой доли универсальности? Мой второй сборник ("Не стану больше по кошкам плакать", 1994) состоит из более личных, автобиографических рассказов, типично японских, каковые нередко начинаются с "однажды я шёл туда-то, желая увидеть то-то". И такой подход был для меня важен, необходимость отряхнуться от загадочной и подозрительной славы "японского Гибсона" оставалась достаточно острой.

ЛМ: Почему Вы решили прибегнуть к псевдониму? Не из жажды ли расщепления собственной личности?

ГМ: Причина проще некуда. Я не искал славы. Типтри-младшая объяснила однажды психологию такого решения очень складно: автор хочет быть в мире литературы и для ей ценителей разновидностью духа, оставляющего сочинение перед читателям, затем — растворяющегося в пространстве. Это можно назвать основополагающим инстинктом сокрытия перед неизвестностью. Спрятаться от неведомого — естественная реакция животного. Уклоняться от объектов, летящих в тебя, тоже считается вполне нормальным. Я никогда особо не разбирался в правилах бейсбола.

[смех аудитории, ап_плод_дисменты, вспышки камер предварительного и пожизненного приключения, хлопки откупориваемых бутылей, не затихающие с резкостью разрывающейся магнитной ленты, натянутой между высочайшими вершинами отталкивающихся друг от друга материков, а прокручивающиеся каждый 2-3 минуты заново, пока в студии не гаснет последний огонёк]

ЛМ: By the way they call me Larry MacCafery, not Carefree, nor Cafeteria.

ГМ: It would be a pleasure to be introduced, but in any case, Gorō Masaki.

^='='='=

⁰it shouldn’t concern you, Mel, please, stop, immediately!

⁰по мнению переводчи-чи, в рамках данного интервью "-истский" и "-нный" могут употребляться синонимично, независимо от ложности такого подхода в культурологических исследованиях

⁰примечание не на всякий, а на тот случай, если аббревиатуру станут путать с инициалами одного из русских религиозных футурологов (временами просто лжесвидетелей настоящего)

⁰любопытно было бы узнать суждения рядовых и неискушённых своей среднестатистическостью японцев о творчестве Густава Майринка, правда?

⁰не стоит упускать из виду, что сугубость сугубости — волк, товарищ и рознь

⁰то есть можно назвать, но это не будет означать того, что название сможет соответствовать названному в чём-либо, кроме возможности несоответствия

⁰70-90е годы XXII века

⁰английский перевод в I 1/5 XXI стоцветия, русского нет и не будет, пока какая-нибудь ФАС-ячейка не сподобится, про український можна й не згадувати, Лісняка героєм не назвали, тож йому не залишалось нічого іншого, як померти (атрамент, не кров і жовч на бородах і віях штучних)

⁰как и следует Сартру в окружении самобытной цивилизации

⁰кабы не Cogito, был бы Danke schön

⁰конечно, как же могло что-то такое произойти в Японии, где уже происходило в то же самое время совсем не_такое!

⁰Горо подразумевает под монстрами, конечно, настоящих чудовищ, нередко страдающих гигантизмом (каковой в не_определённых кругах именуют гюгофренией), не каких-нибудь Эйхманнов, Брейвиков, Ш-ой! -гу! -за! -Лужных, Лаврокулеб, и прочих исполнительных и инициативных гоблиноидов

⁰по аналогии с продвигаемым-до-продвинутости конт-темп-пора_и_ртом

⁰не чересчур ортодоксальненько ли? — прим.рит.

⁰на послеобеденный чай июля 27 года 2024 доступность остаётся непроверено-данной — сугубо формальной, как поддержка правительствами пострадавших при боевых действиях, прежде этими правительствами отрепетированных таким образом, чтобы поддержка могла быть исключительно формальной и вызывающей широко публикуемую благодарность, всячески воодушевляя на рост числа подобных категорических формальностей в демократическом обществе

⁰а сейчас интервьюируемый покажет чисто президентский класс ухода от достаточно внятно поставленного вопроса, не требующего признания ничьей вины, только предположения возможных объяснений того, что вопрос и проблема возникли

⁰у переводчика возникли некоторые, не избыточно интеллектуальные, трудности с определением софта, как: контролирующего работу мозга в целом ИЛИ контролирующего мышление ИЛИ контролирующего мышление, не затрагивая, не изменяя при том индивидуальной психики, ЛИБО оперирующего исключительно на уровне Павлова-Водкина (сигнала-действия, борода-бритва, стакан-жидкость, холст-краски, полночь-порно)

⁰эхолалия называется холалией зывается лалией вается лиеется ейся, пчхи, извините, Вашество, я Вас обрызгал, я нечаянно, ради Бога, я ведь не желал!

⁰императорская делегация обещала наладить графики поставки электричества для украинского населения, не поддерживающего войну и армию, если я добавлю ссылку на официальный сайт консульства Ликкиляндии — откровенно говоря и в некоторой растерянности, я поступаю по-своему: Cherchez la Takaratomy

⁰может ли такой продукт массовой культуры как Барби иметь отношение к такому беспрекословно словарному, глубокой этимологии и не менее богатой интерпретируемости, термину как "эквивалент" — ответ ищите на личном тютюб-канале Джордана Питерсона: Рыба!

⁰дефицитная дань российской и украинской маркетинговой креатив-ностям

⁰настолько ли от постыдной системы отношений, сколь от отдельных представителей архаической маскулинности? В последнем случае, корень сохраняет неприкосновенность, пусть даже кастовую.

⁰уважаемый, так ведь можно в течение одного интервью отречься от всего созданного и того, что могло бы ещё появиться на свет, кабы не интервью!

⁰что ближе к турецкому французскому, чем альбионово "о" — а также к сопутствующим социализмусам вахтёру, шахтёру, монтёру, лифтёру, бузотёру, тем, кто дал дёру, финтёру, актёру, незабвенному мушкетёру, бесславному волонтёру, тем, кто хитёр, мародёру и даже оперившемуся в незавидном таком окружении метеору

_'='='