ОДА И ПРОРОСТКИ

I.

Вкус твоих губ и цвет твоей кожи,
кожа, губы, мой плод этих стремительных дней,
скажи мне, они неотступно были с тобой
сквозь годы, путешествия, луны и солнца,
землю, слёзы, дождь и радость,
или только сейчас, лишь сейчас
поднимаются из твоих корней,
как в сухую землю вода приносит
ростки, которых раньше не знала,
или как на губы забытого кувшина
вода поднимает вкус земли?
Не знаю, не говори мне, ты не знаешь.
Никто не знает таких вещей.
Но приближая все мои чувства
к свету твоей кожи, ты исчезаешь,
сливаешься, как кислый
аромат плода
и жар дороги,
запах кукурузы, что обмолачивают,
жимолость чистого вечера,
имена пыльной земли,
бесконечный аромат родины:
магнолия и кустарник, кровь и мука,
скачка лошадей,
пыльная луна деревни,
только что рождённый хлеб.
Ах, всё это от твоей кожи возвращается ко мне в уста,
возвращается в моё сердце, возвращается в моё тело,
и я снова становлюсь с тобой
той землёй, которой ты являешься:
ты — в моей глубине весна:
я вновь узнаю в тебе, как прорастаю.

II.

Твои годы, которые я должен был чувствовать
расти рядом со мной, как гроздья,
до тех пор, пока ты не увидела бы, как солнце и земля
предназначили тебя моим каменным рукам,
пока, ягода к ягоде, ты не заставила бы
вино петь в моих жилах.
Ветер или лошадь,
отклоняясь, могли
заставить меня пройти мимо твоего детства,
каждый день ты видела то же небо,
ту же глину тёмной зимы,
бесконечные ветви слив
и их фиолетовую сладость.
Лишь несколько километров ночи,
мокрые расстояния
сельского рассвета,
горсть земли разделила нас, прозрачные
стены,
через которые мы не прошли, чтобы жизнь
затем положила между нами
все моря и землю,
и мы приближались друг к другу
несмотря на пространство,
шаг за шагом, ища друг друга,
от одного океана к другому,
пока я не увидел, как небо воспламеняется
и в свете разлетается твоё пламя волос,
и ты пришла к моим поцелуям с огнём
разбушевавшегося метеора,
и, сливаясь с моей кровью, сладость
дикой сливы
нашего детства я почувствовал на губах,
и прижал тебя к груди,
как будто возвращал себе землю и жизнь.

III.

Моя дикая девушка, нам пришлось
вернуть время
и идти назад, сквозь расстояние
наших жизней, поцелуй за поцелуем,
собирая в одном месте то, что мы отдавали
без радости, открывая в другом
тайную тропу,
что вела твои ноги к моим,
и так, под моими губами,
ты вновь видишь неудовлетворённый росток
твоей жизни, пускающий корни
к моему сердцу, что ждало тебя.
И одна за другой ночи
между нашими разделёнными городами
добавляются к ночи, что нас соединяет.
Свет каждого дня,
его пламя или покой
дарят нас, вырывая из времени,
и так в тени или в свете
мы находим наше сокровище,
и так наши поцелуи целуют жизнь:
вся любовь заключена в нашей любви:
вся жажда заканчивается в наших объятиях.

Мы, наконец, здесь лицом к лицу,
мы нашли друг друга,
мы ничего не потеряли.
Мы прошли друг друга губами,
изменились тысячу раз,
между нами смерть и жизнь,
всё, что мы принесли
как мёртвые медали,
мы бросили на дно моря,
всё, что мы узнали,
нам не пригодилось:
мы начали снова,
мы завершили снова
смерть и жизнь.
И вот мы выжили,
чисты, с той чистотой, что мы создали,
более обширны, чем земля, что не смогла нас потерять,
вечны, как огонь, который будет гореть,
пока длится жизнь.

IV.

Когда я дошёл до этого, моя рука остановилась.
Кто-то спрашивает:
— Скажи, почему, как волны
на одном и том же берегу, твои слова
без конца идут и возвращаются к её телу?
Разве она — лишь форма, которую ты любишь?
И я отвечаю: мои руки не насыщаются
ею, мои поцелуи не находят покоя,
зачем мне отнимать слова,
которые повторяют след её любимого прикосновения,
которые сохраняют бесполезно,
как сеть — воду,
поверхность и тепло
самой чистой волны жизни?
И, любовь, твоё тело — это не только роза,
что поднимается в тени или при луне,
или которую я замечаю, или за которой гонюсь.
Это не только движение или жар,
акт крови или лепесток огня,
но и для меня ты принесла
мой край, глину моего детства,
волны овса,
круглую кожу тёмного плода,
который я сорвал в джунглях,
аромат древесины и яблок,
цвет воды, спрятанной там, где падают
тайные плоды и глубокие листья.
О, любовь, твоё тело поднимается
как чистая линия сосуда
из земли, что узнаёт меня,
и когда мои чувства нашли тебя,
ты затрепетала, словно внутрь тебя
пали дождь и семена!
Ах, пусть скажут мне, как
я мог бы отменить тебя
и оставить свои руки без твоей формы,
забрав огонь из моих слов!
Мягкая моя, отдохни
твоим телом на этих строках, которым ты обязана
большим, чем-то, что даёшь мне своим прикосновением,
живи в этих словах и повторяй
в них сладость и пожар,
дрожи среди их слогов,
спи в моём имени, как засыпала
на моём сердце, и тогда завтра
полость твоей формы
сохранят мои слова,
и тот, кто услышит их однажды, получит порыв
пшеницы и маков:
он будет по-прежнему ощущать дыхание
тела любви на земле!

V.

Нить из пшеницы и воды,
из хрусталя или из огня,
слово и ночь,
труд и гнев,
тень и нежность —
всё это ты постепенно сшивала
с моими порванными карманами,
и не только там, где бурная зона,
где любовь и мучение — близнецы,
как две пожарные колокольни,
ждала ты меня, любовь моя,
но и в самых малых
сладких обязанностях.
Золотое масло Италии создало твоё сияние,
святая кухни и шитья,
и твоя скромная кокетливость,
так долго задерживавшаяся у зеркала,
твоими руками,
что имеют лепестки, которым позавидовал бы жасмин,
мыла посуду и мою одежду,
обрабатывала раны.
Любовь моя, в мою жизнь
ты пришла подготовленной
как мак и как партизанка:
шёлковый блеск, который я исследую
с голодом и жаждой,
что я принёс в этот мир только для тебя,
и за шёлком —
девушка из железа,
которая будет сражаться рядом со мной.
Любовь, любовь, вот мы встретились.
Шёлк и металл, подойди к моим устам.

VI.

И потому что Любовь сражается
не только на своём жгучем поле,
но и в устах мужчин и женщин,
я выйду на дорогу
к тем, кто между моей грудью и твоим ароматом
хочет поставить свою тёмную тень.
Обо мне они не скажут тебе
ничего худшего, любовь моя,
чем-то, что я говорил сам.
Я жил на равнинах
до того, как встретил тебя,
и не ждал любви, а выслеживал её
и набросился на розу.
Что ещё они могут сказать тебе?
Я не хороший и не плохой, я человек,
и добавят тогда опасность
моей жизни, которую ты знаешь
и которую ты разделила со мной своей страстью.
Ну и что, эта опасность —
это опасность любви, любви полной
ко всей жизни, ко всем жизням,
и если эта любовь принесёт нам
смерть или тюрьмы,
я уверен, что твои большие глаза,
как когда я их целую,
с гордостью закроются,
с двойной гордостью, любовь,
с твоей гордостью и моей.
Но сначала к моим ушам придут,
чтобы подкопать башню
сладкой и крепкой любви, что нас связывает,
и скажут мне:
— «Та, которую ты любишь,
не женщина для тебя.
Зачем ты её любишь? Думаю,
ты мог бы найти более красивую,
более серьёзную, более глубокую,
более иную, понимаешь, смотри, какая она легкомысленная,
какая у неё голова,
как она одевается,
и так далее, и так далее».
И я в этих строках говорю:
так я тебя люблю, любовь, любовь,
так я тебя обожаю, как ты одеваешься,
как поднимаются
твои волосы, и как
твои губы улыбаются,
лёгкие, как вода
родника на чистых камнях,
так я тебя люблю, любимая.
У хлеба я не прошу, чтобы он мне объяснял,
я прошу, чтобы он не исчезал
в течение каждого дня жизни.
Я ничего не знаю о свете, откуда он приходит
и куда уходит,
я только хочу, чтобы свет светил.
Я не прошу объяснений у ночи,
я жду её, и она меня окутывает,
и так ты, хлеб и свет
и тень.
Ты пришла в мою жизнь с тем, что ты принесла,
сделанная
из света, хлеба и тени, я ждал тебя,
и так ты мне нужна,
так я тебя люблю,
и тем, кто захочет завтра
услышать то, что я не скажу, пусть это прочтут,
и сегодня отступят, ибо ещё рано
для таких доводов.
Завтра мы дадим им лишь
лист с дерева нашей любви, лист,
что упадёт на землю,
как если бы его создали наши уста,
как поцелуй, что падает
с наших неприступных высот,
чтобы показать огонь и нежность
истинной любви.