Эссе о метамодерне в трех частях. Часть II. Новая искренность и забота о бытии
Аксиосфера эпохи
«Новый романтизм метамодернизма — это романтизм поколения, выросшего в 90-е на диете из “Симпсонов” и “Южного парка”, для которого постмодернистская ирония и цинизм — нечто само собой разумеющееся, по умолчанию присутствующее в самом способе видения мира, и, несмотря на это, или скорее именно
Основная критика этого термина относится к позиционированию искренности как «новой». Обосновать это определение мы можем через нецикличное восприятие истории, которое утверждает несхожесть ни одного момента времени с другим. Метамодернистскую чувственность можно назвать неоромантизмом, связывая ее с европейским романтизмом конца XVIII — начала XIX веков., для которого, как и для метамодерна, ощущение ностальгии оказывается чрезвычайно важным. Впервые фундаментальная ностальгия проявляется именно в немецком романтизме, определяемая как «Sehnsucht» — нем. тоска, томление по неопределенному, утраченному или никогда не бывшему, желание жаждать. Кроме того, мировоззренческие предпосылки формирования романтизма и его специфические черты также напоминают современность: разочарование в рационализме и идеях просвещения, обмирщение сознания, стремление к подлинному и природному, балансирование между тоской и борьбой, иронией и серьезностью.
Однако метамодернизм, возможно, является антитезой к намного более сложному и разрушительному этапу в истории европейской культуры, и в плане жертв (человеческих и культурных), и в плане философской мысли — ибо она доходит до смерти Бога, обнуления формы и смысла. И потому на него возложена более сложная, всеохватывающая, синкретичная задача по восстановлению человеческого в человеке, возвращению самой ценности экзистенции после осознания ее бессмысленности. Метамодерн, являясь явно витальной концепцией, положительно отвечает на «фундаментальный вопрос философии» Камю: «Есть лишь одна по-настоящему серьезная философская проблема — проблема самоубийства. Решить, стоит или не стоит жизнь того, чтобы ее прожить, — значит, ответить на фундаментальный вопрос философии» [2]. При этом балансирование, метамодернистское раскачивание между крайностями — есть единственно возможный эффективный способ продолжения жизни.
Эта позитивная направленность метамодерна объясняет его популярность. В противоположность спекулятивному реализму, трансцедентальному нигилизму Брасье и идеям темной экологии, метамодерн — это теплая, «легкая философия», которая легко понимается на интуитивном уровне и не требует сложных познаний в истории гуманитарной мысли. При этом нельзя сказать, что эти течения говорят о разных вещах: спекулятивные реалисты выходят в постфилософию через усиление критической мысли и усложнение логосных концепций, а метамодернисты решают изменить сам метод и уйти от идеологической строгости, основываясь лишь на чувствах. И те, и те разными путями движутся в одну сторону. Что вернее, а что живее — покажет время, а пока что метамодерн — это тренд, и именно поэтому он нуждается в пристальном изучении.
Метамодерн — это теплая, «легкая философия», которая легко понимается на интуитивном уровне и не требует сложных познаний в истории гуманитарной мысли
Мы попытаемся охарактеризовать специфику современных человеческих взаимоотношений с точки зрения метамодерна через осмысление категорий искренности и доверия.
Эти две категории напрямую связаны с концептуализацией «заботы о себе», произведенной в XX веке Хайдеггером и Бодрийяром. Понимая ее как «деятельность [3], направленную на сохранение самого себя, собственной идентичности, и ограждающей от всякого “псевдо”», мы должны, учитывая вызовы современности, найти то место, где и каким образом забота о себе начинает мыслиться в связке с фигурой другого и расширяется до «заботы о других».
Поскольку подлинное, по мысли метамодернистов, заключено в чувствах, то есть в человеческом как таковом, возможность подлинного существования в современном мире раскрывается только в общении и взаимодействии с другими людьми. Искренность появляется там, где человек старается наладить связь с внешним миром, и где это становится неотъемлемой частью «заботы о себе».
Искренность может пониматься как «ласковая честность», то есть как правда [4], которая стремится быть нетравмирующей. Вновь метамодерн предстает как эпоха залечивания ран, реабилитации и вместе с тем — умышленного забывания. С этой точки зрения честность — это качество постмодерна: речь постмодерна безжалостна, она открывает неудобную правду, констатирует конец эпохи. Метамодерн, напротив, старается «смягчить удар» от столкновения с миром, подавая его через мягкие эстетические ценности, и в некотором смысле этим скрывая правду от глаз. Однако такое сокрытие означает: позволить человеку самому разобраться в том, что происходит, прожить все на своем опыте, в мире, где разум больше не является единственно верным способом рассказать о том, что окружает человека.
Важно отметить, что все эти категории относятся к ближайшему миру человека, к его уникальному существованию, экзистенции, а не к общественным процессам. Общественные процессы вытесняются на второй план, поскольку понимаются как нечто несущественное и почти несуществующее, как не существует «среднестатистического человека» и как не бывает ничего политического в политике — всюду есть только ближайшее, по отношению к разноудаленным друг от друга людям, и уже оно создает видимость общественного. Теряется сам смысл разговора об общественном, отстраненном, общем, т.к. он слишком напоминает собой хайдеггеровскую «болтовню» — один из модусов неподлинного существования человека в повседневности.
Если метамодеристское чувство заключено в поиске подлинного, значит, присутствует что-то иное, по отношению к чему это подлинное определяется как подлинное, на фоне чего оно становится отличимым. Таким местом становится мегаполис.
Индустриализация и рост городов приводит к исключительному феномену урбанизации — появлению фигуры постороннего — не друга и не врага. При этом «господство постороннего может быть сполна оценено только в контексте распада корреляции между социальным и физическим пространством, вызванного современной урбанизацией» [5].
Город оказывается пространством наиболее остро ощущаемого «одиночества в толпе». Жители городов сами оказываются посторонними в выстроенном ими «бездушном» пространстве. Оливия Лэнг на первой странице своей книги пишет:
«Одиноким можно быть где угодно, но у одиночества городской жизни, в окружении миллионов людей, есть особый привкус. Город — место одинокое, и если признать это, становится ясно, что одиночество — совсем не обязательно физическое уединение: это отсутствие или скудность связи, сплоченности, родства, невозможность по тем или иным причинам обрести всю необходимую близость» [6]. Город, таким образом, становится местом не-встреч.
Такой отчужденности во многом способствует анонимность вещей, окружающих человека. Повседневность, заполненная анонимными вещами — продуктами и брендами, создает «некое “размытое” сознание, размытое различие между собственным Я и миром, своей психической жизнью и психической жизнью других, между действиями в рамках своей личной жизни и в рамках определенной социальной структуры» [7].
В то же время, Рэйчел Ботсман в своей лекции для TED утверждает: мы перестали доверять институтам и начали доверять незнакомцам. Спикер обозначает в эволюции доверия три значимых этапа: локальный, институциональный и распределённый, который человечество проходит сейчас. «Мы начинаем осознавать, что доверию к институтам нет места в веке цифровых технологий» [8].
Доверие к незнакомцам или, иначе говоря, к посторонним, имеет возможность существовать в современном мире во многом благодаря сервисам совместного потребления (онлайн-площадки как Airbnb, Kickstarter, Etsy, которые построены на личных отношениях, а не на безликих транзакциях) и благодаря социальным сетям. Это явление — тот необходимый шаг, который житель города делает, чтобы сохранить комфортную среду вокруг себя, снизить ощущение отчужденности и утраты. Утраты чего? Ответ обнаруживается в словах Чарльза Тейлора:
«В механистическом и обезличенном мире человек приобретает ощущение того, что жизнь исчерпала себя, что люди словно лишены своего наследия, своих корней, что общество, точно так же как и человеческая природа, раздроблено и изувечено, но, прежде всего, это ощущение, что люди находятся в стороне от того, что могло бы придать смысл их работе, их существованию» [9].
Здесь мы должны обратить внимание на живучесть в современном мире DIY-практик, то есть всего того, что сделано своими руками (англ. Do It Yourself). Это объясняется тем, что изделие/практика DIY требует доверия, внимания и заботы, она реализуется непосредственно между автором и потребителем, то есть создает «культурную пору» — «пространство человеческих отношений, которое более или менее гармонично вписывается в глобальную систему и в то же время допускает альтернативные, не принятые в этой системе возможности обмена» [10]. Таким образом, феномен DIY выступает хранителем своеобразного общинного сознания, феноменом, который связывает людей в мире «посторонних».
То информационное сопровождение реальной встречи, события или акта обмена между людьми, которое мы выстраиваем онлайн, можно тоже назвать виртуальными практиками DIY. Одна из самых ценных вещей, что дала нам Всемирная Сеть, это то, что она упростила коммуникацию и сблизила людей разных эпох, разных местоположений и разных мнений.
DIY-практики и изделия, создавая эффект присутствия в личной жизни человека, призваны вернуть его к подлинному существованию, устранив разрыв между физической и метафизической близостью мира, актуализировать заботу о себе через заботу о мире. «Близость и удаленность, равно как и местность, определенным образом отсылают обратно к озабоченному обхождению с миром» [11] (М. Хайдеггер).
Метамодернизм в современной образовательной парадигме
В контексте вопросов образовательного потенциала метамодерна мы выделяем его тягу к сочетанию различных путей развития человека — философии, науки, искусства, религии — в один синкретичный «путь» самосовершенствования, где граница между различными дисциплинами если не стерта, то сильно размыта, и одна переходит в другую.
Здесь мы можем заметить, насколько в метамодерн вписываются актуальные концепции longlife & longwide learning, т.е. разнообразного образования на протяжении всей жизни.
Вызовы современности активизируют исследовательские поиски учёных с целью интеграции произведений искусства в школьные образовательные дисциплины, чтобы преодолеть традиционный рационалистический подход к обучению учащихся без ущерба их всестороннего развития. Представители отечественной педагогики и мастера культуры (Н.Кончаловская, Д.С. Лихачёв, Н.К. Рерих, Г.В. Свиридов, В.А. Фаворский и др.) во второй половине прошлого века не раз обращались к решению этой проблемы [12]. Всех их объединяет глубокая убеждённость в том, что воспитательное влияние искусства выражается в благотворном воздействии на внутренний мир учащихся и особенно — на нравственную и эстетическую сферы, ибо «Всякое искреннее наслаждение изящным есть само по себе источник нравственной красоты» (К.Д. Ушинский).
Во всех этих попытках мы видим прекрасное намерение — раскрыть нравственный потенциал искусства в образовании, однако ни одна из них не учитывает один невероятно важный факт, который образует пропасть между идеалистическими взглядами педагогов и реальностью XXI века, в которой мы живем. Дело в том, что понимание искусства как «изящного искусства» и эстетики как «науки о прекрасном» умерло вместе с классическим искусством, примерно в то время, когда Казимир Малевич написал «Черный квадрат», тем самым оставив миметическое искусство в прошлом и ознаменовав начало концептуального искусства чистого смысла.
Хайдеггер в 1935 году напишет: «Итак, сущность искусства вот что: истина, сущего, полагающаяся в творение. Но ведь до сих пор искусство имело дело с прекрасным и красотой, а отнюдь не с истиной. Художества, производящие творения такого рода, именуют изящными искусствами, в отличие от ремесел, от ремесленной искусности, занятой изготовлением изделий. В таких «изящных» искусствах не само искусство прекрасно, но оно называется искусством прекрасного, поскольку производит его. Красота оставлена за эстетикой. А истина, напротив, относится к логике» [13].
Искусство постмодерна (50-90е годы XX века) не пытается показать что-то красивое, оно не несет в себе явной (нескрытой) дидактики, потому что в эпоху тотального релятивизма мораль переживает не лучшие времена. Цель художников этой эпохи состояла в последовательной деконструкции смыслов, наработанных европейской культурой, в ее переосмыслении. Можно сказать, что искусство было визуальной философией, которая рассуждает о мире, лишенном метафизического основания.
Искусство метамодерна, обращаясь к чувствам, может являться выходом как из ситуации, в которой красота оставлена за эстетикой, то есть когда искусство мыслится как искусство прекрасного, так и из ситуации, где искусство лишено красоты и является чистой мыслью.
Этот выход основан на конструировании новой сакральности, объединяющей людей через их повседневность, где личные взаимоотношения становятся главной ценностью, а доверие — главной валютой современного мира.
Постмодернизм в Советском Союзе был проявлен специфически: среди господствующего «социализма» он расцвел в андеграунде. Государственное образование в СССР не восприняло эпоху постмодерна. Точнее, отрицая необходимость в переустройстве, оно посчитало стремление разрушить отжившие моральные устои и культурные обычаи своеобразным личным вызовом, и всеми способами старалось его игнорировать. Теперь, будучи глубоко модернистским по содержанию, образование пытается стать современным по форме, но форма и содержание всегда должны соответствовать друг другу, и только так может получиться что-то гармоничное и эффективное.
Для этого необходимо включать в образовательные программы больше современных иллюстративных материалов, говорить о современной литературе, научных открытиях и искусстве, а не только учить ценить «бессмертную классику», вызывая этим к ней еще большее отвращение. Предметы культурологического цикла на всех этапах образования как раз могут помочь встроиться в актуальную среду, если даже при изучении ушедших эпох будут связывать и сравнивать события прошлого с настоящим, тем самым актуализируя и делая более понятным и прошлое, и настоящее.
К счастью, метамодерн, по сравнению с постмодерном, характеризуется более мягкой, «мерцающей» эстетикой, он развивает в человеке чувственность и возрождает духовность, возвращает ценность общения и личных связей, противостоит бездушию (но не обезличенности) цифрового мира.
И здесь, кроме морализаторского восторга в теме использования художественных произведений в педагогической деятельности, присутствует более здравая, нейтральная точка зрения, основанная на том, что «Произведение изобразительного искусства выступает средством развития самостоятельного критического мышления ученика, актуализации способности ребенка доверять собственным ощущениям»[14].
Перед нами предстает сложный вопрос: как сделать современную культуру изучаемой не только для узкого круга профессионалов и энтузиастов? Возможно ли это в рамках государственных программ образования, которые ориентированы на стабильность изучаемого материала? Представляется, что в современных реалиях ответ на этот вызов будет отрицательным. Однако в наших силах организовать курсы в рамках неформального образования вне школы или университета, которые будут создаваться экспертами в своих областях и иметь непостоянный характер, тем самым учитывая постоянную изменчивость современного мира.
***
Метамодернисты не оставляют попыток описать настоящее с помощью художественных методов, сплавляющихся с научными. синкретичность как свойство современного мира влияет и на образование. Это проявляется через междисциплинарность, концепцию longlife learning и рассеивание образовательной практики в опыте повседневности, размывание границ обучения и
Кроме того, важно научить человека критично мыслить и доверять своим чувствам, то есть развивать интуицию, потому что только эмпирический опыт и сфера чувств остаются подлинными после конца логоцентричной культуры.
Следуя идее единства формы и содержания, мы утверждаем, что о любом предмете нужно говорить специфическим для него языком. Невозможно размышлять о современности в рамках государственных образовательных программ, поскольку современная культура не имеет ни идеологического, ни религиозного стержня. О метамодерне необходимо говорить свободно, комбинируя язык разума с языком поэзии, соединяя логос и чувство.
В социальном плане метамодерн выражается через актуализацию заботы о себе и заботы о бытии, что выражается в человеческих взаимоотношениях через искренность и доверие. Доверие становится новой валютой экономики, строящейся на прямом обмене автора и потребителя, избегая социальных и экономических институтов. Признаком этого процесса является возрождение ручного труда, которое наполняет повседневность человека «близкими» ему вещами и изделиями, а не анонимными продуктами сбыта. Все эти процессы происходят на фоне отчужденности большого города, в образе которого метамодернизм видит «другого», от которого он отталкивается, выстраивая личную самоидентификацию.
Библиография и примечания
1. Григорьева Е.С. Метамодернизм как прагматический романтизм. / Е.С. Григорьева // Управление социально-экономическим развитием регионов: проблемы и пути их решения. Курск: Университетская книга, 2016 — С. 65.
2. Камю А. Бунтующий человек. / А. Камю. — М.: Политиздат, 1990. — С. 24.
3. Пичугина В.К. Непрерывная образовательная забота о себе в эпоху метамодерна. / В.К. Пичугина // Непрерывное образование XXI век, 2014. — С. 116-125.
4. «Правда» здесь понимается как субъективная истина.
5. Кларк Д.Б. Потребление и город, современность и постсовременность. / Д.Б. Кларк, пер. И. Пильщиков // Логос. — № 3-4. — Т. 34. 2002 — С. 35-64.
6. Лэнг О. Одинокий город. Упражнения в искусстве одиночества./ Пер. с англ. Шаши Мартыновой. — М.: Ад Маргинем Пресс, 2018. — С. 9.
7. Молчанов В.И. Время и сознание. Критика феноменологической философии./ В.И. Молчанов// Моногр. — М.: Высш. Шк., 1998. — 144 с.
8. Ботсман Р. Расшифровка лекции TED. Доверие — это валюта новой экономики. URL
9. Charles Taylor. Цит. по Мan Alone под редакцией Eric and Mary Josephson, New York: Dell Publishing, 1962. — P. 11.
10. Буррио Н. Реляционная эстетика. Постпродукция. / Н. Буррио. — М.: Ад Маргинем Пресс. (Garage Pro) — 2016.– С. 18
11. Хайдеггер М. Пролегомены к истории понятия времени. Пространственность мира– URL
12. Донская Т.К.
13. Хайдеггер М. Исток художественного творения. Избранные работы разных лет / М. Хайдеггер. Пер. с нем. А.В. Михайлова. — М.: Академический проект, 2008. — С. 130.
14. Сергеева Н.Ю.
15. Sontag S. Vassar College Commencement Speech, 2003. / Пер. с англ. Что такое коллективное знание или почему плагиат — новая искренность. URL
