Фридрих Ницше считал себя выразителем дионисийского начала в противовес аполлонической рациональности традиционной философии. Однако нужно иметь в виду, что ещё один из античных авторов, как свидетельствует Павсаний, называет «виновниками страстей Диониса» титанов. И хотя чаще всего вспышки разрушительных страстей бога виноделия связывают с происками Геры, разве нет в его непочтительном непослушании отголосков титанической непокорности установленным богами порядкам? Будучи сами божественного происхождения, титаны восстали против отца Урана, самого неба, одаряющего супругу Гею чудовищной плодовитостью и претендующего не меньше чем на власть над миром. Но однажды они проиграли свою войну и оказались заперты в Тартаре. Кто знает, на что они готовы пойти ради разрушения своих цепей?

Если отвергнутый немецким философом Аполлон призывал к соблюдению меры и закона, к укрощению духа в его стремлении выйти за собственные пределы, то Дионис экстатичен — ни рамок, ни пределов, ни законов, ни цепей его культ не признаёт, в нём почитается только влечение, животная страсть, неутолимая жажда, необузданный порыв, словно сама воля через Диониса нашла путь к слому олимпийского благочестия, законсервировавшего мир в вечной форме пантеонной иерархии. Такого слома хотели и титаны, неготовые мириться с победой младшего поколения богов во главе с Зевсом и его порядком царствования над миром и человеком. Но человек в этой борьбе надчеловеческих сил не просто бессловесный инструмент. Он должен сделать выбор в пользу силы, чью волю поведёт в мир, и тем склонит чашу весов великого противостояния. Были те, что шли за Аполлоном, но были и те, кто выбирал Диониса, не боясь его непредсказуемой стихийности.

Однако во все времена находились и те, кто выбирал именно путь титанов. Те, кто не боялся навлечь гнев стремящихся к равновесию богов, однажды уже наказавших возмутителей спокойствия, а одного из них — Прометея — обрекших на вечное возвращение боли. Титанизм — это всегда борьба против сложившегося порядка, всегда прославление дерзновенной личности, ставящей себя выше общества и законов, какой бы высокой санкцией они ни освящались. Личность всё равно выше, ведь её мощь не ограничена ничем. И это не пьяное неистовство Диониса, это волевая революция против устоявшихся форм ради творчества нового содержания.

Можно сколько угодно сетовать на то, что дары титанов всегда оборачиваются неприятностями для одариваемых, а до их силы человеку всё равно не добраться. Да, Атлант может в одиночку удерживать на плечах небо, но человек едва ли удержит. Да, Прометей подарил людям огонь, но те способны сжигать в печах палингенезии только созданное человеком, а на управление вселенной замахнуться не в силах: эволюция форм природы — по-прежнему прерогатива титанической матери Геи. Более того, увлечение титанами, вера им, попытки помочь освободиться из подземелья путём бунта приводят человека к глубокому разладу с миром и часто с самим собой. Революция пожирает своих детей, как титан Кронос.

Но, всё же, титаны не врут людям. У них нет цели обмануть, ведь их свобода в руках людей, и триумф человека — это и их триумф. Нет, они не врут, они соблазняют — силой, смелостью, цельностью, которой человек едва ли способен достичь, причём чем дальше от античности, тем больше. Это там, в эпоху млекогубой юности мира, естественно властвовал универсализм — человек, полис и космос были уровнями целого, а единство истины, добра и красоты — калокагатия — мыслилась достижимым идеалом. Синкретизм, непохожий на разорванность, фрагментарность позднейшего мира с его специализацией знания и ремесла. Нет, разделение труда было и в античности, и не каждый на практике обладал полнотой накопленного знания, но как идеал свободного образованного человека универсализм существовал и оказался на редкость живуч. И именно в нём следует искать корни идеологии титанизма.

Когда в эпоху Возрождения вдруг открылись многочисленные античные источники знания и произведения искусства, проснулся и титанизм. Кого называют титанами Возрождения? Универсально одарённых людей, воплощавших в себе ипостаси художника, скульптора, мыслителя, изобретателя, архитектора, моралиста и много кого ещё. Скептики вроде Рене Генона говорят, что в ту эпоху произошло лишь поверхностное копирование античных образцов, ибо живое содержание жизни человека древности, особенно не простого, а посвящённого в тайны мистерий, во всей полноте восстановить было уже невозможно, и смесь из возрождённых герметизма, оккультизма, пифагореизма, неоплатонизма, астрологии, алхимии и теургии не тождественна целостному мировосприятию мудреца иных эпох. Это профанация, которая оказалась неспособна противостоять и Реформации с её горячечной религиозностью, и Контрреформации с её новым интересом к схоластике, и тем более зарождению научного знания Нового времени, составив ему конкурирующий способ постижения мира.

Тем не менее, всплеск творческих потенций титанизм вдохновил и породил. Как породил он его и позже, когда странные возрожденческие учения ушли в маргинальное подполье, и титанам пришлось сражаться не со средневековым порядком, установленным христианским Богом, а с рационалистической и погрязшей в эмпирии наукой Модерна. В этой новой ситуации бунт титанов казался полностью безнадёжным, но вдруг гордо восстал романтизм. И снова увлечённые юноши загрезили об античности, и снова стали мечтать о революционном переустройстве постылой реальности. «Франкенштейн, или Современный (Modern) Прометей» Мэри Шелли — книга, написанная не о прошлом, а о будущем, в котором человек постиг тайну жизни и научился оживлять материю. А Байрон увидел в подвиге Прометея этический идеал: «…ты хотел несчастьям положить предел, чтоб разум осчастливил всех! Разрушил рок твои мечты, но в том, что не смирился ты, титан, воитель и борец, в том, чем была твоя свобода, сокрыт величья образец для человеческого рода!»

Пафос романтизма был столь велик, что породил иронию вроде «Титана» Жана Поля, где вполне современный принц решил стать больше, чем ему отпущено природой и эпохой, и облагодетельствовать свою маленькую страну светочем разума. Но были и идиллии, и буколики, и медоточивые элегии о прелестях античной жизни, и всё это — в отрицание перепрелой буржуазности существующего порядка. Говоря словами группы Septicflesh из альбома «Titan», «мы обречены упасть, но наш свет напугает тьму». Напугает ли? И с той ли стороны подлинная тьма?

Словно задавшись подобными вопросами, многие соблазнившиеся титанизмом оставляли его или переживали. Недостижимость ушедшего идеала (да и существовал ли он в реальности?) слишком явно мешала поиску своего места в мире. И они оставляли титанов в Тартаре. А что же происходило с теми, кто следовал за ними до конца, как, например, Фридрих Гёльдерлин, так полюбивший идеал, что остался с ним навсегда? «Гиперион» — так назвал он своё главное сочинение, посвящённое «солнечному» титану, отцу Авроры-зари, нередко отождествляемому с Гелиосом. Но если вотчиной мифологического Гипериона был сияющий небесный простор, то Гёльдерлину, не сумевшему преодолеть его блистательное очарование, пришлось довольствоваться тёмной комнаткой, в которой он коротал десятилетия собственного безумия.

Кто знает, какую природу имело безумие Ницше — точно ли дионисийскую? Или «виновниками его страстей», его борьбы с господствующей моралью, неприятия мещанского человечества и тоски по сверхчеловеку на самом деле были титаны? Он тоже был им верен до конца, и ему тоже пришлось спуститься в Тартар — подземную обитель, куда своих беспокойных врагов ссылают ревнивые творцы космического порядка.

Но титаны продолжают ждать: эпохи человеческой культуры сменяют друга с неостановимой непреложностью, а значит, шанс на освобождение у титанов есть всегда.