Подземное путешествие, представляющее историю разнородных с удивительными и неслыханными свойствами животных, а также образец житья и домостроительства оных, которое с чудными и разнопревратными похождениями через двенадцать лет отправив, наконец в Копенгагене на латинском языке издал Нильс Клим, бергенский студент, подземный герой и после бергенской кирхи пономарь / Пер. Стефана Савицкого. Подготовка текста в современной редакции А. Филиппова-Чехова

В 1664 году, выслужив в Копенгагенской академии после учиненного мне двукратного экзамена по приговору философского и богословского трибунала похвальный характер, я приготовился к возвращению в отечество и погрузился на корабль, в философии и богословии знатен, а деньгами беден, и мне общая была доля с другими норвежскими студентами, которые, обращаясь в промыслах науки, домой возвращаются голы. С пособным ветром корабль через 6 дней благополучно пристал к бергенской пристани, и я, возвратясь в отечество ученейшим, но беднейшим прежнего человеком, некоторое время вспомогательством родственников нищенскую, хотя и не в лености и не без пользы, вел жизнь, ибо для просвещения себя экспериментами в физике, в которой мной изрядное положено было основание, и для исследования природы земель и внутренности гор, прилежных не оставлял опытов. Не было столь трудной каменной стремнины, на которую бы я взбираться, и ни одной столь крутой и глубокой пропасти, в которую бы опускаться не покусился, желая видеть, нет ли где чего любопытного и к физическому испытанию достойного, ибо подлинно в отечестве нашем безмерно много вещей, которые не только глазам, но и слуху неизвестны и которые, если бы во Франции, Италии, Германии, либо в другой, к объявлению диковин склонной и хвастливой земле были, уже давно мы бы их не только слышали и на письме читали, но и изображения бы их видели. Между крайне, по моему рассуждению, достопамятными вещами была обширная и крутая пропасть наверху горы Флёйен. Из челюстей пропасти происходил тонкий и небесприятный воздух, так что она будто бы вздохами устье то расширяет, то сужает, и ученые бергенские люди, а особенно славный Абелин и конректор училища магистр Эдвард, весьма в астрономии и физике искусный, рассуждали ее для исследования крайне достойной и, не могучи по старости сами о природе оной обстоятельно осведомиться, часто сограждан к тому побуждали. Когда я как по возбуждению помянутых людей, так и по собственному рассуждению принял мысль в оную пропасть опуститься и о том сообщил приятелям, им мое предприятие весьма не нравилось и они его называли предприятием безумного и отчаянного человека. Однако моя отвага через их речи не только прекращена, но и преклонена быть не могла, и чем они отвратить меня старались, тем большее чинили мне поощрение, ибо вселившаяся во мне к исследованию натуральных вещей безмерная охота на всякое бегство меня отважала; а когда и нищенское мое состояние всю жалость из меня исключало, ибо карман мой был пуст и несносно мне казалось быть участником чужого куска, живучи в своем отечестве, без всякой надежды к вечной нищете осужденным, так что кроме чрезвычайной какой ни есть выслуги, никакого пути к получению чести и довольства не оставалось. Приняв непреклонное в намерении упрямство и приготовив для экспедиции все потребности, в один четверг, когда небо было ясное и не дождливое, поутру рано вышел я из города, чтобы, исправив дело, засветло возвратиться, не ведая, что я, сделавшись другим фаэтоном, стремглав по воздуху летать буду и провалюсь на другой свет, в котором 10 лет поскитавшись, отечество и приятелей увижу.

Экспедицию принял я 1665 г. при правителях бергенских Йоханнесе Мунте и Лаурентиусе Северине, а при ратсхеррах Кристиерне Бертхольде и Лаурентиусе Скандиусе. Меня провожали четыре нанятые человека, которые несли багор и веревки, мы шли к Сандвику, через который способно всходить на гору. Взобравшись на вершину горы и прийдя к смертоносной пропасти, утрудившись скучным путем, сели мы позавтракать. Дух мой, возвещая беду, приуныл, и я, оборотившись к товарищам, спрашивал, кто первый хочет в пропасть опуститься. Но, как никто не вызвался, унылая моя смелость ожила и я велел себя обвязать веревкой и душу поручил богу. Опускаясь в пропасть, приказал я товарищам, чтобы они опускали веревку, пока голос мой слышат, а когда я закричу, то они бы остановились. И если крик продолжаться будет, меня вытаскивали. В правую руку взял я багор, отвращать препятствия и содержать себя посередине пропасти. Не знаю, опустился ли я на 10 либо на 12 локтей, как веревка перервалась. Сей бедственный случай известен мне стал из наемников крика и воя, который, однако, тотчас из ушей пропал, ибо я непонятной скоростью полетел в глубину, и, будто Плутон, с одним только различием, что у меня в руках был багор, а не скипетр, стремился по разверстой земле в Тартар. Около четверти часа, сколько я в смущении духа упамятовал, обращался я в непрозрачной темноте и непрестающей ночи, пока наконец не блеснул свет, рассвету подобный, и появилось светлое и красное небо. В безумии думалось мне, будто я из ямы выброшен назад либо через отбивание подземного воздуха, либо силой противного ветра. И будто бы пропасть, через взаимство дыхания, на землю меня выкинула, однако же и Солнце тамошнее, и небо, и другие звезды были мне дики, ибо пред светилами нашего неба были поменьше. Вторично думал я, что либо вся нового неба машина оказывалась в мозга моего привидении, через закружение головы причиненном, либо что я уже умер и переходил в жилища покойников. Последнему мнению тотчас принужден был я смеяться, когда видел себя багром вооруженного и долгий веревочный хвост за собой влекущего. Ведая, что на тот свет идущему ни веревки, ни багра не надобно и что я не мог бы горным жителям быть равен, если бы они увидели меня в оном приборе, примером Титана, будто Олимп завоевать и их оттуда низвергнуть стремящегося. Одумавшись, справедливо рассудил я, что слетел в подземное небо и что истинный догад людей, которые утверждают землю во внутренности пустой и между коркой другой мир, поменьше нашего, содержащей, где другое находится небо, как Солнцем и звездами, так и планетами украшенное. И то, что я попал на истину, засвидетельствовало дело.

Стремление, которым я несен был, продолжалось, пока я не почувствовал в нем ослабление в приближении к планете или небесному телу, которое в низлетении первое мне попалось. Оная планета мало-помалу столь в виде взросла, что я через густую атмосферу и горы, и долы, и моря распознал, ибо я, как птица около берегов морских или рыбами окруженных морских камней, между землей и небом, без крыльев летал.

Приметил я, что не только мог плавать в воздухе, но что и плавание, которое было перпендикулярно, сделалось циркулярное или круглое, чего ради поднялись на мне от страха волосы, ибо я боялся обратится в планету либо в спутника близкой планеты и вертеться по воздуху вечно. Однако когда подумал я, что достоинство мое через сию перемену никакого ущерба иметь не может и что небесное тело или спутник его сравнимы с голодным студентом философии, опять принял бодрость, а особенно когда помощью чистейшего и небесного воздуха, в котором я плавал, ни голод, ни жажда меня не отягчали. Однако вспомнив, что у меня в кармане был хлеб, у бергенцев болькен называемый, который либо овальный, либо продолговатый делается, я рассудил отведать, каков в таком состоянии вкус его; но как лишь я вкусил оного, меня затошнило и, приметив, что мне земная пища несносна, оный хлеб как непотребную вещь отбросил, который, однако, не только в воздухе остановился, но, что и выговорить удивительно, меньший около меня круг описывать начал, откуда известны мне стали законы, чтобы все тела в равновесии окружное получали движение; сколь я досель себя как игралище фортуны оплакивал, столь после гордился, видя себя не простой планетой, но такой, которая окружена спутником, так что себя считал между большими и первостатейными планетами и, объявляя слабость, сказываю, что такая спесь в меня вселилась, что если бы попались мне все консулы и ратсхерры бергенские, на всех бы смотрел я с презрением, как на пыль, и не считал бы их достойными ни поклона, ни поручения им багра.

В таком состоянии находился я 3 дня, ибо когда оборачивался я около планеты, я различал дни и ночи, видя восхождение и захождение подземного Солнца, хотя ночи, как у нас, не видал, ибо по захождении Солнца является там светлое и багровое небо, лунному свету подобное, каковое рассуждал я из внутренней Земли поверхности или полукружия, которое сей свет от подземного Солнца, в центре сего мира состоящего, заимствует, и сие воображал я, сколько мне о том представляло знание физического учения, однако когда я к богам близким себя думал и когда, видя себя новой звездой, казалось мне, что я с окружающим меня спутником астрономами близкой планеты записан буду в счет звезд, появилось великое крылатое страшилище, которое то с правого, то с левого боку, то с головы и с затылка ко мне приставало. С первого взгляда почитал я оное одним из 12 подземных небесных знаков, а особенно желал, чтобы то был знак девицы, ибо из 12 знаков один сей в уединении помощь и утешение принес бы, но когда оное тело поближе подвинулось, увидел я ужасного грифа, который таким меня поразил страхом, что я, забыв себя самого и звездное, в которое недавно произведен, достоинство, в смущении духа схватил аттестат, который в кармане моем случился, намереваясь оный объявить неприятелю для знания, как я в академии экзаменован и состою студентом и бакалавром и всякого нападчика судом победить могу. Но после, успокоив смущение духа, смеялся своей глупости.

Оставалось сомнение, на какой конец гриф за мной летает; неприятель он мне или приятель. Или, что ближе к правде, мне казалось, хочет он мной как новым явлением любоваться; ибо видение тела человеческого, оборачиваемого в воздухе и держащего в руке багор, а позади себя влекущего длинную, наподобие хвоста, веревку, было явление, которое всякое неразумное животное привлекало, необыкновенная сия фигура была причиной и различным речам и догадам. Как после я уведомился у обывателей планеты, около которой вертелся, философы и математики почитали меня кометой, веревку вместо кометного хвоста при мне рассуждая, были и такие, которые из столь необыкновенного приключения провозвещали моровую язву, голод или знатную какую ни есть перемену, а некоторые, далее захватывая, тело мое, каковым оно с дальнего расстояния им казалось, исправно кистью изображали, так что я у них и описан, и ограничен, и красками изображен, и на меди вырезан был прежде моего на планету оную нисшествия. Все сие не без великого смеха и забавы слышал и видел я, когда научился подземному языку.

Надлежит знать, что есть там кроме меня нечаянно являющиеся звезды, называемые сцизы, т. е. волосатые, которые предвозвещают ужасные последования кровавыми волосами, на затылке подобием бороды или гривы висящими; они и там, как в нашем свете, чудесными явлениями почитаются.

Но продолжаю. Гриф так приблизился, что уже маханием крыл меня беспокоил и зубами ногу жестоко угрызал, из чего объявилось, с каким он намерением меня, нового гостя, настичь старался. Я принужден был от зверя оборонительно отходить рукой и, ухватив обеими руками багор, отражал нахальность неприятеля, принуждая его часто к бегу, однако наконец, когда он терзать меня не переставал, по первом и втором напрасном замахе, так сильно вгрузил я в спину между крыл его багор, что вынуть не мог, и пораженный зверь, ужасный испустив крик, стремглав упал на круг, а я, скучась звездным достоинством, которое различным приключениям и бедствиям рассуждал подверженным, предался в волю крылатого зверя, куда он меня тащил. Летел я с ним беспорядочно и через великое пространство воздуха упал на землю подобием падающей звезды, которая не падает, однако падающей кажется, через что и недавно мной полученное окружное движение опять обратилось в прямолинейное.

По противящемуся густейшему воздуху, которого журчание проникало в уши, долго тянут, наконец тихо и безвредно на планету вместе с летучим зверем я опустился, который несколько спустя умер от раны. Ночь была, как я на планету снесен был, и сие я приметил из того, что не видать было Солнца, а не из темноты, ибо там и ночью столько оставалось света, что я без труда мой аттестат прочитал. Такой ночной свет происходит из небесной тверди или корки нашей Земли, которая, подземный свет окружая половиной, свет, какой у нас Луна, испускает. Если рассуждать о свете, там мало разнятся ночи от дней, кроме того, что ночью не видать Солнца и что во время его отсутствия ночи делаются несколько перед днями постуденее.