В эволюции каждого склонного к философствованию субъекта, по-видимому, есть свой «поворот» (что-то вроде Die Kehre у Хайдеггера). Не знаю, насколько интересен и показателен мой случай, но я его вкратце изложу.

Мои первые философские опыты, возможно, в силу юношеского максимализма проходили под девизом: «Главное — не мелочиться». С другой стороны, сказал же Ларошфуко: «Кто слишком усерден в малом, тот обычно становится неспособным к великому». Так что напрасно я пеняю на свою молодость: она не обязательно мешает быть правым.

Следование вышеозначенному девизу заключалось в том, что я отбрасывал все, предполагающее нечто большее, и сосредотачивался на этом большем. Если же и за ним стояло нечто большее, я отбрасывал и его. Действуя таким образом, я довольно быстро добрался до того, что отбросить нельзя, поскольку нет большего, в свете которого оно стало бы меньшим. В общем, я стал «работать» с тем, что обозначают как полноту, завершенность, целость или цельность. Стоит отметить, что эти понятия не были для меня отвлеченными: переживания завершенности, которые я, бывало, испытывал (на самом деле — как станет ясно позже — довольно поверхностные), оказались самыми интригующими из моих практик.

Молодость не обязательно мешает быть правым

Меня завораживало то, для чего не было внешней причины и что, стало быть, оказывалось causa sui; то, чему внимают ради него же или что утверждают исключительно ради того, чтобы оно было утверждено; то, что является одновременно процессом и результатом, началом и концом; то, с помощью чего не решить ни одной задачи, но оно ничего не теряет от своей, казалось бы, бесполезности.

Наиболее подходящим мне пришелся термин «Целое», чья первая большая буква как бы намекает, что местечковое или локальное целое есть условность, на которую мне некогда размениваться. Поддержку своему выбору я нашел и у классиков. Взять хотя бы Шеллинга, утверждавшего: «Истинная философия занимается только целым». К тому же если мыслить не диалектику, но метафизику целого и части, то можно выстроить нечто вроде философской системы, причем довольно органичной. Правда, в своем развитии она рано или поздно самоупразднится, что отчасти подтвердится дальнейшим рассказом.

«Истинная философия занимается только целым»

Довольно быстро я подобрал соответствующую нишу — самоназначил себя на роль защитника Целого от вульгарных попыток оценить или охарактеризовать его извне, определиться с ним, словно с каким-то объектом (любой объект заведомо представляет собой часть). В рамках такой «защиты» я сформулировал ряд и без меня наличествующих в философии тезисов. Например, что Целое невыводимо извне, что оно обладает внутренним смыслом, что ему не требуется стороннего оправдания или признания и, соответственно, оно вполне обходится без своих свидетелей (наблюдателей, оценщиков), что у него нет внешней стороны etc.

«Целое не есть для кого-то, а это значит, что им занято и то место, где мог бы расположиться его зритель», — утверждал я, настаивая, чтобы никто не смел претендовать на статус потребителя Целого и даже его исследователя (исследование ведь тоже, давайте признаемся себе в этом, разновидность потребления). «Исследуйте то, что существует для вас; то, в чем существенны именно его внешние проявления, — негодующе увещевал я. — И не суйтесь к тому, что не объект и не часть, чтобы сосуществовать наряду с вами. Зачем вы пытаетесь постичь то, что есть, когда вас нет; то, во что вы вобраны? Ведь Целое лишь тогда цельно, когда в него вобрано все». Отстаивая целость Целого я, можно сказать, преуспел, и мне даже мнилось, что я вполне на своем месте и делаю важное, благородное дело.

У моих тезисов, разумеется, была своя доказательная база. Например, идею о том, что полноте не требуется, чтобы ее признавали, я подкреплял следующим образом: какая же это полнота, если ей что-то требуется, тем более извне? Вполне достойный аргумент, не так ли? Самостоятельное не нуждается в оценках — тоже довольно крепкая позиция, поскольку свобода от сторонних мнений заложена в само понятие самостоятельности. Обосновывая тезис, согласно которому у Целого нет внешней стороны, я рассуждал так: внешность — это то, каков ты для, каков ты относительно чего-то еще, в то время как Целое бытийствует исключительно само по себе. По большому счету, Целое лишь тогда Целое, когда оно — все, что есть. И, соответственно, не имеет иного себе. Но из этого следует не столько то, что его некому видеть, сколько то, что оно — ни для кого и ни для чего, а стало быть видеть — нечего.

Внешность — это то, каков ты для, каков ты относительно чего-то еще

Казалось бы, все логично. Казалось бы, я рассуждал вполне здраво и последовательно. Однако в душе оставались сомнения. В моей, по крайней мере.

Делаю признание: всякий раз, когда я утверждал, что, к примеру, Целому не требуется оправдание, где-то глубоко внутри меня закипало несогласие. «Целому не нужны свидетели», — утверждал я, и во мне же тихий, но настойчивый голос говорил: «Жаль». В этом и состоял ужас ситуации: я решительно выступаю против объективации полноты, с жаром критикую тех, кто пытается подойти к самоценному с внешними мерками. И я же испытываю сильнейшие сомнения в том, что Целому не нужны свидетели, зрители или оценщики.

Капля камень точит. И голос, все твердивший «жаль» да «жаль», своего добился, указав на фундаментальный изъян моих построений. Так случился «поворот».

Однажды я увидел, что единственно уважительная причина не нуждаться в свидетелях и оценках — это не быть. С поправкой: не быть чем-то. Если что-то есть, почему бы за ним не понаблюдать, почему бы с ним не определиться? Там, где есть что-то, возможен и даже нужен кто-то. А ведь говоря «Целое», мы явно подаем его «чем-то». Нельзя говорить «Целое», подразумевая «ничто». Ну или «не что-то». Если говоря «Целое» или «дерево» или «слон», вы говорите о ничто, вы очевидным образом вводите всех в заблуждение. Включая себя, разумеется.

Единственно уважительная причина не нуждаться в свидетелях и оценках — это не быть. С поправкой: не быть чем-то

Параллельно пришла догадка, что не имеющее иного себе не имеет и себя. Если вокруг чего-то или помимо чего-то ничего нет, то нужно отмотать назад и попытаться перестроить высказывание, поскольку «чеготость» или «чтойность» чего-то связана прежде всего с тем, что вокруг него или заодно с ним есть что-то еще. Правда, задача эта — не из простых: можно проверить на себе, самостоятельно произведя рекомендованную попытку. Вот мой вариант решения: если вокруг ничего нет, то не о чем говорить как о том, вокруг чего ничего нет.

Парадоксально выражаясь, ни от чего не отличаться — значит не отличаться от ничто. В смысле — совпадать с ним, походить на него (в той мере, в какой уместно говорить о похожести на то, чего нет). Так или иначе, нечего собирать, сгущать, уплотнять в нечто термином «Целое». Целое — скорее ничто, чем что-то; скорее отсутствие, чем присутствие, в особенности если под присутствием понимать присутствие в качестве чего-то. В общем, нет никакого Целого как «чего-то». Нет Целого — есть ничто, пусть и в значении «не что-то», есть пустота, пусть это и пустота полноты. Впрочем, говорить о бытии «не чего-то» довольно проблематично, поскольку оно есть так, будто его — нет.

Если вокруг ничего нет, то не о чем говорить как о том, вокруг чего ничего нет

Быть чем-то означает быть частью, быть не всем, что есть. Чем-то можно быть только внутри некоего контекста или на каком-либо фоне. Соответственно, воплощающее собой полноту, не предполагая за собой что-то большее ¬– те же контекст или фон, чем-то быть не может. Являющегося полнотой или, другими словами, являющегося никуда не являющимся всем, что есть, нет. Не то чтобы его вообще нет, но оно есть не так, как есть что-то, оно не есть так, как есть то, что есть. Здесь объективно сложно говорить яснее. Для языка и мышления небытие чем-то равносильно небытию вообще.

Парадоксально выражаясь, ни от чего не отличаться — значит не отличаться от ничто

После столь решительного пересмотра недоверие к возможности обходиться без своего зрителя, казалось бы, должно было сойти на нет. Ведь речь-то, оказывается, велась не о «чем-то», а о том, чего как бы и нет. В самом деле: если не являешься чем-то или кем-то, зрители с их признанием тебе точно не нужны. Правда, в таком случае не о чем говорить, что оно обходится без своего зрителя.

Утверждать о «чем-то» (о чем бы то ни было), что оно может обходиться без своего свидетеля, означает беззастенчиво врать. Чтобы обходиться без зрителей, нужно быть ничем из числа «чего-то» (никем из числа «кого-то»). Вот только про такое уже не скажешь: оно (какое еще оно? где здесь что-либо?) обходится без своих зрителей. Если что-либо не нуждается в обосновании, не предполагает своего наблюдателя и не меряется извне приставленной шкалой, то — заодно — оно не может быть чем-то выделенным. Или даже короче — быть чем-то. Соответственно, если кто-то завел речь о свободном от внешних оценок, уместно справиться у него: «Как ты его вообще вычленил?»

Получается, я совершенно обоснованно сомневался: нельзя обладать самостоятельностью, будучи чем-то. Всякое что-то — что бы то ни было — несамостоятельно. Вот когда ты — не кто-то (не что-то), ты действительно ни от чего не зависишь. Правда, здесь уже не о ком и не о чем сказать, что вот он или оно — ни от чего не зависят. И о самостоятельности тоже лучше уже не упоминать. Ты ни от чего не зависишь, потому что тебя нет. Тебе не требуется одобрения извне, потому что тебя нет. Тебе не нужна поддержка, не потому что ты самостоятелен, а потому что тебя — нет. Не потому что ты — causa sui, а потому что тебя — нет.

Для языка и мышления небытие чем-то равносильно небытию вообще

Коль скоро вместо Целого — «не что-то», тогда все прежние выкладки, вроде того, что оно обладает внутренним смыслом или самодостаточностью, обходится без свидетелей, самим собой оправдывается и т.п. — неуместны, излишни, напрасны. Лживы. Раз Целое оказалось ничем или «не чем-то», все это уже неважно. Все это могло иметь значение лишь при условии, что оно относится к чему-то, что оно — про что-то.

Более того, примерянные уже не к Целому, а к «не чему-то», эти конструкции дискредитируют сами себя, обнаруживая свою тяжеловесность и громоздкость.

Скажем, что предпочтительней: быть тем, чей смысл — в нем же самом, или тем, что вообще не обременено повесткой смысла и оправдания? Между тем именно «не что-то» свободно от необходимости иметь смысл, все равно — внешний или внутренний. Кстати сказать, никакого такого «внутреннего смысла», похоже, и не бывает — бывает лишь а) то, что имеет внешний смысл и б) то, что избавлено от надобности обладать смыслом, — по причине своего отсутствия, а точнее ничем-не-выступания.

Легче не быть чем-то, чем быть чем-то самостоятельным, то есть тратящим усилия на свое самостояние. Особенно с учетом того, что бытие чем-то априори невозможно без внешней поддержки. Легче не быть чем-то и, соответственно, не иметь потребностей, чем быть чем-то самодостаточным — достаточным для удовлетворения своих нужд. Особенно с учетом того, что всякому «что-то» непременно себя мало. Легче не быть чем-то, чем быть чем-то самоценным. Особенно с учетом того, что всякое «что-то» ценно исключительно своим прикладным, относительным значением. Легче не быть чем-то, чем быть тем, что является причиной себя. Особенно с учетом того, что никакое «что-то» никогда не будет своим же началом. Быть «не чем-то» куда проще, нежели быть даже таким «чем-то», как полнота. Особенно с учетом того, что всякое «что-то» заведомо неполно. Ну и так далее. Быть чем-то — все равно чем — это всегда бремя. Просто носить (иметь) свое имя — это уже нагрузка, даже если имя это — полнота или цельность.

Легче не быть чем-то, чем быть тем, что является причиной себя. Особенно с учетом того, что никакое «что-то» никогда не будет своим же началом

Целому как «не чему-то» не нужно самостоять, корениться в самом себе, из самого себя выводиться, обходиться одним собой, как-то выкручиваться, дабы обойтись без свидетелей. Достаточно того, что никакого Целого как «чего-то» и нет.

Достаточно не быть чем-то. Быть не чем-то. И ни одно «как», «почему» и «зачем» не будет касающимся тебя вопросом. Что оно такое? Откуда взялось? Чем обосновано его присутствие? Зачем оно есть? Каким образом оно держится, не падает и не умирает, хотя никто его не хвалит и не подкармливает? «Не что-то» не вызывает таких вопросов. Почему? Да потому что их нечему вызывать.

Вот как все поменялось после «поворота». Я нашел объяснение тому, каким образом можно не нуждаться в признании и определении, правда такое объяснение уже не позволяет говорить про не нуждающееся в определении и признании. Я нашел железную причину не зависеть от внешних оценок, вот только эта причина такова, что независимость от внешних оценок выводит из числа того, про что можно говорить — в том числе и как о не зависящем от внешних оценок. Казалось бы, я понял про Целое самое важное, но после этого я уже лишен права употреблять впредь само это слово, как лишен права и заменить его на другое.

Так уж устроены язык и ум, что в силу одного того, что мы о Целом говорим, оно представляется нам чем-то очерченным, феноменом-в-мире, но не всем миром. И когда мы утверждаем, что оно невыделимо, мы утверждаем не что иное, как «невыделимо нечто очерченное, определенное». Вот почему где-то внутри нас кто-то сразу произносит: «Жаль». Ведь, если развернуть, он говорит следующее: «Жаль, что невыделимо нечто очерченное и определенное».

Что оно такое? Откуда взялось? Зачем оно есть? Каким образом оно держится без посторонней помощи? «Не что-то» не вызывает таких вопросов

Невозможно сказать «ему не нужны свидетели», имея в виду ничто («не что-то»). Сама логика языка и рассудка требуют согласиться с тем, что речь идет о чем-то, а всякому «чему-то» свидетели никогда не помешают.

Говоря про Целое или полноту, мы неизбежно говорим про них как про внеположное, конечное, охватываемое (не взглядом, так мыслью). Другими словами, говоря «Целое» или «полнота», мы никогда не говорим про то, что, не имея от чего отличиться, ничего из себя не представляет. Не устаю оговариваться: ничего из числа «чего-то».

Вместо Целого, позволявшего о нем говорить, выявлять те или иные его аспекты (или отсутствие таковых), я получил ничто в разновидности «не что-то», относительно которого выявлять совершенно нечего, ибо что можно или нужно отметить про то, чего нет (пусть и нет как «чего-то»)? То, что есть вместо Целого (или, если попытаться поправиться: то, чего нет вместо Целого), оказывается по ту сторону описываемого и описывающего, исследуемого и исследующего; оно не возбуждает, а гасит познавательный инстинкт, не порождает, а снимает желание разбираться. Ибо какой смысл разбираться с тем, чего нет? Равно как и с «не чем-то»? Никакого.

Ого! Я уже сказал про ничто «оно». А всякое «оно» явно провоцирует на познавательную активность. Сам того не заметив, я, кажется, уже вполне успешно (во всяком случае для начала) приступил к разбирательству с «не чем-то». Начал собирать, загонять, стягивать ничто в нечто.

Вместо Целого я получил «не что-то». Однако, оказавшись субъектом этого «не что-то», я не могу — вопреки собственным словам и мыслям — не воспринять его в качестве очередного «чего-то».

Почему ничто не стимулирует, а останавливает жажду познания, не вызывает желания разбираться? Потому что мы с ним даже не сталкиваемся! Я же с ним — столкнулся. Возникший парадокс разрешается довольно просто: столкновение произошло с вымышленным, фиктивным «не чем-то». И про столь же фиктивное Целое я понял, что его — нет. Про не-фиктивное Целое ничего такого понимать не нужно.

Проблема ведь не в том, что я принимал Целое за что-то или полагал, будто Целое — есть. И даже не в том, что догадка о наличии безотносительного нам, исполненного собственного смысла (точнее, находящегося по ту сторону смысла и бессмыслицы), — это лишняя, напрасная умственная операция. Проблема в том, что посредством мышления от этой догадки уже не избавиться. Мы не сможем по-настоящему понять, что Целое не есть «что-то», поскольку объект превращается в ничто (и в «не что-то») лишь тогда, когда параллельно в никто превращается его субъект.

Почему ничто не стимулирует, а останавливает жажду познания, не вызывает желания разбираться? Потому что мы с ним даже не сталкиваемся!

Мы можем понять многое, но не все. Того, что нечто — (на самом деле) ничто, нам не понять никогда. Даже заменяя на словах нечто на ничто, на деле мы заменяем его всего лишь другим «нечто», пусть и странно обозначенным. Якобы поняв, что вместо Целого — пустота, мы помещаем ее перед своими глазами, как будто здесь есть на что смотреть. Выход из этого кошмара только один –… Впрочем, умствовать об этой перспективе не менее нелепо, чем рассуждать о Целом или о ничто.

Повествование начинает захлебываться, натыкаться на преграды. В таких случаях бывает продуктивным вернуться к началу. Вспомним про мои переживания завершенности, в связи с которыми я начал философствовать. И которые я там же, в начале, успел назвать поверхностными.

Дело в том, что завершенность и полнота — это вовсе не то, что переживается. По крайней мере с точки зрения наличия еще и переживающего, того, кто их переживает. В моих же опытах они были именно состояниями, предполагающими находящегося в них. Другими словами, были не вполне собой. В моих опытах помимо полноты был еще я, ее (якобы) переживающий. Так что я сам сперва отнесся к Целому как к внеположности и только потом принялся объяснять, что к нему нельзя подходить как к чему-то внеположному. Подобное бывает сплошь и рядом: мы учим других тому, чего не умеем сами. А если бы умели, то не учили бы.

Подобное бывает сплошь и рядом: мы учим других тому, чего не умеем сами. А если бы умели, то не учили бы

Если бы мои юношеские опыты действительно были бы приобщением к полноте, мне и в голову бы не пришло вставать на ее защиту. Кстати, а почему? Потому что я не знал бы никакой полноты. Потому что для появления таких фикций, как «полнота» или «Целое», не было бы никаких оснований.

Моя «защита» Целого была не столько комичной, сколько лицемерной. Сама идея «защищать» Целое от искажений и уплощений возникла вследствие того, что я уже его исказил, пусть и всего лишь в своем сознании. Отваживая других от попыток извлечь из Целого некие выгоды или дивиденды, я пытался, что называется, сойти за своего, подобраться к нему поближе, — разумеется, с целью овладеть, превратить его в нечто-для-меня.

Ну, а то, что я полагал «переживанием завершенности», было, скорее, инфантильной завороженностью ее сторонними — случайными и пустыми — моментами. В силу личностных особенностей мне, похоже, чего-то не хватало, чтобы откликаться на завершенное по-настоящему, то есть вовлекаясь внутрь него как в единство переживаемого и переживающего, наблюдающего и наблюдаемого, состояния и находящегося в нем.

И до сих пор не хватает. Ведь я уже успел назвать «не что-то» единством переживаемого и переживающего, совсем на манер моего тогдашнего, «доповоротного» образа мыслей. Ничтоже сумняшеся я начал было рассказывать про «не что-то», как будто есть о чем и есть кому вести рассказ. Как будто то, что снимает дихотомию «наблюдаемое — наблюдающий», тут же создает ее вновь, при этом уплощаясь до объекта, чтобы быть наблюдаемым мною, каким-то невероятным образом пережившим собственную отмену.

Сдается, мой «поворот» оказался всего лишь чем-то вроде обманного, а точнее, самообманного маневра. Случится ли в моей судьбе что-то более существенное — покажет время и… отсутствие новых публикаций. Впрочем, публикации могут прекратиться и по какой-нибудь другой причине. Например, просто закончится отпущенный мне век.