КТО ВОСКРЕС ИЗ МЕРТВЫХ 2000 ЛЕТ НАЗАД?

«Камни в Иуду надо кидать осторожнее — слишком к нему близок Иисус».

Дм. Мережковский

Знакомясь с разного рода версиями и гипотезами, тем или иным образом истолковывающими воскресение Иисуса Христа, мы пришли к неожиданному предположению, что распят на кресте был, безусловно, сам Иисус из Назарета, но воскресшим Иисусом оказался никто иной, как… Иуда Искариот!

Именно Иуде, самому одаренному своему сподвижнику, Иисус доверил операцию по извлечению собственного тела из гроба и последующее явление ученикам в образе воскресшего Учителя. К какому-то моменту Иисус стал отчётливо понимать, что ему не избежать расправы, что Синедрион рано или поздно добьётся его умерщвления, стал оcознaвaть, что позиционирование себя среди простых иудеев как Мессии и Сына Божия не приносит всеобщего эффекта и вот-вот может вызвать подстрекаемый Синедрионом самосуд со стороны не верящих в него как в Мессию приверженцев традиционной веры, включая месть со стороны изгнанных из храма торжников и стоящих за ними всё тех же священнослужителей. Ведь последним актом Иисус лишил на время заработка как самих торговцев, так и жречество, издавна сделавшее религию средством наживы. Возвращение в родную Галилею также не сулило ничего хорошо, Иисуса там помнили как плотника и с первого же возращения в ином качестве должным образом не восприняли. И вот, в ответ на растущий в Иудее гнев, Иисус решается на предельно отчаянный шаг — пойти на публичную казнь, демонстративно умереть и при участии своего самого верного и одаренного сподвижника Иуды Искариота нанести сокрушительный удар по древнему коммерциализированному обрядоверию жителей Иудеи: умерев, воскреснуть, наказав тем самым не признающих его мессианство снобов-священников — членов Синедриона. Ведь еще никто и никогда не воскресал из мертвых! (если только не считать Лазаря, конечно же, не воскрешенного из мертвых, а скорее всего выведенного из коматозного состояния).

Мы обходим явно напрашивающийся вопрос, подразумевала ли затеянная назареями во главе с Иисусом радикальная религиозная реформа в Иудее изгнание всего состава Синедриона из Иерусалимского храма с последующим приходом на его место в качестве нового священноначалия самой группы назаретян с обновленной религиозной доктриной, что могло стать вполне естественным исходом имевшей место схватки между старым духовенством и пришедшими из соседней провинции новоявленными толкователями Священного Писания. Мы также обходим вопрос, как и почему в тридцатилетнем галилейском плотнике Иисусе, сыне Иосифа и Марии, проснулся дар целительства, полностью изменивший его образ жизни, и сделавший небольшую группу назаретян его убежденными сторонниками и последователями. При этом, здесь же мы обязаны высказать следующее предположение, ключевое для всё дальнейшее рассуждения, а именно: Иисуса с присоединившимся позже к группе назареев единственным не галилеянином из всех Иудой Искариотом объединял общий для них обоих дар суггестивного врачевания, что, возможно, и привело, с одной стороны, самого Иисуса к искренней вере в собственное особое призвание, а с другой — вызывало раздражение, ревность и просто злобу со стороны верхушки консервативного духовенства Иудеи. (Здесь же особняком проходит история обезглавленного целителя-одиночки Иоанна-Предтечи, ставшего маяком для явления из Галилеи в Иудею группы назареев во главе с Иисусом, Иоанна, первым в Иудее предпринявшим попытку изменения религиозной практики врачевания страждущих на прямые практически безобрядовые суггестивные методы).

Итак, своим готовящимся самопожертвованием Иисус намерен был прокричать Синедриону и скептически настроенной части толпы следующее: теперь, когда я воскресну из мертвых, вы неминуемо уверуете в меня, а через меня примите и мою простую, свободную от сотен запретов и условностей веру в Отца моего — невидимого Бога! Я и ученики мои, мы, гонимые вами целители из Галилеи, мы, а не вы, реально исцеляем больных людей одним своим словом и появлением, без всяких шаманских обрядов и строгого выполнения нелепых предписаний, мы делаем это одним только взглядом и прикосновением. Мы наделены особой благодатью, но вы не верите в нас, вы отрицаете нас, вы отрицаете меня, и поэтому я, учитель и врачеватель Иисус, вынужден сотворить самое своё последнее и самое свое необъяснимое чудо — воскреснуть после смертной казни из мертвых!

Как опытный целитель Иисус доподлинно знал и понимал, что есть такое смерть, и в собственное воскресение не верил, и, как всякий живой человек, боялся казни: «Да минует меня чаша сия…» Но желание произвести невиданное, ошеломляющее впечатление на жителей Иудеи взяло вверх, и Иисус намеренно спровоцировал и ускорил свои арест и казнь. Помимо самого чудесного воскресения нужно было выбрать и наиболее подходящее время для его совершения — отмечаемый иудеями Песах стал для этого идеальным моментом. Презрительное молчание уже пленного Иисуса в ответ на сакраментальный вопрос прокуратора Иудеи Понтия Пилата «Что есть истина?» подразумевало лишь одно: не задавай, римлянин, мне своих бессмысленных вопросов, ибо не тебе знать, что и ради чего совершается мной, и ни ты, и никто другой не может и не должен помешать исполниться задуманному.

Иисус, будучи наставником и лидером группы альтернативных галилейских целителей, отдавал должное тому уникальному дару внушения, которым в его команде обладал исключительно Иуда Искариот. Поэтому Иисус был уверен в том, что именно Иуда и никто другой сумеет убедить и учеников, и весь народ Иудеи, но, главное, основных оппонентов Иисуса — членов Синедриона, что именно он, казненный Иисус из галилейского Назарета, есть Царь Иудейский, есть Мессия, ибо именно он, Иисус, согласно пророков, воскрес из мертвых. Отсюда и происходят два события: граничащее с театральностью и адресованное исключительно Синедриону поцелуйное предательство Учителя Иудой за тридцать сребреников, а затем столь же нарочитый возврат этих тридцати тетрадрахм Синедриону в храме, и затем инсценированное, адресованное уже всему народу, скоропостижное самоубийство предателя, которым сам Иуда обеспечил алиби своему последующему быстрому появлению в облике Иисуса, алиби, необходимое на случай, если кто-то вдруг распознает в нем Иуду Искариота. Уличившему в воскресшем Иисусе Иуду, сказали бы тотчас, что за чушь — Иуда же мертв, он предал учителя за деньги и со стыда повесился! Да, он «удавился», чтобы следующей же ночью извлечь из гроба тело Иисуса и явиться их общему окружению в облике Учителя.

(При этом здесь же сложно обойти закономерный вопрос: каким образом Иуда сумел сымитировал свой суицид? Повесил ли он вместе себя какого-то, скажем, недавно умершего или даже умирающего нищего, которых в древнем Иерусалиме было достаточно? Стоит заметить, что длинноволосые и бородатые ближневосточные мужчины в жизни во многом походили друг на друга, и после повешения трудно было бы опознать не Иуду в трупе висельника с сопровождающими странгуляционную асфиксию трупными пятнами, экхимозами (кровоизлияниями) век и конъюнктивы глаз, общей одутловатостью и синюшностью, да и сама личность Иуды после казни Иисуса вряд ли могла склонить кого-то к тщательному опознанию останков самоубийцы. В «Деяниях апостолов» имеет место и вторая версия «…и когда низринулся, расселось чрево его, и выпали все внутренности его", из которой следует, что Иуда мог вспороть какому-то бездомному мертвецу живот и бросить труп на видном месте, но версия из Евангелия от Матфея с удавлением выглядит более убедительной).

Вызволив из гроба и надежно спрятав мертвого Иисуса, Иуда вернулся ко гробу и стал дожидаться первых гостей. Охранники-римляне, скорее всего сами и оказавшие Иуде под воздействием очередного внушения физическую помощь в сдвижке двухтонного монолитa, к моменту появления жен-мироносиц были погружены в глубокий сон. Так что женщин Иуда встретил в одиночестве, сидя на камне. Но Иуда не спешил повергать мироносиц в трепет появлением воскресшего Иисуса, и сначала сделал пробный шаг: он предстал перед ними в обличье ангела. Внушение и тут сработало. Наивные впечатлительные женщины поверили в чудо мгновенно — перед ними ангел, сообщающий им о том, что Иисуса во гробе нет. Возможно, что изначальное явление скорбящим женщинам в образе ангела было придумано и для того, чтобы, в случае провала, остальные ученики сочли женский пересказ чудного видения банальным принятием ими желаемого за действительное.Итак, подготовка последующей ошеломляющей новости прошла более чем успешно, и дальше был сделан решающий шаг: проверка силы внушения на ту же, уже подготовленную группу пришедших ко гробу — Марию Магдалину, Марфу, Марию Клеопову и Сусанну, затем и мать Иисуса Марию — и Иуда является им в образе самого воскресшего Иисуса! Даже если теперь Иисус не совсем похож на себя прежнего, то что тут удивительного, ведь он был подвергнут страшным истязаниям, затем распят, у всех на глазах умер на кресте, и тут вдруг ожил после смерти, несомненно, что после такого во внешности воскресшего должны были произойти какие-то изменения. Итак, женщины верят этому, и теперь они потрясены до глубины души. «Не прикасайся ко мне!», — из осторожности говорит «воскресший» поначалу не узнающей в нём Иисуса Марии Магдалине, опасаясь, что тактильный контакт «сбросит» мгновенно включённое внушение, и Магдалина распознает в мужчине не Иисуса, а другого человека (это еще раз навлекает на мысль об особых личных отношениях Иисуса и Марии Магдалины, что, впрочем, в данном контексте несущественно).

Как только Иуда в роли воскресшего Иисуса понимает, что ему удалось убедить женщин, он предусмотрительно делает еще один подготовительный шаг — в Эммаусе предстает в качестве Иисуса двум малознакомым мужчинам (Луке и Клеопе), и, поняв, что внушение срабатывает безотказно, смело является как воскресший Иисус одиннадцати ученикам, в том числе, Фоме (Близнецу) как физическому двойнику Иисуса. Двойник отказывается верить в воскресение Иисуса, ведь тайно он уже сам лелеет надежду подменить воскресшего Учителя в будущем, используя свое внешнее с ним сходство. Но Иуда упреждает намерения Фомы. Чтобы прилюдно лишить Фому всяких надежд выдавать себя за воскресшего Иисуса, Иуда просит вложить пальцы ему в раны. Фома повержен! «Господь мой и Бог мой!», — вырывается из его дрожащих уст… Теперь и он, как и все, верит, что Иисус воскрес. Тут необходимо подчеркнуть, что раны на теле Иуды действительно могли возникнуть как реально вскрывшиеся стигматы, так как обладая сильнейшим даром внушения, Иуда не мог не быть подвержен и сильнейшему сопереживанию, и в процессе извлечения тела своего убиенного друга из гроба, вероятно, был настолько потрясен нанесенными тому увечьями, что у него самого в тех же местах временно открылись раны, чем он умело воспользовался, лишая Фому последних шансов не верить в воскресение Иисуса.

В качестве отступления, позволим себе еще одно предположение: все акторы признания Иисуса воскресшим оказались под воздействием психостимулирующих препаратов пролонгированного действия типа хаомы (эфедры); это могло случится как накануне казни во время «тайной вечери» путем вкушения учениками из рук Учителя хлебов и испитием ими вина, так и в Эммаусе, где «воскресший» Иисус в лице Иуды также накормил двух своих попутчиков хлебом, после чего на глазах у них как бы испарился, что может говорить о резко изменённом под воздействием чего-то у обоих сознании. Стоит подчеркнуть, что одну из особенностей действия психостимуляторов, подобных хаоме, психиатрия определяет как символическое мышление — психопатологический симптом, проявляющийся в расстройстве мышления, при котором больной придаёт понятиям аллегорический смысл, совершенно не понятный другими, но имеющий для больного исключительное значение. Именно так, символически, под воздействием хаомы могло быть истолковано уже подготовленным вестью о воскресенье Иисуса сознанием двух мужчин в Эммаусе, а затем и всей группы назореев, появление перед ними Иуды в образе ожившего после казни Учителя. (Заметим, что сказанное никак не умоляет роли и значения главного — суггестивного воздействия на людей, которым в полной мере обладали оба, Иисус и Иуда).

В какой-то момент Иуда понимает, что бесконечно манипулировать сознанием окружающих чревато провалом и разоблачением, а, возможно, просто слишком опасно для его собственного душевного состояния; предстать же открыто перед населением Иудеи в образе воскресшего Иисуса еще более опрометчиво, ибо в толпе всегда найдутся те, кто не поверит в обман, и тогда быстрой и жестокой расправы со стороны толпы не избежать. Поэтому Иуда приходит к решению остановиться, ибо те, кто уверовали в воскресение Иисуса, уже понесли эту весть в народ, и она уже даже достигла соседнего Дамаска. Безусловно, новость эта достигла и целевой аудитории — Синедриона, но, правда, не произвела должного впечатления на циничных и просвещенных атеистов-священнослужителей. Как же в этом случае себя вести дальше? Чувство меры и осторожность и тут не подводят интуитивного психолога Иуду, и он находит виртуозное решение: избирательной единичной жертвой внушения он выбирает только одного из членов Синедриона фарисея Савла, отправившего в Дамаск развеивать распространившиеся слухи о воскресении Иисуса. Иуда настигает Савла по пути в Дамаск и силой внушения временно лишает зрения, тут же заявляя, что он есть воскресший Иисус. Савл никогда до этого не видел Иисуса в лицо, и являться ему в облике Иисуса бессмысленно, атаковать же внезапно ослепшего Савла от лица воскресшего Иисуса на вербальном уровне куда эффективнее. Савл потрясен настигшей его слепотой и голосом говорящего с ним воскресшего Иисуса… Страх и благодарность за чудесным образом вернувшееся ему спустя три дня в Дамаске зрение делает истового гонителя назореев столь же истовым поборником веры в воскресение Иисуса. Если не удалось заставить поверить весь Синедрион, то удалось заставить поверить одного из самых лютых гонителей Иисуса и секты назореев. Да еще какого — гражданина Рима, говорящего на греческом — практически на родном языке одной из самых крупных иудейских диаспор древности. Итак, дело сделано. Программа-минимум выполнена. Теперь уже ничто не остановит в Иудее распространение веры в Иисуса из Назарета как в воскресшего Мессию. (С превращением Савла в апостола Христа Павла — фанатичного поборника веры в воскресение Иисуса — собственно, и берет начало эра христианства как веры в человекобога Иисуса из Назарета).

Иуда смотрит на результаты своих стараний и с удовлетворением констатирует, что все–таки сумел добиться того, что было в их общих планах с его ближайшими казненными единомышленниками — Иоанном (Крестителем) и Иисусом. Ценой жизни двоих из трех соратников удалось подорвать моральный авторитет и духовное всевластие Синедриона, внушавшего народу Иудеи ужас и страх перед невидимым племенным богом сотнями запретов и предписаний и собиравшему на этом немалые барыши. Ведь именно они с Иисусом силой суггестивного воздействия (которой, скорее всего, они сами искренне принимали за «дар божий») исцеляли людей без всяких предписаний и обрядов и, чаще всего, бесплатно в отличие от книжников и фарисеев, наживавшихся обманом на несчастьях полунищего порабощенного супостатом населения древней Иудеи. Молодые целители дали бой своему идеологическому сопернику и победили.

И все–таки, каким образом этот локальный религиозный конфликт, спровоцированный в далекой римской провинции тремя молодыми людьми во главе с Иисусом, лег впоследствии в основу одного из ключевых культурно-нравственно-философских трендов в процессе развития всей человеческой цивилизации? По-видимому, такой масштаб данное событие смогло обрести именно потому, что Иудея в то время была хоть и отдаленной, но неотъемлемой частью центра мировой цивилизации — Рима, в свою очередь, питавшего свои мировоззренческие корни в колыбели мировой философской мысли Элладе. Возникшая на основе потрясшего современников воскресения казненного Иисуса вера в возможность прямого общения человека с невидимым демиургом мироздания — единым богом-творцом, вера эта спустя несколько десятилетий после казни Иисуса и удачно инсценированного воскресения, благодатным дождем пролилась на ниву греческой платоновской философии, к тому времени, уже несколько веков как «беременной» идеями единобожия. А ведь платоновская философия была еще и проповедью любви-агапе, которую, апеллируя к жертве Христа на Кресте, христианство расшифрует позже как жертвенную любовь к ближнему. Смерть галилеянина Иисуса, распятого римлянами на кресте, станет высшим воплощением греческого идеала жертвенной любви, отсылающей к платоновскому кумиру — древнегреческому христосу Сократу. Не прошло и ста лет после казни Иисуса, как воспитанный на платонизме греко-римский подвижник Иустин Философ с упорством и одержимостью, достойными Сократа и Иисуса, ценой собственной жизни оформил пересказ о чудесах целительства, смертной казни и воскресении Иисуса из Назарета в стройное и продуманное вероучение, которое и стало одной из самых могущественных мировых религий — христианством. Иустин разделил участь своих предшественников, Сократа и Иисуса, был приговорен в Риме к смерти и вместе со своими последователями обезглавлен.

Обезглавленный Иоанн Предтеча, распятый Иисус из Назарета, «повесившийся» Иуда Искариот, обращённый в назорея и затем тоже обезглавленный Савл-Павел, наконец, обезглавленный Иустин Философ — вот пять ключевых имен, которым своим содержанием обязаны христианское миросозерцание и христианская нравственность, проповедующие победу над смертью через любовь-агапе — жертвенную любовь к ближнему. Вызов смерти, смело брошенный две тысячи лет назад в Иудее бродячими целителями, стал путеводной звездой всей нашей человеческой цивилизации, теперь практически одержимой идеей бессмертия, в частности, проповедуемой и ищущей сегодня своего практического решения усилиями трансгуманистов.

…Но как, спросят многие, могла сложиться дальнейшая судьба Иуды Искариота? А давайте предположим, что за именем Иоанна Богослова, любимого ученика Иисуса, кроется все тот же ближайший его сподвижник Иуда, взявший за псевдоним имя их обезглавленного соратника-предтечи. Ведь читая Книгу Откровения, невольно дивишься умопомрачительной образности этого евангельского текста. Если предположить, что автор Апокалипсиса дожил почти до столетнего возраста, и что это был никто иной как суггестивный режиссер кульминационных событий евангельской новеллы, становится более понятным, откуда в сознании древнего старика возникли те нестираемые мифопоэтические образы, которые завораживают нас уже девятнадцать веков подряд. Скрывая себя под чужим именем, он прожил один на один с драмой своей молодости порядка шести с лишним десятков лет, на одном из этапов жизни будучи сосланным на затерянный в Эгейском море полупустынный остров Патмос. С каждым годом воспоминания о тех потрясших его самого давних событиях обрастали всё большим количеством дорисовок, красок и всяческих метафизических смыслов. Почти отшельнической образ жизни на острове невольно делал самое актуальное событие далёкой молодости всё более многозначащим, наполненным неизбывностью содержания.

Несомненно, что рядом с загадочным древним старцем, прямым свидетелем чудесного воскресения Иисуса, при этом обладающим удивительным даром врачевания и еще какого-то необъяснимого воздействия на людей, находился некто помоложе (по преданию его звали Прохор), кто желал унаследовать и этот дар и все сопутствующие знания, одним словом, принять из первых рук эстафету избранности. Ему как самому чуткому слушателю, вероятно, и было доверено внимать излагаемому устами старца Откровению и записывать его. Макабрическая инсценировка с мнимым воскресением, адресованная изначально нескольким членам Синедриона и небольшому по численности населению Иудеи к финалу долгого жизненного пути фактического со-исполнителя этого действа получила на глазах у последнего по мерками древнего мира вселенский охват, и Книга Откровения как послание адресована старцем уже сразу семи христианским общинам, находившимся далеко от Иудеи, в Малой Азии. Известно, что к концу I века н.э. в чудо воскресенья Иисусa Христа верили сотни тысяч людей в разных частях Римской Империи и далеко за её пределами. Ждали ли такого масштабного результата одарённые целители и религиозные революционеры из Галилеи во главе с Иисусом, когда вступали в опасную схватку со священноначалием Иерусалимского храма в Иудее? Сейчас уже невозможно достоверно ответить на этот вопрос.

Одно можно констатировать с полной очевидностью: в богатом метафорами и полном иносказательности фантасмагорическом тексте Апокалипсиса через образ жертвенного Агнца отчетливо и последовательно проводится уже оформившаяся к тому времени в начатки христианского вероучения первоначальная идея самого Иисуса — принесения себя в жертву, которое подарит верящим в его воскресенье как Сына Божия блаженное бессмертие в трансцендентном Новом Иерусалиме единого невидимого Бога-Отца. Пока всё большое число людей проникалось верой в божественность Иисуса, будучи потрясёнными вестью о его воскресении из мертвых, второго содетеля этого отчаянного перформанса всё сильнее терзали угрызения совести, ведь тогда, много лет назад, с азартом увлекшись исполнением дерзкой затеи, именно он мог остановить своего друга и учителя, врачевателя и утешителя больных и убогих, от принятия им жутких унижений со стороны разъяренной толпы, страшных пыток и мучительной смерти на кресте от рук хладнокровных палачей. Книга Откровения изобилует повергающими в трепет ипостасями зла и фата-морганами смерти, отражающими столь чаемые человеком, этой слабой и немощной тупиковой ветвью приматов, звероподобие и звериную силу. Весь Апокалипсис, от первой до последней буквы, есть страстный обличительный монолог и безотзывный обвинительный вердикт злобной и жестокосердной натуре человека.

В заключение хотелось бы отметить, что редчайшая и до сих пор малоисследованная возможность глубокого суггестивного воздействия одних людей на других, как правило, сопровождает обладателей этой способности повышенной психической лабильностью, в том числе, запредельной впечатлительностью, имеющей порой свои осязаемые психосоматическое проявления (такие, как уже упомянутые выше стигматы), но также позволяющей рисовать сознанию неведомое будущее в невероятно ярких психоделических образах…

2014 г.

См. наше:

БЕССМЕРТНЫЕ ВЫРОДКИ ИЛИ ОБРЕЧЕННО ПРИПОМИНАЯ БУДУЩЕЕ (godspunk essay) Эзотерика и оккультные учения есть ничто иное кaк позднейшие профанированные толковaния давно утраченных высоких технологий, которыми владела первая цивилизационно-технологическая каденция

МИРОВАЯ КРИМИНАЛЬНАЯ РЕВОЛЮЦИЯ И СКОЛЬКО БУДЕТ СТОИТЬ ФИЗИОЛОГИЧЕСКОЕ БЕССМЕРТИЕ (cyberpunk essay) Анонимизация элит и новая нормальность, мировая фавела и криминальная вертикаль, ББД и госплан, веганство и каннибализм, ИИ и оккультизм, супер-ЭВМ на Луне и бессмертие, постчеловек и homo melius