Не бросай терновый куст
Изоляция предоставила нам редкую возможность попрактиковать медленное чтение. Я решил пройтись по одному из своих любимых стихотворений, стараясь не перепрыгивать ступеньки, как мы это обычно делаем, а напротив — остановиться на каждом из тридцати четырёх стихов, превратив подъём (или, скорее, спуск) по лестнице в прогулку, как это делали некоторые из нас в карантине.
МОИСЕЙ И КУСТ, В КОТОРОМ ЯВИЛСЯ БОГ
О Боже — ты внутри живого мира
Как будто в собственном гуляешь животе
В ужаснувшемся кусте
Пляшут искорки эфира.
Как скромен ты!
Каким усильем воли
Ты помещаешься
В одном кусте — не боле.
Как ты стараешься себя сгустить
И ангелов тебя поддерживают крылья
Чтобы нечаянным усильем
Всего творенья не спалить.
Куст по твоим законам жил
Их затвердив как все, как все
По осени он цвел дождем
И сыпью розоватой по весне
Необжигающим огнем
Теперь осыпан как во сне.
Бог Авраама, Бог Иакова,
Творец и крови и Венеры,
Тебе не надо светлой Авеля
Души, ты ищешь не любви, а веры,
Но только внутреннюю силу …
Вот Моисей — он прям и груб
Его, конечно, до рожденья
Уже ты пробовал на зуб…
Вот Бог уходит на восток
Такое чувство у куста
Как будто выключили ток,
Как будто плоть его пуста.
Приходит ангел — он садовник,
Он говорит, стирая пыль с куста:
Расти, расти, цвети терновник,
Еще ты нужен для Христа.
1969 [Шварц 2018, с. 45]
Стихотворение начинается обращением «О Боже», которое, с одной стороны, отсылает нас к молитвенной форме, а с другой, походит на восклицание, впоследствии подкреплённое фразами «как будто», «как скромен», «каким усильем воли», «как ты стараешься». Говорящий то ли ужаснулся, как куст из третьего стиха, то ли восхитился — что, в сущности, одно и то же.
О Боже — ты внутри живого мира
Как будто в собственном гуляешь животе
«Живой мир» перекликается с «животом» из следующей строки. Оба слова произошли от общего праславянского предка. Образ «живота» напрямую связан с образом Богоматери. Именно к ней в Ветхом Завете отсылает Неопалимая купина, ставшая в шварцевском тексте «кустом». Все три случая (с той или иной степенью иронии, не отменяющей, впрочем, истинности суждения) могут быть отнесены к непорочным зачатиям. В этом смысле 30-й стих «Как будто плоть его пуста» не только отсылает к плоти и крови Христа, которому куст «ещё [будет] нужен», но и к процессу рождения, когда плоть действительно становится «пустой». Появляется новая жизнь, а, как известно, «животъ» на старо- и церковнославянском языках именно жизнь и означал.
В ужаснувшемся кусте
Пляшут искорки эфира.
В третьем и четвёртом стихах поэт будто бы отсылает к научному (античудесному) объяснению горящего и не сгорающего куста: растение ясенец выделяет эфирные масла, которые легко вспыхивают при близости огня; ср. в: [Schwarcz 2018].
Однако в определённый момент восхищение Богом меняет модальность. Хотя вся вводная часть (первые двенадцать строк) и представляет собой воспевание Творца, ода эта с каждым стихом становится всё ироничнее. «Каким усильем воли / Ты помещаешься / В одном кусте — не боле», — деланно удивляется повествующий голос: и действительно, нужно обладать воистину божественной силой, чтобы уменьшить Создателя (то есть самое себя) до размеров куста. Да и слово «сгустить[ся]» из следующего стиха, очевидно, выбрано
В то же время, уже через четыре стиха мы узнаем, что огонь был «необжигающим».
Между 12-м и 13-м стихами существует хоть и невидимый, но очевидный водораздел: если до этого мы читали ироничную оду Богу, написанную в настоящем времени, то теперь знакомимся с историей куста, о котором повествуется уже во времени прошедшем. Ритм стихотворения становится намного более выдержанным: если до 13-го стиха в строке могло быть от 4-х до 13-ти слогов, то в стихах с 13-го по 18-й — пять восьмисложных строк и лишь одна десятисложная.
Связь же между этими двумя частями устанавливается местоимением из 13-го стиха («Куст по твоим законам жил») — повествующий голос всё ещё говорит с Богом, но дело в том, что, как и всегда на приёмах у властьпридержащих, после восхвалений следует челобитная.
Куст не просто жил, но жил по законам Бога — что, в свою очередь, и означает обычную жизнь, поскольку законы эти сводятся к тому, чтобы «по осени цвести дождём» (видимо, это метафора и загаданы капли дождя на листве), а по весне — «розоватой сыпью».
«Розоватая сыпь» — это, с одной стороны, игра слов, ведь если куст «усыпан» цветами, то это действительно «сыпь» (стоит заметить, что в следующих двух строках он будет «осыпан необжигающим огнём»). С другой, эта деталь словно говорит нам о том, что куст юн (ср., например, с цитатой из рассказа В. Набокова «Катастрофа»: «Лицо у него было такое молодое, с розовыми прыщиками на подбородке» или с ахматовским стихом «И никакого розового детства»). Весна, — время года, в которое «по божьему закону» должна появиться сыпь, — тоже олицетворяет молодость. Наконец, имя богини весны и плотской любви, появляющееся в 20-м стихе, дало название венерическим заболеваниям, частый признак которых — сыпь.
Формула «Бог Авраама, Бог Иакова» (19-й стих) — это цитата из Книги Исход Ветхого Завета, а именно — из третьей главы, в которой как раз и повествуется о Моисее и кусте, в котором явился Бог: «Я Бог отца твоего, Бог Авраама, Бог Исаака и Бог Иакова» . На протяжении главы эта формула повторяется трижды.
Строка «Творец и крови и Венеры» — одна из самых загадочных в стихотворении. Откуда появляется Венера — языческая богиня, — и как с ней связана «кровь»?
Несомненно, поэт намеренно хотел сбить читателя с толку. Но я, к примеру, отнюдь не сразу обратил внимание на эту деталь; кроме того, в руки мои не попал ни один текст, который пытался бы объяснить такую неожиданную связку.
Видимо, можно придумать несколько интерпретаций этого стиха.
Во-первых, сыном Венеры был Эней, чьи потомки, по легенде, основали Рим. В этом смысле Венера считалась праматерью римского народа так же, как Авраам, Иаков и не вошедший в стихотворение Исаак — праотцами народа еврейского.
Во-вторых, образ Венеры (с известными оговорками) рифмуется с образом Богородицы, которую, как я уже сказал, олицетворяет Неопалимая купина.
В-третьих, Бог в этом стихотворении оказывается не только Богом Авраама и Иакова (что банально и напрямую следует из ветхозаветного текста), но и творцом Венеры — то есть творцом вообще всего, вне зависимости от связи с христианством.
…Однако нельзя забывать и про «кровь», поставленную в один ряд с богиней при помощи повторяющегося союза «и… и».
Есть лишь два возможных модуса этой связи: дополняющий и противопоставляющий.
Если кровь и Венера объединены в том же смысле, что и Авраам с Иаковом из предыдущего стиха (знак «+»), то это может означать:
— языческие жертвоприношения богам;
— убийство, связанное с любовью (формулы: «любить до гроба», «убить ради любви», «умереть во имя любви»);
— потерю невинности;
— менструальную кровь.
В последних двух вариантах Венера важна именно как богиня плотской любви (и снова вспоминается «плоть» из 30-го стиха), а кроме того, вводится мотив непорочности (и, соответственно, её потери).
Если же кровь и Венера противопоставлены друг другу, как любовь и вера из 22-го стиха («не только …, но и …»), то интерпретации могут быть следующие:
— памятуя Пушкина («Кому не надоели любовь и кровь…?»), поэт говорит о том, что Бог создал как вражду и убийства (символ которых кровь), так и прекрасные чувства (символ — Венера);
— раз Пушкин ждёт уж рифмы «искусства», то отдельно напишем, что Венера может быть и не богиней как таковой, а скульптурой, то есть — олицетворением культуры и вечного вообще, а кровь — временной мирской суеты, розней.
Однако всё это не объясняет, почему в 20-м стихе Бог — творец Венеры, а в 22-м — ищет «не любви, а веры».
Вероятнее всего, Венера — символ не столько любви как таковой, сколько символ веры в богиню любви (отсюда рифма «Венеры — веры»). Если сделать такое допущение, становится понятным, почему Бог ищет именно «веры». В добавок к этому, звуки, повторяющиеся в рассматриваемой строке («Творец и крови и Венеры»), дублируют согласные звуки в слове «вера».
Продолжим спускаться по ступеням стихотворения:
Тебе не надо светлой Авеля
Души, ты ищешь не любви, а веры,
Но только внутреннюю силу …
Тут поэт прямо говорит читателю: остановись! подумай! Дело в том, что Авель — первый убитый человек в истории, первый мученик и первый праведник, — и потому традиционно считается прототипическим образом человека, пострадавшего за веру, а значит и любимцем Бога. Однако шварцевский Бог душу Авеля отвергает, ибо ему нужна не любовь, а вера. Подразумевается, что праведником стал Каин, который не мог смириться с тем, что его дары отвергнуты Богом — была оскорблена его вера. А отсюда именно Каин верил истинно — то есть настолько сильно, что совершил убийство (отрёкся от «братской любви») во имя веры; убийство, ставшее символом этой веры. В этом смысле Шварц уравнивает истории Авраама и Каина: оба были готовы на грех для доказательства своей верности, разница лишь в том, что один дошёл до конца, а другой был остановлен самим Богом.
Видимо, поэтому и упоминается Венера: всё равно, во что или в кого вы будете верить, главное — «внутренняя сила».
Вот Моисей — он прям и груб
Его, конечно, до рожденья
Уже ты пробовал на зуб…
Указательная частица «вот» задаёт мотив противопоставления: «вот ты, а вот он». Нежный куст, цветущий то дождём, то даже не розовой, а «розоватой» сыпью, находящийся «как [будто] во сне» от божьей благодати, сравнивается с «прямым и грубым» пророком. Моисей постоянен, его не сломить («Его, конечно, до рожденья / Уже ты пробовал на зуб …»), в то время как терновник после «исхода» Бога испытывает «[т]акое чувство <…> [к]ак будто выключили ток, / [к]ак будто плоть его пуста». Понятно, что упоминание плоти куста очень иронично, но это, как и всегда у Шварц, ни в коем случае не отменяет общего трагизма (и, как мы покажем далее, драматизма) происходящего.
Интересно, что в стихотворении «Неопалимая купина» поэт пишет:
То образ есть души негрубый —
Втеснясь, объяв состав телесный,
Всё сожигает, но не губит
Огонь небесный. [Шварц 2009]
Поэт оживляет куст, возносит до уровня человека, у которого есть «плоть» и «телесный состав» с одной стороны, и «негрубая» душа с другой.
Уже было замечено, что «[д]ух и плоть, согласно Шварц, живут в тесном взаимодействии. Не случайно Бог пробует Моисея “на зуб”» [Колымагин 2018, с. 108]. Мы продолжим и предположим, что «дух» Моисея в стихотворении противопоставлен «душе» куста.
В следующей строке — «Вот Бог уходит на восток» — становится очевидным, что Всевышний перестаёт быть адресатом; слово «Бог» из обращения превращается в объект повествования. Поэтому, к слову, сложно согласиться с той идеей исследователей, что «[о]браз Бога <…> трансформируется в терновый куст неопалимой купины», а в финале превращается в терновник для Христа [Айзенштейн 2018]. Куст убит уходом Всевышнего, а потому это разные персонажи.
Пока что пропустим три следующие строки и обратимся к заключительному стиху:
Еще ты нужен для Христа.
С одной стороны: неожиданнейший образ, Jack-in-the-box, выпрыгивающий в самый последний момент — из слова перед точкой. Однако его появление тщательно подготавливается: например, упоминанием «крови» (стих 20-й) и «плоти» (стих 30-й) или образом «беременного» Бога (стихи 1-2-й), который затем «уходит на Восток» (стих 27-й) — то есть как раз туда, куда отправился с еврейским народом Моисей и где будет распят Иисус.
Итак, мы достигли последней строчки — дна (тут я меняю рамочную метафору) — дна, от которого я предлагаю оттолкнуться, выплыть и начать погружаться снова, потому как едва ли жемчужины ловятся с первого раза. Осталось много непонятного: например, откуда в пустыне — ангел-садовник? И зачем он — опять же, в пустыне! — стирает пыль с куста? Определённо, Шварц намечает пейзаж как фон, задник. Ангел хлопочет, чтобы терновник не запылился — ведь он, подобно чеховскому ружью, ещё понадобится. Очевидная абсурдность такого заявления, какая-то даже скупость — зачем нам другой куст, если вот, уже есть? — явно ироничны, поскольку за режиссёра здесь долженствующий быть щедрым Бог. Дело в том, что персонажи воспринимают куст как театральный реквизит, бутафорию. В мире стихотворения осталось время («Ещё ты [будешь] нужен»), но исчезло пространство; Б о г «уходит» на восток так же, как «приходит» и «говорит, стирая пыль с куста», А н г е л, и так же, как входят Д у н я ш, а со свечой и Л о п, а х и н с книгой в руке, — это не что иное, как ремарки. (Повторю, что Моисей «прям и груб», — такое описание чем-то схоже с «Замечаниями для господ актёров», предваряющими «Ревизора».) Пространство «сгустилось» в один «живот» — сцену, — и Бог гуляет внутри «собственного живота» — то есть собственной задумки, а точнее, замысла. В стихах с первого по двенадцатый совершенно классический хор воспевает Всевышнего, который и появляется на краткий миг — в седьмом и восьмом стихах. Появление его комично, как и многие роли-камео.
У куста тоже есть своя роль: по осени цвести дождём и сыпью розоватой по весне, — то есть, как уже говорилось ранее, просто быть кустом. Так думаем мы, но для самого героя это далеко не легко — он подходит к делу серьёзно, затвердив свой текст «как все, как все», — этот повтор как бы имитирует заучивание роли перед спектаклем. Терновнику суждено быть «четвёртым кустом во втором составе», но неожиданно в него вселяется сам Бог. Радостные чувства куста очевидны, хотя и не описаны в тексте за исключением трёх слов: «как во сне».
Но терновник остаётся бутафорией; важен не куст, в котором явился Бог, а Моисей, которому Бог явился. Он здесь играет главную роль. Его имя первым значится на афише. Куст — медиум, посредник; видимо, поэтому он и стоит неприметно в середине названия. Может быть, в центре сцены — но внимание приковано отнюдь не к нему.
Однако и само чудо не вполне чудесно; вспомним, к примеру, строки «Пляшут искорки эфира» (4), «Необжигающим огнём» (17) и «Как будто выключили ток» (29). Последнее замечание и вовсе напоминает о
Стихотворение можно пересказать так: Бог заранее спланировал свой мир, подобрал актёров («Его, конечно, до рожденья / Уже ты пробовал на зуб»), и теперь отыгрывает свой замысел, как пьесу; куст же — не пророк, не ангел, не Создатель, а обычный куст — посчитавший себя Божьим избранником, вдруг понимает, что он всего лишь реквизит — его «предметность» убийственно, диагностично подчёркивается и в последнем стихе: он нужен не Христу, а «для Христа». Бог не бросает в терновый куст, но бросает терновый куст. Если угодно, это текст о человеке, осознавшем, что он нужен не сам по себе, а для чего-то, для чьего-то замысла. Ему нужно «расти, расти», как свинье на убой.
Примечательно, что прошедший год наглядно показал нам отсутствие какого-нибудь сценария; и хоть всё теперь и проживается как во сне, огонь оказался вполне обжигающим.
2021
Список литературы:
Schwarcz, Joe. Is there a scientific explanation behind Moses and the Burning Bush? [Электронный ресурс]. McGill University: Office for Science and Society: Separating Sense from Nonsense. 29.03.2018. (Дата обращения: 14.04.2021)
Айзенштейн, Е.О. Из моей тридевятой страны. Статьи о поэзии [Электронный ресурс]. Ridero, 2018. — 532 с.
Колымагин, Б.Ф. Русская религиозная поэзия 1960 — 1980 гг: дисс… канд. филол. наук: 10.01.01. — М., 2018. — 296 с.
Шварц Е.А. Войско, Оркестр, Парк, Корабль. Четыре машинописных сборника. — М.: Common place, 2018. — 336 с.
Шварц, Е. А. Неопалимая купина [Электронный ресурс]. «Журнал Знамя», 2009. (Дата обращения: 09.01.2020)
