0. con anima Роза лепестками раскрывается внутрь себя. Бахрома проходит серпантином. Линия верхней поверхности лепестков, всего цветка полностью — раковина. Спираль, бесконечно канувшая в собственную темпоральность. Материя бесцветия. Капли зависли на мгновение по иголкам лиственницы, лимонной в свете сентябрьского воздуха. Прошитый нитями невидимого дремлет в запазухе сердец яблок и других, приблизившихся к затвердению плодов. Неоднозначные ворохи в снопах лучей трогают каждое создание, что находится в дрёме. Корни сада спят и камни реки вскрикивают. tempo primo В., Я пишу тебе, как птицы вьют бесплодные гнёзда в деревьях, что растут у моего окна. Мои любимые розы теряют бутоны день за днём, кажется, что к концу недели не увижу ни одного, теперь до нового года. В моей комнате сыро, прохладнее от того, что тени стали голубыми. Я затапливаю с утра, но мне лень заниматься бытом полноценно. В этом замке, безразмерно пустом, такие действия не имеют смысла. Надеть больше шерстяного и плотного. Я напишу роман для себя тебе, буду писать его всю зиму, и осень, и весну, если понадобится. Если ты здесь когда-нибудь ещё будешь и будешь, прочитай — если не уеду, оставлю в замке, уеду — оставлю. М. Писать письма в этих краях было принято и после конца мира. Конец мира не был ощутим людьми в полной мере. Утро, в которое ты просыпаешься и видишь всё то же, что и вчера, и позавчера, и десять лет назад, если не менял места жительства. И если менял — деревья везде одни и те же, и небо одного цвета. Созерцающий заметит дымку или иной свет, меняющийся по сезонам года. Созерцающим может быть лишь тот, у кого есть ненужное время. Лишнее время ни для чего, время у трутней и нестремящихся. Нестремящихся умом. naturale Календулы собранные солнца на подоконнике. Расправили плечи и лежат греются. Оранжевые и розовые, с покраснением на кончиках, как на ноготках пальцев. Не подмеченное дорогое золото. Хрипами и кашлями раскрывает зонтики в трахее внутри тебя. Когда кашляешь — добавляешь цветки в чай или готовишь чистый отвар из календулы. Он такой горький, будто млечный. Терпче крапивы. Люди здесь об этом не знают и не используют календулу как лекарственное растение и даже в пищу. Это потому, что время здесь остановилось или, скорее, вернулось в прошлое. Временная петля, которая спасла горную страну от исчезновения или отсрочила её гибель — неизвестно. Время. Время давно самоустранилось. Однажды я шла по красной улице, возвращалась после учёбы домой и поняла, что не чувствую пространства и времени. Я нахожусь везде и нигде одновременно — установить точные координаты или единицы измерения окружающего мира не представляется возможным. Люди, которые идут, проходят рядом или мимо меня— не идут со мной, я их больше никогда не встречу, разве что в другом состоянии и в другой реальности. Если бы я вела дневники тогда — ничего бы не вышло, всё равно, что с гуся вода или кисель на хворост. Время перестало поддаваться фиксации и описанию. Почувствовав это, я поняла, что бессмысленно — бессмысленно искать пустоту там, где её отродясь нет, и поверила в возможность сгущения времён и эпох, вероятность того, что я окажусь в прошлом, пребывая одновременно в настоящем. Так я и встретилась с тобой. Только я обращаюсь к тебе, пишу тебе, а толку в этом нет — ты одновременно всегда рядом пребываешь и отсутствуешь. Я не чувствую твоё присутствие рядом, в своей реальности, только верю в него безусловно, как в запах специй, что посыпался сентябрьским утром две тысячи седьмого года в малонаселённом городе в западном регионе, ближе к востоку страны. Золотая пыльца куркумы и сложный аромат кавказских трав — зелёного и красного кирпичного цвета — попали в лёгкие шестилетней девочки, невольно форсирующей по рынку и не думающей о том, что через восемнадцать лет она воскресит в памяти именно это воспоминание. Она чихнула. Ни о чём, кроме времени и точки зрения из прошлого в будущее, которое теперь является настоящим, не сообщает. Времена поменялись местами, но не точка, из которой смотрят, и не девочка. Она чихает. 3. crescendo Воды. Хоть бы капельку воды. На теневых часах напротив кровати восемь — она смотрит за временем по положению теней на стене. Это удобно, стена белая и тени синие. Сегодня непременно уснёт дрозд в гнезде, в сумерках, потому что Гарольд налил воды в ковшик и польёт цветы в белой клумбе, решётчатой от теплиц, в оранжерее пойдёт дым — испарение влаги, клубни разворотят кроты, с опавшей листвой только слизней жди, ничего, придут с граблями — и долой развалины, за ворота. Делает глоток воды и успокаивается. Какая разница — там ты или здесь, всё равно птицы встают раньше, они будто и не засыпают, а ты несёшь своё бренное тело подальше от площади восстания — собственной кухни на съёмной квартире. Ключи. Ключи — не забыть ключи. Только бы их не потерять, этого ещё не хватало. А вот и дрозд — слишком широкое понятие, чтобы определять птиц, прилетел он из той области, в которую держишь путь или вернулся с моря на приграничной территории страны. 4. magico в девочке, которая катает стеклянный шарик неопределённого назначения, найденный в пыли под старым шифонером на веранде в девушке, которая находит свой клитор и достаёт его наружу, как луковицу, ловя электрические импульсы или, как дельфин, волны и приносит дрожащую драгоценную луковицу, но не тебе приносит — себе подносит в качестве инициации темпорального перехода именно таким образом женщина зачала дракона из лона своего из красного лона своего, а как же иначе? и когда она достаёт свою луковицу в первый в жизни раз, поддавшись естественному взросленческому любопытству исследованию себя этим занимаются все девушки рано или поздно кто-то обретает статус женщины минуя фазу девичества и Мег, когда ей удалось это в первый раз, а достать луковицу у неё получилось с первой попытки, хотя она и не строила ожиданий, лежала на бирюзовой постели в своей кровати в комнате с синими стенами и видела мотыльков по потолку, копошащихся об извёстку своими маленькими пушистыми лапками, но созерцала дельфина — морское дугообразное и вытянутое существо с гладкой, как её бёдра, кожей и слизкой всегда влажной поверхностью, образующей словно слизистый обтекаемый форму пузырь. Водное существо или рыбу, которую она хотела поцеловать во влажные глаза. И как рыба из-под губ выходила и оказывалась не водным существом вовсе, а членом её возлюбленного. Она видела рыбу, а созерцала дракона — и вот мягкое и тёплое скатывается в ладонь. Пульсирующая луковица розового свечения. когда девушка становится женщиной? женщины изменяются и растут в зависимости от циклов луны? это правда или вымысел патриархальной древнегреческой культуры? начавшейся ещё тогда… тогда женщину, которая прямо сейчас режет лук перед тобой, собирая в отдельную горку на ближнем тебе уголке доски золотистые кольца, выгоревшие на солнце залежалого пожелтевшего лука, словно руно, словно луна и солнце 5. secco Валахия 1462 год. Тигровые лилии Тигровые лилии не дают уснуть посланницы огненных ангелов. Красные как огонь не дают уснуть и успокоиться каплям воды. Тигровые лилии — в их руках благополучие, цветок войны. В цветке алом и страсти и ярости оскал. Тигровые лилии красный рот и кристалл огненные цветки солнца. Она любит тебя и она тебя лечит — раны твои кровавые полощет в чистой воде родников и рукавами от платья своего укрывает раны. Чем и сколько ты платишь ей? Лилией жемчугом семафором — только ей и половину этого не нужно Спит женщина с русыми как деревья волосами и карими как вишня глазами Спит лебедь спит Укрывает тебя просит просит не ходить там где не ходят Тигровые лилии дайте земле успокоиться и нагреть воды для ран и дезинфекции Золотую пыльцу с каштановых пестиков заберите мрачные узорочья склоки — муравьи и бражники. Цветок Девы пуст — кто-то пришёл и срезал лилию раньше тебя, белую лилию окровавил и сделал красной и окровил губы свои Тигровые тигровые тигровыми сделал их Плиний Старший на горе за облаками синими Синими обломками как целует твои Губы. 6. pastorale родилась роза родился ветер 7. spianato Июль 2023 года Египтянка развязывает лоскуты прессованных листьев тростника. Серебряные они выделяются на фоне кожи. Письму её никто не обучал. На глиняной табличке процарапала первое имя Жрица Сеет пшеницу Ткёт скатерть… … … … ристалище… … … Далее рисунок обрывается. До сегодняшнего дня до нас дошли только фрагменты — заученные временем иероглифы. Топосы Лето 17 года Трава под дождём задышала. По старой кирпичной стене оранжереи ползут карминовые розы. У подножья холма разбит цветник, его составляют несочетаемые растения: душистый горошек, моховые розы, чьи стебли будто заплесневели, дельфиниумы с упругими мечами океанского цвета. Экосистема цветника в любое время дня гудит пчёлами и бражниками, населяющими их. Мег вышла в сад. Она подходит к оранжерее и смотрит на паутиновые паруса, обвившие стены. Смотрит, как ползёт слизняк, оставляя блестящую тесьму по пути. Смотрит на чёрных дроздов в голубом бисере, ковыряющих червей из каждой газоновой кочки. Она подходит к вьющимся розам, срывает лепесток и прикладывает к губам — пуховые облака, словно подтолкнуты невидимым ветром, пролетают по небу. Также летит время и свет, только их никто не видит. Паук наблюдает за временем из-за кирпичного угла, открошившегося той же рукой, что и всё вокруг. Мег думает, что всё это с садом и замком делает время, но не знает, что изменения совершает она сама, которая пребывает во сне в будущем. Мег в будущем спит и не знает, что замок в восточно-европейской долине давно позабыт ей. Когда дьявол разбудит Мег, когда мужчина разбудит её, она явится в замок и обо всём догадается. И то, что мужчины, которого рядом нет, на самом деле прячет взгляд за углом, за воротами и ждёт, когда она вспомнит. Только не сегодня, вздыхает она и возвращается в комнату, неся в руке наполовину раскрывшийся бутон. Осень. Лесбос Оливковая роща повторяет за трепещущими на ветру кудрями Сапфо. В красной шерстяной накидке, с вышитым золотыми нитями узором из геометрических фигур, она сидит на скамье и смотрит в море. Бедные травы на солёном берегу противостоят ветру. Красные волны набегают к Сапфо. Её взор суров, из-под бровей. В руках у неё платок, разъеденный солью и солнцем. Под этим пурпурным платком, подаренным девушке неизвестно кем, её смуглая кожа пряталась летом от солнца. Вечером она уходит с берега и, вернувшись домой, зажигает масло и садится за стол — окна комнаты выходят в сад смоковниц, чернеющих от обильного урожая. На листе пергамента Сапфо выводит буквы. Она становится поэтессой. Она всегда была ей, хоть и не знала. Сапфо пишет древнегреческие слова и складывает древнегреческие предложения. И поёт на древнегреческом, и звуки её утеряны, думаю я. Но они всего лишь спят. Когда Мег садится за стол, окна её комнаты выходят в сад, а окна моей — на аллею и перекрёсток, а за ними жёлтые аккуратные сталинки и квадратные высотки — она пишет на румынском языке пятнадцатого века, я пишу на русском языке начала двадцать первого. Каждая из нас думает, что пишет мёртвые слова — то, что остаётся на бумаге в форме собранных тем или иным образом слов, мертво. Написанное слово — значит, умершее. Сказанное — значит, умершее. Каждая из нас думает так, что Мег думает, что Сапфо не существует, но она представляет себе каждый вечер, что сотни лет назад на каком-нибудь греческом острове сидит девушка и пишет стихи, я думаю, что язык Сапфо мёртв и нам больше никогда не услышать ни эонийского диалекта, ни звуков древнегреческого алфавита. Так думаю только я и не знаю, что древнегреческий уже жив и, в общем-то, никогда не умирал и не собирался этого делать. Просто он спит, потому что никому пока не пришло в голову или не захотелось в сердце заговорить на нём. Древнегреческий спит и ждёт, когда кто-то снова захочет заговорить на нём и воссоздаст алфавит. Февраль 11 года. Ветки сливы сплелись решёткой над скамьёй, выкрашенной в красный. Женщина сидит на ней, будто в клетке — так покрывает её тень от сплетённых веток. Волосы её собраны и заколоты жемчужными спицами. Серые пеночки летают у её ног. Чёрная кошка в белых носочках подходит к скамье и трётся о ножку. Женщина наклоняется, гладит животное по спине. Кошка ластится, подпрыгивает. Затем ложится, в удовольствии вертится на дорожке. Женщина не успевает подумать, а кошка уже держит в пасти зеленоватую птичку. Кровь капает рубинами на камни, высыхая в тёмное пятно необычной формы. На следующее утро идёт снег, и девушка остаётся дома. Она садится за столик, берёт лист рисовой бумаги и выводит на нём три иероглифа в столбик. Тушь оставляет пушистую кляксу. 8. passionato Мег держит в руках перо в чернилах. Тёмная масса на кончике производит пульсирующие точки. Громкая материя — бумага приостановлена, когда на неё не наносятся знаки. Мег приехала к Сапфо, они обе сидят на диване в летних шерстяных накидках. Диван в лопнувшей цветной глазури, пол в мозаике и все стены летней террасы в разноцветных рисунках. Вот Артемида с заколотыми волосами собирает ягоды, вокруг её ног — гончие собаки с поджарыми туловищами. Мег смотрит на Сапфо, в её голубые глаза и думает о её красоте: голубые глаза и чёрные волосы. Сапфо перебирает руками струны, ей лень играть и не хочется напрягать голос. Возле ног кубки с мёдом и букеты диких сиреневых цветов. Мег думает о том, что нет ничего хрупче объектов: поэзия, снег, стекло, цветок. Она записывает эти слова в строчку. А потом пишет этими словами несколько строк, заполняя листы бумаги одними и теми же словами поэзия снег стекло цветок поэзия снег стекло цветок поэзия снег стекло цветок поэзия снег стекло цветок поэзия снег стекло цветок поэзия снег стекло цветок поэзия снег стекло цветок поэзия снег стекло цветок и так до бесконечности. Она думает над тем, почему объекты не разворачиваются в меха и не издают мелодии. Почему они закольцовываются одними словами, а содержат внутри другие. Мег думает над тем, почему слова не заканчиваются и почему поэзия не претворяется в реальность. И даже нематериальную. Почему слов недостаточно чтобы испечь хлеб к ужину? 8. luminoso Что-то круглое и мохнатое. Тычусь в него. Оно откатывается, оставляя за собой пыльный след. Само превращаясь в прозрачность. Шарик выкатывается на середину пола, куда сквозь двери прорезается свет. Шарик вспыхивает опалом под солнечным одеянием. Сначала резкое преображение пугает, я невольно закрываю глаза и прячусь. Но страх быстро проходит, и я ползу к источнику света на своих поломанных ногах. Сегодня четыреста пятнадцатый день, когда я нахожусь вне болота. Постоянно вспоминаю цвет нежных поющих растений. Бледный и нежный он поёт каждый цикл разную песню. Во время дождей и ветров лучник поёт. Он убивает себе подобных, чтобы захватить земли, где долгое время лежит безмятежность. Лучника раздражает молочная ткань. Во время, когда мошки роятся в тенях, женщина поёт. Она просит у луны блестящий металл, на который купит в городе сок и масло, чтобы зимой ребёнок выжил. Во времена, когда теней нет ни при свете солнца, ни при свете луны, поёт старуха. Старуха когда-то была молода и у неё был сын, но она отдала свою нежную кожу и яшмовый голос любовнику. Сын утонул в речке или его съели царские собаки. Во время, когда цапля прилетает на озеро, а мужчина в белом стучится в хижину, где живёт жрица с прозрачными, как вода, руками, принц чертит карту и не видит, что его стражники лежат с выпотрошенными сердцами. На моих глазах появляется вода, когда я вспоминаю о свете песен. Каждая носила свой и каждый напоминал о какой-нибудь материи, в которой женщины и мужчины хранят нежность. 9. trillo Когда девушка, набирающая эти слова, впервые написала историю — та, её первая история во многом претворилась в реальность. Героиня первой истории умерла, потому что не дождалась слова, которое бы отголоском сквозило в утреннем свете. Героиня не дождалась слова, а вот девушка, автор этих предложений, несомненно, дождалась. Новое первое письмо пришло спустя десять лет. Срок расписанный рукодельницей на неизвестной вышивке. Оставшейся неизвестной для тех, кто будет жить в будущем. Но только если память каждой розы и каждого снега запомнит свою мелодию, чтобы воссоздать её в нужный момент после зимы и после осени в разных случаях, тогда делу найдётся время и место в клавишах ноутбука или письменном столе тех двоих, кто носят волосы цвета осени. Будешь ли ты себя любить приходя в укромные места? Две тысячи восьмой год. Девочка сидит в розовых туфельках и читает по солнечным пятнам на доме, что напротив окон бабушки. Она дочитала уже до истории древнего Египта и смотрит себе под ноги. Ей скучно. Но под ногами лежит книга с жёлтыми, как охра, листами и в синей обложке. Она открывает книгу и видит, что там происходит: отец семейства ищет жемчужину. Ту, что способна спасти его сына от смерти. Девочка читает, а ей на голову уже сыплются звёзды, только не настоящие — звёзды из замёрзшей воды. Вот она пробирается в сумерках по шуршащим, как субботний вафельный торт, посадкам кукурузы. Но пора — приходит мама и девочка забывает обо всех полях и пони. Она берёт в руку коричневого оленёнка, свою любимую игрушку и выходит во двор. По пути до их квартиры считает снежинки. Когда кто-то придумывает возлюбленного, оно случится. Как ровная поверхность воды в утренней бочке в конце февраля. Изида достаёт из бочки нить. По нити нанизываются одна за другой капельки воды, но ни одной лишней. Значит, поток готов и нить убирается на полку. Только прежде её нужно просушить на холодном солнце, она идёт и вешает нить на дерево. К заросшему ряской озеру, что находится за возделываемым участком земли, подлетает цапля. Белая и величественная птица, египтяне к ней обращаются как к мужчине. Она смотрит на него и понимает, что он прилетел за ней. Цапля одним движением ловит полчища лягушек, опережая зрением жительниц воды. Он забирает и опустошает озеро, как придёт и заберёт запасы из твоей хижины и ничего не даст взамен. Изида собирает на завтрак кубышки, когда он улетает. Она смотрит вслед белому созданию и нечаянно режет себе стеблем палец. Озеро в зелёных и голубых, как небо, переплетающихся нитях. Когда я пишу о той самой Меган в новом времени, я не думаю о ней из прошлого. Мег держит перо в руке, за очередным письмом. Дорогой В., Весной цветы превращаются в пурпурные и золотые солнца, ослепляя собой весь холм. Сквозь витражные парадные окна замка пробивается воздух, сотканный пчёлами и собранный птицами, прилетевшими на родину из южных стран. Старый Гарольд разносит латунные ложки по комнатам — двести две и ни одной ни меньше, ни больше. Он подносит к моему лицу пузырь стеклянной вазы и смотрит сквозь него. Я вижу изумрудное лицо, но видит ли он то же? Я вижу рыжие снопы и фиолетовые линии. Я чувствую ветивер и оказываюсь на острове, покрытом белым песком и ничего уже там не вижу. Простишь ли ты меня перед сном? , От девушки с золотистыми по утрам волосами. 10. soave Я слышу кукушкин звон. Звон из часов с кукушкой. Кукушка вылетает из дверцы каждые шесть часов. Дверца отворяется и кукушка выпрыгивает вперёд на ржавой пружинке, распахивая в стороны крылья и открывая клюв. Пружинка скрипит. В клюве чёрный язык в огне. Повисев на вытянутой пружинке не дольше мгновения, птица закрывает клюв, складывает крылья, прижимая их к телу, и исчезает в домике. Дверца закрывается. Гладкое дерево. Затупленный выступ клюва и груди птицы. Резная крыша домика. От домика пахнет старым деревом. Домик матово сияет, будто покрыт воском. Круглые среднего диаметра часы вставлены в домик и расположены над дверцей. Циферблат под выпуклым тонким стеклом. Стрелки и деления металлические. Домик висит на стене зала. Обои бежевые в розовый цветочек. 28 симфония Руфи серебро и перламутр Она читает мне книгу Руфи. И вот я уже иду по полю и собираю колоски жёсткие и щетинистые царапающие мои пальцы колоски с пшеничными зёрнами Собрав небольшой сноп, я несу его под вечер в наш с названной Матерью дом. Пыль поднимается от каждого моего шага и кровичный закат восходит. Марс стоит всё утро рядом с денницей. Каждый день я прихожу на поле собирать колоски. Когда-то я ушла из семьи по крови, потому что не могла предать душу мою и Душу мою, мать. Мы пошли с ней, взявшись за руки. За нашими спинами остались дом и город. Люди и сердца. Живые души, но мы ушли навсегда в новый дом, чтобы думать о Творце и трудиться для него Боже, дай мне каждый день и каждое мгновение жизни находиться в том месте, где я нужна, и с теми людьми, которым я нужна Вот я снова перед тобой. Ты читаешь мне Библию, и я знаю, что я была Руфь. Перед сном каждый вечер я вспоминаю, какие грехи совершила. Боже, прости меня за неугодные тебе помыслы, слова и действия. Вспоминаю, что могла подумать неправильного, не по заповедям, или захотеть так подумать. Вспоминаю о Руфи, у себя плохого ничего не вспоминаю, но знаю, что могла не заметить своей греховности. Мне не страшен ад, я не боюсь наказания Божьего в том смысле, в каком его боиться человек, спрятанный внутри самого себя, как улитка в раковине. Я прошу Бога о том, чтобы все мои близкие и мои питомцы были живы и здоровы. Чтобы Ты прощал им грехи каждый день. 11. tremendo Если можно было, они бы собрали слёзы в рукава и разбросали их по ивам. На ивах бы выросли почки и распустились окаменевшими жемчужинами, которые бы доставали птицы и разносили по всем городам страны, где восходит чёрное солнце. Они бы курили каштановые трубки и собирали огонь у подножий горных рядов. Они бы пели и собирали голоса как зёрна пшеницы. Потом пришла ещё одна осень. Затрубили голоса в пыли и без обуви. Вместо туфель на ногах — сапоги. В сапогах они пройдут тысячи вёсен прежде, чем страна буковых рощ будет свободна. Свободен её воздух от руки красных ветров, воплощённых в каменных статуях и поныне покоящихся в камнях и мраморе. Когда я спускалась на эскалаторе на красных воротах, увидела дым. Дым рассеялся, за ним — морские звёзды. Их сотни повсюду. Теперь я вижу морские звёзды в окружении цветов. То, что случится с Изидой, я увидела на обратной стороне стальной крышки, когда мыла посуду. Прошла зима, та, которую в предместьях Нила зовут водяной змеёй, холодной и серой, безмерно водянистой. Изида нитью закрепила стопку из тонких металлических листов. Там она выцарапывала знаки постижения своей души — что чувствовала по отношению к тому или иному божеству, природному объекту, своему телу. Что-то копилось у неё по углам, но больше — в сердце. Какое-то необозначенное уязвимое чувство возникало по утрам и к вечеру, как только она вспоминала цаплю. И вот вечером в хижину стучатся. Она открывает и видит на пороге его. Он в белом одеянии. На локонах висят маленькие морские ракушки и бусины из цветного стекла. Он протягивает мне сумку. В сумке — свет. Пока я рассматривала подарок, он увидел в глубине комнаты сияющие зеленоватым в тени стопки. Знаю, ты тоже пишешь, а я играю на дудке, — он подносит ко рту изящный музыкальный инструмент и дует в него. Из дудки или из него выходят голоса уток и маленьких утренних птиц, и мягкий прибой волн, и завывания осеннего ветра в крыше. Мужчина, который пришёл весенним вечером к Изиде, был торговцем из Финикии, но своего кровного происхождения не знал. Его дед был архитектором в Греции, но как давно и откуда он туда пришёл, родословная умалчивала. Изида сразу догадалась, что он не южный человек — кожа его была светлой и полупрозрачной, как песок в холодных пресных водах, и на его спине темнел тонкий месяц и звёзды. Ночами, когда ей не спалось, она смотрела на его спину и думала, что видит кусочек настоящего звёздного неба. У неё и вправду теперь было своё ночное небо с настоящим месяцем и звёздами. Весь он был свет, а пряди и глаза тёмные, как ночь. Каждый цветок в маленьком саду Изиды склонял корзинки, головки, зонтики и прочие разновидности соцветий к нему, когда он проходил по дорожкам сада на задворки. sforzando Но пришла осень и тростники на берегах запели испорченную мелодию. Он должен был вернуться в Финикию и продолжать торговлю. Он в сел в лодку и уплыл, как когда-то вернулся. Когда приходят души, о которых ты знаешь, они не приходят впервые, но всегда возвращаются. Изида знала, что ей не о чем беспокоится, потому что души, которых знаешь не уходят насовсем. Первые два месяца она держалась стойко, как фиговое деревце, но потом заплакала над табличкой, где она выводила знаки. И так происходило каждый вечер — её душа плакала, потому что Изида больше не верила ей и не верила звёздам. Звёзды и сами вскоре скрылись от неё на время мрачных затяжных дождей. 12. risoluto Вы знаете как умерла Сапфо? Она бросилась в море со скалы. Скала невысокая, но под ней — каменистое мелководье. В тот день разгулялся ветер и поднял море, превратив воду в пену, серое истолченное кружево, словно порванная юбка трепыхалась по земле. Сапфо знала и она не знала, что её стихотворения прочтут спустя несколько веков. Ей было всё равно на вечность в тот день, когда крыльями смотрят на восток и заканчивают жизнь среди рыб. Незадолго до этого она видела столп огня и света, сияющий с другого острова. Должно быть корабли плывут на вулкан как на маяк? Нет — то колыхала её любовь, подчас неразделённая вовремя и как надобно, любовь под красной шерстяной туникой, цеплявшейся в ветреный вечер на скале с приземистыми деревьями. Фиалковые глаза закрылись. Она устала. Ждать и не надеяться. Человек заканчивает жизнь заранее, когда устаёт надеяться. 13. affettuoso Всё ещё желанному, как утренняя звезда, Когда умирают облака? В марте. Как дышит дерево? Громко, очень громко, я слышу его дыхание и всегда слышала в тишине. Когда одна — поют и камни. Фиалки разговаривают на языке, на котором нам с тобой не заговорить. Когда я жила в том мире, дедушка принёс мне после работы книгу. Книга была в позолоченной выцветшей обложке — последнее качество придавало ей не недостаток, а смысл, какой кроется в старых обложках с неразличимым названием и автором. Дедушка сказал, что это маленькая, но великая книга и смысл её не в том, чтобы что-то донести, а в том, чтобы быть. Когда я открыла первую страницу, увидела и название, и автора. Это была «Последняя любовь в Константинополе» господина Милорада Павича. Роман я читала так — каждый день по аркану, но не в порядке глав, к чему располагает сюжет и автор — этот роман можно читать в какой-угодно последовательности. Я загадывала число и открывала наугад. В первый день мне попалась Звезда, и после неё я не помню ни один из сюжетов этой книги. Память будто стирает их. Потому что тогда запомнился камень с тайной во рту, и я захотела так же, но не знала, что всё обернётся и концом, и войной, и встречей с тобой, и болью в языке и поломанными костями моего нового языка. Сегодня заговорили василиска, чтобы он научил меня румынскому, поэтому лягу спать с его пером под подушкой. Вспоминающая каждое утро. 13. tempo Я спускаюсь в подвал замка по винтовой лестнице, выстланной каменными плитами. Вокруг темнота и холод, чем ниже спускаешься, тем ощутимее становится холод. Захожу в комнату. Сияющие стены и потолок в бликах воды. Бассейн посередине. Вода спокойная и чистая, я опускаю руку. По бортам, вымышленным берегам, сидят саламандры с кожей, как вишнёвое желе, ящеры, земноводные змеи, улитки, слизни, моллюски и каракатицы в воде, угри и рыбы без чешуи, земляные жабы и травяные лягушки, глазастые черви, бескрылые драконы и василиски. Градация чешуи и кожи от бледного опалового до сине-зелёных и древесных оттенков. Сияет слизь и светятся частицы минералов в комочках почвы на боках и лапках с заострёнными коготками. Ярмарка хвостов, жабр и гребней разных форм, выпуклостей и объёмов. 14. caldamente caldamente caldamente Комната залитая светом. Бежевые стены от солнца и бежевые ковры, диван под пледом с коричневым рисунком. Сам воздух кажется золотисто-бежевым. Всё, как в пустыне. Я вхожу в эту комнату. На стенах гобеленовые картины с лошадьми. Они тоже золотистые. Стекло шкафа и шкаф — золотистые. Меня ослепляет тепло солнечного сияния. Выглядываю в окно за занавески — кусты смородины золотистые в полдневном устоявшемся солнце. Свет пронизывает собой всё вокруг — птиц, тропинки, камни на тропинках, траву. Золотистый пух на помидорах мерцает и светится, мерцают тени от вещей. Небо тоже сияние. Я задыхаюсь, не в силах пережить зрительное воздействие красотой. Сама превращаюсь в солнечную бабочку. В доме никого из людей, кроме меня. Но я знаю, что все предметы живые. В углу стены стоит круглая печь. Её голова уходит в потолок и дальше в отверстие под крышу. Печь смоляная чёрная и чугунная, с выпуклыми узорами цветов и листьев. Внизу тонкая дверка с задвижкой. Я дотрагиваюсь до её бока — холодная. Стёкла зелёные и матовые. Сквозь них плохо видно, что внутри. На полках стоит стеклянная посуда и керамические статуэтки девочек с корзинами цветов и детей с крылышками. Семейные фотографии в тонких рамках. 19 ноктюрн Эллады Женщина с греческим профилем берёт меня на руки. У неё небесного цвета глаза и кудрявые русые волосы. Златовлаской зовёт она меня, хотя и не знает, что мои волосы будут таким же как у неё цветом, когда я стану женщиной. Она разговаривает со мной, я не запоминаю слова, но слушаю голос — звонкий чистый прекрасный. Таких голосов я не слышала больше. Когда мы приезжали к ней в гости, она выходила из дома встречать нас и по пути приветствовала этот голос её голос колокольчики звенят так же солнце греет так же я вспоминаю голос и у меня текут слёзы этот голос её голос как оттолкнувшаяся от травинки стрекоза со стеклянными крыльями и синим бархатным телом её голос голос. Она была лилией. Звонкая и радостная вносила свет и сияние. Я точно знаю, что такой голос ей дал Бог и этим голосом она пела Ему псалмы. Я не слышала ничего прекраснее, чем её голос. Однажды я листала старый альбом и увидела фото с ней. Это была свадебная фотография, на ней моя двоюродная бабушка с женихом и двумя сыновьями. Я узнала, что у неё было три брака, на фото — её второй муж. Но ничего так не важно, как ещё одна встреча с тобой — теперь я увидела тебя в невероятном платье европейского фасона. Платье как у принцессы. И фиалковые глаза так подходят белоснежной и хрустящей ткани, подсвечивающей все твои колокольчиковые греческие черты. Божественная красота этой женщины хранится мной до сих пор. 15. da capo Я захожу в темноту. Облако пыли вытягивается наружу. Першит в горле. Я включаю свет и потерянный кем-то зрачок светится под доской. Он будто спит, укрытый глаукомой. Когда я была чуть меньше, то приходя к бабушке на день, первым делом просила посидеться нам. Я усаживалась перед ней на маленьком стуле, вертясь и меняя местоположение — с сидушки на пол, а она всё это время сидела напротив и молчала, как цветущая последний день хризантема в саду императора. Седая, расплывчатая, но величественная. У неё была глаукома, и она болела глаукомой, а я смотрела на глаза, которые она делила с молочно-опаловой плёнкой. Нас было трое, и мы молчали, наслаждаясь обществом друг друга. Так как меня приводили к ним с утра свет рассеивается из восточных окон и слепота наполняется невидимой и неуловимой жизнью материей цветом жизнью самой по себе голубой, дымчатый и сливочный отражались на дне яблок. позже bruscamente В шкафу со стеклянными дверцами, в шкафу с золотистой темнотой и изумрудным светом лицом к ней стоят книги. Она запускает ладонь и протискивает пальцы до грубого, как кожа носорога, корешка. Трогает — холодная и неприятная. Она вытаскивает книгу за корешок Хирургические заболевания в гинекологии Почётное звание академика наук Р. А. Цры 2011 М. Мой живот втягивается, когда я думаю о том, что это написал мужчина. Я заглядываю в книгу и ищу портрета — нет нигде. В списке соавторов есть и другие. Я листаю. Останавливаюсь на чёрно-белых копиях с научных рисунков. Меня завораживает марля — тонкая невидимая прослойка между изображаемым и изображением. Грубая штриховка, сырая чернильная влага, я чувствую запах. Неужели у меня такое же, так же? Смотрю в зеркало. Ничего. Ничего подобного, кроме свечения. Прихожу снова в читальную комнату и усаживаюсь на полу. В полутьме ощущается реальнее. Рассматриваю опухоли на рисунках — совсем как грибы zart zart zart Гусеницы, слизни, мохнатые гусеницы. Куколки. Орешки, которые жуки и личинки. Хитин, панцири. Кружево ржавчины и крап ржавчины. На яблоке, что я держу — такое же. Я кусаю его. Это тоже опухоль. Прилипшие хвоинки на грибе. Сжатые прилипшие друг к другу вешенки. Флисовые береты. Прозрачная нить с двумя тёмными точками вылезает из рыхлой пены. Жар, температура, болезни, выделения гнойные выделения я держу руку и вижу, как из нарыва вытекает гной он капает сливочной жидкостью

ОН КАПАЕТ ОН КАПАЕТ ОН КАПАЕТ ОН КАПАЕТ

мазок берут только утром Они посеяли его флору. Бактерии дадут жизнь в чашке Петри. Все эти плоские медицинские стёкла и зеркала ощущаются скользкими и иллюзорными. Всё должно быть названо своим именем — конкретно, а не ассоциативно. на белоснежную марлю — решётку невидимых сплетений пахнет спиртом и солью, я ничего не слышу. Не помню, но на пальце уже повязка. И пока ничего не болит, я выхожу из комнаты. Вижу лист, мягкий с бархатной изнанкой 16. adagio Светает. Изида уже позавтракала, помолилась и приготовила алтарь на летний сезон. Она знала, что цапля больше не вернётся в дом и душу её, но также — что раньше срока физической смерти её не заберут пресные воды. Она сидит и слушает, как заливаются птицы. Они имитируют звуки воды и звуки города в середине солнечного дня. Если спать в эти часы, то можно разозлиться на громкое говорение на птичьем языке. Но если быть готовым, можно услышать, что требует сердце. С ветром до Изиды долетал прерывистый звук непохожий на ранние. Услышав его ещё раз, она встала с плетёного коврика и пошла на задворки. Приближаясь к берегу, она услышала детский плач. В приводных зарослях стояла корзинка, а в ней плакал запеленанный в белую лёгкую ткань ребёнок. Ткань была очень тонкой и очень светлой, струящейся самой по себе, поэтому Изида поняла, что ребёнка оставил человек с достатком. Мальчик успокоился сразу, как Изида взяла его на руки и приложила к себе. Вместе с ним в ткань были уложены чёрные с тигровым узором раковины, которые обитают только в солнечном море. Это были обереги оставленного. 17. da capo Платье, сотканное из цветов примулы. Бледное облако. Мотив, к которому возвращаешься сначала с начала реки, протекающий вдоль стен. Она видела город будущего. Всё в стекле. Утопия хрустального замка. За городом долина ветряных электростанций — ажурные цвета слоновой кости конструкции. Прозрачно-чёрный, как лесная вода, город и ангельское оборудование. На пару слов она возвращается, чтобы побывать в мраморном зале на балу подземного царства. Красные аспиды в молочных кольцах и белые змеи ветвятся кустарником по люстрам из гневливого коралла. На руках приглашённых браслеты из золота. Земляной металл в землю похоронен и будет. Она стирает из памяти эти эпизоды Ослепительный белый. Ножницами ей разрезают руку — так тому и надо. В серебряную миску вытекает гной. Не больно отдавать раны исцеляющим. Писем никто не пишет. Цветки застыли на расстоянии вытянутой руки, им некуда пошевелиться, потому что впереди ты, человек. Мег дописывает роман, убирает листы в красную кожаную обложку. Книга светится. Девушка уходит из замка с корзиной первоцветов в руках, закрывая калитку и заслоняя камнем вход. Навигационные стрелки протягивают маршрут вниз по каменной тропе. Остаётся двести слов в остатке. По слову в день, как по яйцу в алмазной ложке. Если кто-то прочитает роман, то найдёт перед собой центифольную розу стеклянный пузырёк с розовым маслом для кожи клинок из дамасской стали в чёрном бархатном футляре, расшитом жемчужинами, повторяющими созвездие Карты Трёхчастной страны над морем брошюра «Каталог морей Эллады»… 18. каталог морей Все древние списки, как перевернувшееся в воздухе льняное полотно. Первый слой самый лёгкий и тонкий, всего в две нити, прекрасные жемчужного цвета. Винноцветное море, оно же Эгейское, свет моих глаз. Долина, раскрывающая шатры ночью и дающая приют странникам. В его багряных волнах плещутся гладкокожие гидры, а на мелководье плавают бараны с руном цвета зари или лица девушки-подростка, собирающей сливы в саду в полдень. Общественные моря полны рыбы — и большой, и маленькой. Полны жемчуга и кораблей из каракулевых степей. Их наводняют специи, разложенные пирамидами в узбекской палатке на рынке путей и дорог. Цвета осени расположены градиентом — от винного шафрана, минуя полдень куркумы, златогривой лилии, к солёному имбирю. Берёзы и ясени спускают нити и листочки свои к драгоценным кубам. V.S. Принц строит каналы и чертит на картах маршруты будущих предположений. Вероятно, бражники раскроют складчатые очертания ближе к египетскому утру. Солнечный круг в северной широте к этой секунде будет разбрасывать лучи идеально с лекалами солнечного сплетения. Внутри керамической бусины зазубрины и шероховатость долин преднилья напоминает их полости. Раскладывает все предметы на рабочем столе. Раковина неугадываемого предназначения, штрихи и полосы, огибающие спиральное тело, совпадают с длиной волны в уменьшенном масштабе. Перо страуса и финиковый лист кидают свои резные узоры на стеклянные вставки в форме кругов в столе. Преувеличивающие достоинство птицы резко кричат и отвлекают внимание принца. Их тембр соприкасается с его чувствованием цвета — сине-зелёный цвет вен на твоей стопе. Плюсны и кости, их плоскости и выемки находят отражения в сотни зеркал времён. Перед его глазами останутся навечно белый кости и суглинистый ног в тот вечер перед новым воцарением тирана с глазами в голубых ветках капилляров. внутри опухоли превышающее допустимый предел множество клеток, бесконечно делящихся и вместе с тем совершающих круг нелинейной жизни. Смотрит на чётки и вспоминает, как мать подарила мне их. Беглая гласная у меня во рту, как гусеница на молодом листе капусты. Я вспоминаю белые руки и жреческий голос. Она молилась и подносила богам раковины, снятые с моего тела. Я болел, но я выжил и теперь я Бог Нового Изречья. Язык мой — корона монет всех мастей и динариев. На языке моём говорят корабельные монстры и райские птицы. Лилии Иисуса говорят на языке моём. Воцерквлённый алый. Некто младый взял фамилию Красный, которая звучит на древнерумынском как Ружже. Влахарь стоит под шатром убогой приземистой церкви. По углам плачут сталактиты из соли и глины. Связанные снопы для лошади приготовлены и стоят на жертвеннике. Люди селениями крошат дракону на ночь изумрудные блёстки, и престол его спит. Две ночи до прихода турецких воинов. Газеты в каштанах сообщают знаками препинания, что союз сложил свои полномочия. Полетят красные головы и имперские памятники. Ровень на море, больше не придут тучи с градом из мягкорылых ночниц. Остров утопал в них предыдущие двести лет. и вот я писал для крулей албанских с чёрными усами и костями из белого дерева яблонь угорской долины. Я ломал язык и не смог. Высекал цвета из утреннего камня и потерял полцарства. Музыка долины мертва, запечатанная в дудочках выструганных из абрикосового дерева. Птицы сели на них, и проклевала каждая по дырочке для воздуха и для слова на неосязаемом языке. Моё горло покрылось кровоточащими язвами, тогда я ушёл в горы. Кровяные тельца стали буквами новой письменности и кровинки, что впитались в почву раскрывались по следу за ним синими солёными цветами. Пыльца цветов рассеивалась вечером в воздухе и составляла вместе с прочим материю звёзд. fine Я писала древний текст и вспоминала о словах. Слова, с которых начиналась земля и свет, и воды вокруг. Как много прилагательных в древних текстах. Они влекут к себе крахмальными и пигментными тенями кажется кружочки по воде от них прилагательные, как вас много и как я бы хотела изрекаться только вами. Как чёрные птицы кричат. Колебания утонувших кораблей под водами подземных ныне царств и городов, как и увиденный ей в то утро город будущего. c.t панцирь. Чёрный с рыжими и янтарными кольцами закатился под шкаф. Пустой черепашичий панцирь похож на строительную каску. Его можно держать в руке, словно череп, и переворачивать, представляя множество, то есть список, разных вещей. Я чувствую, что была черепахой. И опухолью, и глаукомой, и шариком неизвестного происхождения и назначения, и цаплей, и египтянкой, и ребёнком, и всеми жителями Валахии одновременно.

Автриса: Мария Кривова