1. Различение двух наук

В двенадцатой главе «Тысячи плато» Жиль Делёз и Феликс Гваттари проводят различие между двумя типами науки, одна из которых сопричастна аппарату государства, а другая — машине войны. Первый тип науки, именуемый также наукой государственной, королевской, теорематической или формальной, базируется на том, что мы теперь можем назвать метафизическим способом мышления, принимающим в истории общества последовательные формы схоластической наивной антитетики, апеллирующей к теоретической структуре трансцендентной сущности — и эпистемологической антиномичной антитетики, апеллирующей к теоретической структуре трансцендентального субъекта. Второй тип науки, именуемый также наукой номадологической, кочевой, проблематической или неформальной, базируется на подлинной материалистической диалектике, и обладает следующими свойствами:

1. Примат движения над покоем: рассмотрение всякого предмета исследования как потока, уже-всегда динамического, а не статического состояния материи, так что всякое состояние, представляющееся стабильным может и потому должно быть представлено как результат равновесия сил, потоков и взаимодействий.

2. Примат симулякра над идеей: множественность, становление и неоднородность, понимаемые Платоном как не-бытие, производное и подчинённое высшим самотождественным и трансцендентным сущностям-идеям, выходит на первый план, упраздняя всякую самотождественность мира идей, так что номадологическая наука как таковая имеет ярко выраженный анти-платонический, и в пределе — которого ещё надлежит достичь — анти-картезианский характер.

3. Примат криволинейного движения в гладком пространстве над прямолинейным движением в рифлёном пространстве: первичной является всегда вариация криволинейного движения, так как множество линий варьирующих свою кривизну в реальном мире способны создавать по мере необходимости участки прямолинейного движения — тогда как прямолинейное не-движение ничего произвести само по себе не способно (этим, кстати, объясняется творческое бессилие догматиков, как религиозных, так и идеологических — не зря вся позитивистская школа буржуазной философии вместе с примыкающими к ней феноменологами, герменевтиками, виталистами и волюнтаристами, за всё время своего существования не смогла произвести ни одной оригинальной или революционной мысли ни в философии, ни в науке, ни в политике).

4. Примат проблематики над теорематикой: базовым отношением номадологических наук к предмету исследования является его полагание как внешнего и самостоятельного, стоящего на пути движения мысли, что в пределе ведёт не только к проблематизации, как считают Делёз и Гваттари, но и к диалогизации=деидеологизации, полагающей всякий предмет как мыслящий и неодушевлённый объект. Неодушевлённый, так как нигде в природе не существует такой вещи как “душа” — то есть какого-то нематериального призрака, якобы управляющего живым организмом по мнению невежественных в биологических науках людей, а мыслящим всякий объект является, так как будучи материальным, способен к отражению форм как универсальному свойству всякой материи, что позволяет вести с ним диалог, и обмениваться информацией, каковой факт был открыт выдающимся исследователем науки Бруно Латуром, теория которого хотя и нуждается в диалектико-материалистической корректировке, всё же содержит много ценных и истинных положений, и не может быть нами отброшена без внимательного изучения и всесторонней критики.

2. Проблема самообоснования науки: институционализм и методология

Рассмотрев основоположения номадологической науки, разовьём в новом и значимом на сегодняшний день направлении всесторонней энциклопедизации. Прежде всего, рассмотрим следующую проблему: кого следует считать учёным, согласно государственным и номадологическим наукам. Общеизвестно, что все казённые идеологи, университетские бюрократы, буржуазные профессора, дипломированные лакеи крупной финансовой олигархии, позитивисты и тому подобная публика, выдающая себя за «философов науки», утверждают, будто учёным является дипломированный и хабилитированный специалист, защитивший по той или иной дисциплине кандидатскую или докторскую диссертацию, так что научный статус человеку присуждается не им самим, а бюрократическим аппаратом после исполнения всех формальных требований, и заключается в виде справки установленного образца, призванной удостоверять, что этот человек действительно является учёным, а не самозванцем. Короче говоря, статус учёного тому или иному человеку присваивается не им самим, а вне его находящимся общественным институтом, и присвоение самому себе данного статуса считается невозможным, немыслимым и недопустимым. В таком случае встаёт резонный вопрос: если тому или иному человеку учёный статус присваивается вне его стоящей инстанцией, и сам по себе он его получить не может, то присваивающая ему инстанция, чтобы считаться научной, также должна получать таковой статус не от себя самой, а от посторонней инстанции, та — ещё от предыдущей, та — от третьей, та — от четвёртой, удостоверяющей её научность, и так — до бесконечности. Очевидно, что здесь получается та же логика, как и с учением господ богословов, проповедующих, будто мир не может произвести сам себя, и у него, как и у всех вещей, должна быть абсолютно внешняя по отношению к ним причина, каковой по отношению к миру является бог Саваоф. Но в таком случае у этого бога должна также быть внешняя по отношению к нему причина, другой, ещё более высший бог, который сотворил того бога, который сотворил материальный мира; а у второго бога должен быть третий бог-творец, более высокого порядка, сотворивший уже его; у третьего — четвёртый, у четвёртого — пятый, у пятого шестой, и так — до бесконечности. Очевидно, что как в случае с сотворением мира, так и в случае с наукой, исходящей от внешней самому человеку сущности, получается бессмыслица, и в действительности мы наблюдаем нечто иное, а именно тот факт, что всякое научное сообщество само себе присваивает формальный статус научного, и исходя из данной практики нельзя установить, действительно ли в данной организации занимаются наукой, или же выдают себя за таковых. Вернее, такой постановке вопроса предшествует другой: сводится ли действительная наука к своему формальному выражению, или совокупности бюрократических процедур, справок и институций — или же существует диалектика формы и содержания, предполагающая возможность их рассогласования, и существования их не только в сцепленном состоянии, но и по отдельности, в качестве превращённых форм и самобытного содержания, от них свободного?

Для этого обратимся не к самой сущности научного метода — которая, как мы видим, является проблематической, а к социальной функции науки, судя по проявлениям и осуществлениям которой мы можем сделать вывод о наличии либо отсутствии таковой. А социальной функцией науки является, очевидно, объективное познание мира, сопряжённое с применением результатов научного познания действительности в общественном производстве с целью повышения его эффективности путём усовершенствования производительных машин сообразно действующим в этой бесконечной Природе силам. Если мы предположим, будто научный метод и всё функционирование науки сводится к бюрократическим процедурам, то из одного этого процесса никак нельзя было бы узнать ни одного закона природы, так как сколько ни ставь печатей и ни выписывай справок, ни один физический, химический, биологический или общественный закон от одного этого не откроется, и производство не усовершенствуется. На этом основании можно сделать вывод, что наука как таковая конституируется не бюрократическими процедурами, внешними по отношению к гносеолонтологическому процессу, а использованием научного метода, который может протекать как внутри бюрократизированных научных сообществ, так и вовне формализованных институций, так что должны существовать — и существуют в большом количестве, как показывает практика, такие институты и университеты, которые, удовлетворяя всем формальным требования научного заведения, в действительности являются сборищами мошенников и шарлатанов, имитирующим научную деятельность, а в действительности занимающихся одурманиванием студентов, общества, начальства, и в конечном итоге, самих себя, подменяя познание истины канцелярщиной, крючкотворством, бесплодной схоластикой и софистикой, направленной на личное обогащение и защиту интересов господствующих классов.

Но если научное познание мира, конституирующее науку как науку, и занимающихся им людей как учёных, является объективным, то каким образом возможно его различение от случайного мнения не сведущих в нём людей? — которое до сих пор ошибочно именуют субъективным, отсылая к картезианскому понятию абстрактного или трансцендентального субъекта, замкнутого в четырёх стенах своих ощущений, и которому может привидеться и почудиться всё что угодно, и являющемуся идеологическим выражением противоречий капиталистического способа производства как имманентного невозможного. Данный вопрос в общем виде был сформулирован Декартом, и получил развитие в рамках Большого Картезианства, Немецкой классической философии и наконец, диалектического материализма. На первом этапе, с лёгкой руки Рене Декарта было сформулировано кардинальное противоречие между эмпирическим и рациональным познанием, предопределившее всю дальнейшую историю гносеологии. Согласно его мнению, существует диалектика между чувственно-воспринимаемыми явлениями внешнего мира, всегда остающимся под сомнением: а не является ли всё это всего-навсего галлюцинацией? — и логикой, которая путём рассуждения устанавливает, что может существовать в действительности, а что не может, и поскольку та опирается не на преходящие явления внешнего мира, а на законы логики, то и всякий разумный человек должен опираться на свой собственный разум как непоколебимый источник истины, очищенной радикальным сомнением. Однако в этом случае сознание и разум оказываются замкнутыми в четырёх стенах собственных ощущений отдельного человека, тогда как статус познаваемого материала смещается в сторону относительности и произвольности, что находит своём выражение в популярном изречении: «У каждого своя истина» — каковое выражение, конечно же, противоречит объективной действительности, которая всё же обладает известной определённостью и закономерностью, благодаря чему законы физики, химии, биологии и политэкономии нарушить вовсе невозможно, так как они обладают независимым от желаний людей бытием.

Классическая немецкая философия разрешала эту проблему в лице Г.В.Ф. Гегеля следующим способом: существованию отдельных людей, окружающей среды, планеты Земля и всей Солнечной системы, вместе с пространством и временем, предшествует существование Абсолютного Духа, состоящего из чистой мысли, которая обнаруживает в себе противоречия, и начинает из самой себя эти противоречия развёртывать, осуществляя таким образом движение от абстрактного к конкретному, сначала в логической, затем в природной, и наконец в общественной форме, что было описано Гегелем в Науке Логики, Натурфилософии и Феноменологии Духа соответственно. Последняя работа носит ярко выраженный антикантианский характер, так как Кант старался замкнуть разум в голове отдельного человека, тогда как Гегель делает совершенно справедливый ход, хотя и имеющий идеалистический характер, распространяя разум как общественную и даже космическую силу, с чем согласны все диалектические материалисты, не принимая положение Гегеля о сверхкосмическом и сверхприродном разуме как антинаучное и противоречащее объективной действительности. Так вот, по мнению Гегеля, этот самый разум, желая познать себя, принимая форму общества и дифференцирует своё бытие как бытие множества борющихся друг с другом людей, борьба частных мнений которых приводит в конечном итоге к осуществлению высшей цели — а именно, познания Абсолютом самого себя, что Гегель именует «хитростью разума», осуществляющей свои цели, существующие помимо и даже вопреки желания и сознания отдельных людей, посредством их желаний, сознаний и действий. На примере познания истины это выглядит примерно следующим образом: всякое познание начинается с отдельного явления, которое является случайным и односторонним. Если же тот или иной человек рассматривает тот или иной предмет с разных сторон, то у него будет уже множество явлений, дифференцирующих свойства познаваемого объекта. Эти опыты могут повторить другие члены общества, и если они придут к сходным мнениям, то мы будем говорить о достоверности, если же у них возникнут различные мнения, то в ходе дискуссии, когда коллектив учёных оперирует логикой и фактами, эти мнения могут быть очищены от случайного в них и подняты на уровень достоверности. Выше достоверности стоит правильность, указывающая на простое соответствие понятия познаваемому предмету, которая может опровергаться или корректироваться иными правильностями, тогда как их интеграл и представляет собой искомую нами истину. Ошибочность гегельянской трактовки научного метода заключается в том, что он полагал предмет произведённым сверхкосмической нематериальной субстанцией, равно как и познающего его субъекта, тогда как в действительности всё обстоит наоборот: существует лишь одна материальная субстанция, чьей сущностью является бытие-как-таковое, осуществляющая себя в бесконечном множества материальных элементов и отношений, фрагментарностей и их пределов. Принимая форму общества, она осуществляет себя в нём как познающая и познаваемая, так что поток феноменов, то есть материальных форм, переходящих с субстрата на субстрат, воспринимается человеческими органами чувств и приборами, опредмечивается и означивается как фактологический материал, подвергаясь дальнейшей теоретической обработке. И здесь получает новый смысл классическое немецкое противопоставление Vernuft и Verstand, рассудка и разума, первый из которых действует формально-логически, постигая свой предмет согласно законам формальной логики абстрактно, как нечто внешнее самому себе — тогда как разум не знает ничего внешнего, как сопричастный диалектической логике, в своей материалистической ипостаси он полагает предмет и себя как края складки одной и той же имманентной субъект-субстанции, принимающей форму как познающего, так и познаваемого.

Научное познание, таким образом, является дифференцированным между множествами явлений, логических операций и сознаний членов общества, возникая из их априори неупорядоченного взаимодействия.

3. Онтологические предпосылки познания

Таким образом, мы установили, что научный метод в своей основе является не личным и не государственным, а общественным, и в своей основе причастен космическому круговращению стихий, противореча тем самым одному из заглавных христианских догматов: «Смотрите, чтобы кто не увлёк вас философией и пустым обольщением по преданию человеческому, по стихиям мира, а не по Христу» (Кол.2:8) Общество же следует понимать не как совокупность абстрактных индивидов или институтов, что утверждают все буржуазные идеологи, а как распростёртую процессуальность осуществления сущности или экзистенцию, пролиферирующую, диверсифицирующую и индивидуирующую себя в общественных коллективах людей, вещей и идей. Превратное представление о природе человека как изолированного, оторванного от сообщества прочих вещей объекта, и общества как абстрактной совокупности таких людей-индивидуумов есть результат противоречий капиталистического способа производства, конституирующего посредством института частной собственности людей как отделённых друг от друга и неделимых в-себе. В действительности наука нейрофизиология давно опровергла бредни буржуазных идеологических учений, произрастающих на основании данного социального противоречия, установив тот факт, что непосредственное мышление человека состоит из громадного множества химических реакций, так что в то время как один нейрон думает одну идею, другой думает другую, третий — ещё какую-нибудь иную, четвёртый — отличную от первых четырёх, так что результат, который человеком осознаётся в качестве «своего» в реальности есть результат интеграции этого шизоидного множества электрохимических потенциалов, борющихся друг с другом в нейронной сети головного мозга, и наведённых взаимодействием физиологического тела с социальной средой. Поэтому можно и должно рассматривать человека как бесконечно делимого, и фрагментарные объекты типа окрик полицейского — рефлекторная дуга — сокращение мышц, поворачивающих корпус в направлении звукового сигнала, изолированные от прочих фрагментов физиологического тела и социальной среды, должны стать базовым элементом всякого исследования в рамках материалистической социологии, основания которой были заложены Марксом и Энгельсом в 19-м веке и Альтюссером и Гваттари в веке 20-м.

Стало быть, новый этап развития науки, конституирующийся в преддверии грядущего упразднения частной собственности на средства производства, предвосхищающий и ускоряющий его наступление, может и должен снять старые представления о “субъекте” и “объекте” как качественно несоизмеримых противоположностях, равно как и о неделимости и несконструированности их обоих. Впрочем, в отношении конструируемости также следует знать меру — так, например, Бруно Латур, желая высказать нечто радикальное и удивительное в области социологии, впал в идеализм, когда стал утверждать, будто микробы не существовали до того, как Луи Пастер их открыл, что опровергается эволюционной биологией, доказавшей, что одноклеточные организмы существовали задолго до возникновения общества на протяжение почти четырёх миллиардов лет, и продолжали бы существовать, даже если бы их так никто и не открыл. Картезианско-кантианский эпистемологический или трансцендентальный субъект, что суть одно и то же, вместе с противостоящей ему как нечто непознаваемое «вещью-в-себе» должен быть снят в пользу гносеологической складки материальной субстанции, краями которой оказываются познающее и познаваемое. В таком случае, сам познающий оказывается не сконцентрирован целиком и полностью в пределах своего физиологического тела, а рассредоточен в совокупности физиологических и общественных отношений как объектная экзистенция, то есть такая совокупность отношений, которая удерживает себя в потоках вещества, энергии и кодификации, проходящим сквозь неё, и из которых она извлекает своё существование. Экзистенция больше не есть вопрос «субъективных переживаний», «страха», «тревоги», «ответственности», «бытия-к-смерти» и тому подобного мракобесия, которым этот вполне достойный термин нагружали на протяжение XX века мелкобуржуазные идеологи — но вопрос термодинамических потенциалов, химических градиентов, объективных экономических интересов, пределов, противоречий и иных точных и/или строгих параметров научного исследования объект-объектной взаимодействительности.

Всё это может быть продемонстрировано на геометрическом примере, в наиболее абстрактной из определённых форм науки разоблачающей то идеологическое загрязнение научного метода, которому тот подвергся от учёных-метафизиков, книжников и схоластов, которых их учёность не научила ни милосердию и состраданию, находящему своё выражение в борьбе за упразднение главного источника всех страданий нашего общества — частной собственности на средства производства, ни материалистической диалектике, на которой те паразитируют. Рассмотрим определение окружности, как оно даётся во всех геометрических книгах с разными вариациями: «Геометрическая фигура на плоскости, все точки которой равноудалены от данной точки (центра окружности)». Фигура, как мы видим, отсчитывается и определяется своим центром, в неё саму не включённым, так как точка центра является внешней по отношению к фигуре окружности, и присочиняется к ней как её источник, подобно тому, как к живому человеческому телу примысливается какая-нибудь «душа», «личность», «трансцендентальный субъект», а к природе — «бог-творец», «мировая душа» и т.п. и тому подобные вычислительные точки, из которых, по мнению идеологов, исходят реальные объекты, которые управляют ими, и без которых материальные тела, имманентные самим себе, якобы не способны существовать и действовать. Однако, было бы неверно отбросить категорию центра как несущественную на одном лишь основании аналогии, поэтому прежде чем это сделать, необходимо деконструировать понятие круга, чтобы показать и доказать избыточность категории центра и её подчинённый характер в том случае, если мы её всё же каким-то образом допускаем в той или иной ситуации. Прежде всего следует заметить, что окружность является частным случаем эллипса, который имеет два центра, сумма расстояний между которыми есть постоянная величина. В таком случае никто не может помешать нам представить эллиптические фигуры как частный случай фигур с тремя центрами, тех — с четырьмя, тех — с пятью, и так до бесконечности, в общем виде с N центрами, от которых отсчитывается множество точек. Однако, если мы рассмотрим такое поле центров, которым приписана некая функция, отсчитывающая от них группы точек, составляющих некую фигуру, то эта фигура не обязательно будет представлять неразрывную линию — она может содержать разрывы, или наоборот, целые поля, целиком заполненные точками. Взаимное расположение центров также может подчиняться какой-либо функции, однозначной или вариативной — что открывает нам дорогу в мир фракталов и гетерофракталов. Пока что мы рассматривали центры, расположенные в одной плоскости, однако ничто не мешает нам увеличить число измерений того пространства, в котором они расположены на множество натуральных чисел, и не только — рассмотрим фигуры, распростёртые в пространстве, чья размерность варьируется в разных его частях, так что где-то оно будет трёхмерным, а где-то — квинтиллиономерным. Также ничто не мешает нам задать нецелые мерности пространства, что позволит существовать новым классам фигур в пространствах с фрактальной размерностью, накладываясь на них как эпифракталы. Речь всё ещё идёт о фигурах, чьим частным случаем является окружность, обладающих бесчисленными центрами в N-мерных пространствах. Наконец, введём в систему время — пусть точки изменяют своё положение согласно определённым функциям, варьируя своё отношение к центрам отсчёта в любой момент времени. И здесь мы достигаем того предела, в котором понятие центра теряет своё привилегированное значение: центр оказывается лишь фиктивным понятием, привнесённым в геометрическую науку из идеологии, так как множества точек, движущиеся в N-мерном пространстве сообразно неким закономерностям — которые также могут быть подвижными и вариативными, как и законы их вариации, как и законы вариации вариации et cetera, что составляет диалектико-материалистическое определение идеальной игры — не нуждаются во внешних их собственному движению центрах, так как функция может и должна быть приписана их собственной траектории как имманентный дифференциал, выражающий в любой момент времени состояние плана консистенции, конституированного движение бесконечных множеств точек, связанных бесконечно вариативными — то есть неформальными — функциями взаимодействия. Поэтому окружность есть самодостаточная фигура, не нуждающаяся ни в каком внешнем по отношению к ней центре — как не нуждается общественный труд для своего осуществления во внешних по отношению к нему государственных аппаратах и функции частного собственника средств производства, и как не нуждается учёный как человек, практикующий научный метод теоретической обработки фактологического материала для конституирования себя как такового во внешних по отношению к его практике институтах.

Это множество уже-всегда имманентных познаваемому предмету экзистенций, пролиферирующих и переплетающих свои осуществления, является действительным единственным возможным носителем научного познания. Однако их множественность не предполагает наличной данности, будучи конституированной как виртуальная, чья виртуальность предполагает продуктивную несовозможность фрагментов, распределённых и определённых таким образом, чтобы упорядочивать их локальные взаимодействия, бесконтрольное осуществление которых неминуемо приводит систему к разрушению и ниспадению на план консистенции, выступающий в данной ситуации не как творческая среда, а как полное тело смерти, деконструирующий экзистенцию и растворяющий её в потоках вещества, энергии и кодификации. Однако существуют различные способы удержания этой распределённой несовозможности или противоречивости: в абстрактной или метафизической форме они производят классовое разделение общества, институты семьи, частной собственности, государства, и идеологию как ложное сознание в её магической, религиозной и зрелой буржуазной либерально-консервативной ипостасях; в конкретной, или диалектической форме удержание множества становится возможным при коммунизме и постобщественных формах существования материальной субстанции, преодолевающих состояние скепсипоэзиса как имманентно-невозможного на всех предшествующих формациях.

Фрагменты этого общественного множества — живые социо-физиологические человеческие тела, отрефлексированные должным образом, и по причине своей рефлексии владеющие диалектическим рационально-эмпирическим методом научного познания мира, являются учёными по причине практики научного метода и ни по какой иной. Из этого следует переворот соотношения так называемых научных и бюрократических институтов с людьми, которые, как мы предположили, становятся учёными в зависимости от того, соблюдают ли они бюрократические и институциональные предписания или их игнорируют, как то утверждает господствующая буржуазная идеология. Не институты и бюрократические канцелярии сообщают тому или иному человеку научный статус, а наоборот, труд по производству научного объективного знания делает человека, его практикующего, учёным. Равно и коллективы и институты, где такая практика осуществляется — научными, вне зависимости от того, есть ли у них государственная чиновничья справка или нет. Однако прежде чем эта сущность оформилась, конституировалась и вышла на поверхность, она долгое время — почти с самого своего возникновения — была закрыта институциональной, государственной и метафизической наукой, чему были, разумеется, как экономические причины, связанные с логикой развития общественного производства, производительных сил и производственных отношений — так и причины, присущие диалектике самого научного знания, контуры которых мы сейчас обрисуем.

4. Основы рациональности

Прежде всего существует то, что может быть названо нулевой степень науки, то минимальное состояние человеческого разума, через которое он адекватно постигает объективную реальность, совершенствуя и корректируя своё знание о ней. Эта архе-наука конституируется вместе с орудийно-языковой детерриториализацией общественных коллективов как имманентно присущая им. Можно сказать, что она является неотъемлемым атрибутом общественного состояния материи, и являясь в начале общественной истории, продолжает существовать во всех трансформациях и метаморфозах общественного сознания как имманентно присущая ему. Это первоначальное эмпирико-рационалистическое познание и преобразование мира возникает в догосударственный период, в эпоху первобытно-общинного коммунизма, когда рассогласования, вносимые природой в желающее производство социуса слабы, и не укрепились в нём, чтобы конституировать в будущем план трансценденции, заселённый могущественными богами, качественно отличными от людей и абсолютно недосягаемыми человеческими силами средствами. На этой стадии развития общества нет никаких абсолютно непреодолимых препятствий в повседневной жизни, и потому какая бы то ни было потусторонность не имеет той власти над практиками повседневности, как то имеет место в сословно-классовых формациях, проявляясь в форме религиозной идеологии, фантастических учений и фанатических экзальтаций, когда тысячи людей, чтобы умилостивить небесного помещика надевали на себя цепи, лишали пищи, проводили целые недели, предаваясь постам, молитвам и ночным бдениям, и совершая тому подобные, совершенно бессмысленные с рациональной точки зрения поступки, которые самим подвижникам виделись чрезвычайно важными для очищения их несуществующих душ от столь же несуществующей греховной вины. Для людей, живущих при первобытном коммунизме такое поведение было столь же диким и немыслимым. Всякая потусторонняя сила — вера в которые происходит из рассогласований первичной территориализации, принимая на первом этапе форму симпатической и контагиозной магии, как то блестяще показано и доказано выдающимся английским антропологом Дж.Дж.Фрейзером — исходно мыслится как часть материальной природы, так что различие между тем или иным духом и человеком, заклинающим его при помощи магических обрядов, ритуалов и заклинаний, является не качественной, а только количественной, так что если желаемое событие не произошло, и дух не подчинился — то виноват сам человек, который использовал недостаточно сильные заклинания, или что-то наколдовал неправильно. Апофеоз такого режима общественного сознания-производства достигается в рамках брахманизма и индуизма, которые оказываются насквозь пронизаны магическими представлениями, протаскивая вместе с ними кодификации этой нулевой науки и нулевого материализма в более чем прозрачном виде. Так, учение о дхарме как универсальном законе причинности, противоположное позднейшим религиозным измышлениям о так называемой свободе воли; учение о единой субстанции всех вещей, пребывающей в процессе круговращения, из которого возникают все определённые формы; наконец, учение о возможности для человека, знающего законы этой единого мироздания, знанием и силой принудить богов исполнять свои желания — являются проявлениями этой исходной научно-материалистической установки, размещающей все вещи и акторов на плане консистенции, или плане взаимодействия, где всякое качественное различие уже-всегда есть видоспецифическая форма различия количественного, которая есть выражение исходной детерриториализации общественного производства от всех последовавших позднее противоречий природы, власти и капитала.

Поэтому первый определённый этап развития-деградации этой первобытной номадологической науки связан с ретерриториализацией общественного производства на Полном теле Земли. Тогда же возникает первая идеология — магия, фетишизм, анимизм, тотемизм и тому подобные суеверные верования и практики, с которыми тотчас же смешивается протонаука. Это смешение происходит в двух формах. Одну из них мы видели выше: магические и научные представления о природе и её законах, например, законе причинности, смешиваются, взаимно диффундируя, так что нельзя сказать: вот это магическое верование или практика, а вот — научное, но все они перемешаны до состояния взаимной не-различённости. Вторая форма сосуществует наряду с первой, являясь её взаимодополнением, осуществлённым в такой форме, которую было бы уместно назвать основанием и восполнением, а именно — комлементарным восполнением целостности картины мира. Впрочем, когда мы говорим о целостности, то речь идёт не о какой-то метафизической неделимости или несоставности того или иного объекта, а о структурном гештальт-эффекте, восполняющем недостающие фрагменты, чтобы завершить полное тело, хотя бы и насилием над фактологической действительностью. Это первополагающее восполнение есть не что иное, как междисциплинарность par excellence, или поле состыковки и взаимодействия фрагментов научного знания и идеологии, имманентное плану нулевой науки, являющее собой междисциплинарность, предшествующую возникновению частных дисциплин и им соприсущую в качестве их собственного непосредственного материала. Можно сказать, что она есть то самое гносеологическое интермеццо, которое задаёт основную тему всего произведения, или гладкое пространство научной вариации наполненное ритурнелями онтогносеологическими, заполняющее все рифлёные участки и конституирующее таковые как способ удержания самого себя в своей собственной поверхности. Всё это можно выразить при помощи следующей метафоры: вообразите расширяющуюся замкнутую и конечную поверхность, выражающую потенциально возможную картину мира того или иного общества, натянутую в качестве текстуры на совокупность всех возможных общественных отношений, чья комплексность определяется на основании сложности способа общественного производства, и в конечном итоге является функцией роста и развития производительных сил, от которых также зависит, какой объём из всей поступающей информации общество может переработать научным методом, заполнив тем самым картину мира, а какую часть — не может, и для восполнения целостности картины, заполняет пробелы всевозможными мифами, легендами, религиозными догмами и идеологическими учениями, так что на первоначальном этапе имеется абстрактная и недифференцированная смесь всего возможного знания с магическими предрассудками; затем из неё выделяются по мере дифференциации общественного производства и разделения труда очень локальные фрагменты философии и частных наук; затем, в ходе буржуазных революций конституируется то, что мы сегодня называем наукой нового времени, разделённой на дисциплины, и принимающей теоретические функции трансцендентального субъекта, механического объекта и ценностно-индиффирентного знания; наконец, в конце капиталистической формации, когда по причине увеличения объёма общественных отношений, относительный рост поверхности картины мира замедляется, и теоретический материал, накопленный в границах частных наук, начинает прорываться наружу, смешиваться и образовывать новую междисциплинарность, так что частные дисциплины, пролиферирующие свои осуществления, оказываются «подвешенными» уже не в поле буржуазной идеологии, а в «конечном бульоне» междисциплинарного детерриториализованного единого научного знания, что и является конечным восполнением научной картины мира, преодолевающим всякую идеологию, всякую религию и всякое ложное сознание.

Эта пролиферация и переплетение осуществлений частных научных дисциплин на плане консистенции и есть выражение номадологической и проблематической науки, в конце общественной истории выходящей на поверхность из–под поверхности громоздких институтов, которые также, несомненно, будут ризоматизированы и обобществлены во всех отношениях. Впрочем, если мы рассмотрим возникновение научных социальных институций — таких как университет, лаборатория, конструкторское бюро, НИИ и тому подобных, то увидим картину, весьма далёкую от представления субъектов, формально ратующих за научно-технический прогресс, и часто имеющих кандидатские и докторские справки, но на деле вставляющих прогрессу палки в колёса. Исходной идеей университета было объединение учёных как тел, обладающих научным методом и научными знаниями во всех областях в совокупности, ради обмена этими знаниями друг с другом и передачи всем желающим. Конечно, в действительности, как европейские, так и арабские или китайские университеты возникали далеко не идеальным способом, однако факт активного участия номадологических элементов бродячего рационализма в их возникновении и конституировании, в отвоевании независимости и академических свобод, является во всяком случае, неоспоримым. Аналогично, исходной идеей лаборатории было объединение научного коллектива с практической исследовательской деятельностью, требовавшей соблюдения имманентных ей условий работы (лат. labora — работа). То же справедливо и для КБ и НИИ, конституировавшихся на остаточной волне Октябрьской революции, когда номадологические элементы, хотя и захваченные государственным аппаратом нарождавшейся сталинской бюрократии, были «добровольно-принудительно» коллективизированы и приставлены к общественно-необходимому труду по производству научного знания. Тот факт, что наука, имманентно номадологическая, способна ретерриториализоваться, зажатая в тиски государственных институций и идеологических аппаратов, не отменяет её сущности, производящей новое знание путём ризоматических разрывов, детерриториализаций, ремиссий и сопряжений, которые в сумме высвобождают то, что Спиноза справедливо называет силой множеств (magnitudo multitudines) — то есть многообразиями (в математическом смысле), осуществлёнными на пересечении множеств людей, вещей и идей. Схоластика и эпистемология, как формы метафизической ретерриториализации науки и философии, на всём протяжении своего существования, беспрестанно подвергались деконструкции силами внутреннего противоречия. Так, в самой сердцевине схоластики, этой, казалось бы, наиболее догматической средневековой институции, жили и действовали безбожники-аверроисты, развивавшие на основании идей Аристотеля в трактовке выдающегося арабского философа Ибн-Рушда идеи плоской онтологии и имманентности причины мира самой реальности: Сигер Брабантский, Боэций Дакийский, Амальрик из Бена, Давид Динанский — то есть всё что впоследствии было заново открыто на новом основании Спинозой, Марксом, Энгельсом, Делёзом, и прочими выдающимися философами-материалистами. Особенно интересен механизм перехода от феодальной схоластической науки к науке буржуазной, так как в этом промежутке между раскодированием прежних потоков, не успевающих кодифицироваться капиталистической идеологией, на поверхность выходит имманентный предел общественной истории и номадологическая наука как его выражение. В самом деле, перед концом средневековья, схоластическая наука и философия переживали тяжелейший кризис, разлагаясь на три значимых фракции: университетские схоласты, повторявшие старые догмы, и уже неспособные произвести абсолютно ничего нового; мистики и шарлатаны, изображавшие из себя учёных, но в действительности таковыми не являвшиеся по причине несоблюдения тех неформальных основоположений научного метода, которые заключаются в диалектическом использовании логики и фактов; наконец, собственной бродячая или номадологическая наука, враждебная старой схоластике и всему старому деспотическому строю. В этот период происходят очень интересные события, связанные с именами Николая Коперника и Джордано Бруно.

Первый из них был учёный и астроном вполне буржуазного склада ума, и несмотря на свои выдающиеся астрономические открытия, не мог их истолковать сколь бы то ни было вразумительным и адекватным образом. Второй был не только и не столько астрономом, сколько философом, и дал ясное и диалектико-материалистическое истолкование его открытий, переведя его научные открытия в область философии, и совершив действительный «коперниканский», или, что то же самое, брунианский переворот в философии, утвердив учение о бесконечной природе, материи как субстанции всех вещей, всеобщей причинности и рабстве воли, что, впрочем, признавалось во все времена наиболее прогрессивными умами своей эпохи. Однако в историю выражение «коперниканский переворот» вошло в связи с именем другого, значительно более реакционного философа, одурманенного буржуазной идеологией, догмы которой он по причине своего невежества принял за некую «истину». Речь идёт, разумеется, об Иммануиле Канте, высказавшем базовые теоретические структуры буржуазной картины мира — трансцендентальный субъект, механический объект и ценностно-индиффирентное знание. Учение об этих вещах ни в коей мере не тянет на звание «философского переворота» — скорее это есть регресс и деградация с деятельной и мыслящей субъект-субстанцией Джордано Бруно, который верно истолковал открытия Коперника в направлении обрушения полупотустороннего субъекта и всех связанных с ним абстракций на план консистенции. Поэтому нелепыми выглядят предложения Бруно Латура «повернуть вспять коперниканский переворот», так как то, что он этим словом называет, никаким переворотом, разумеется, не было, и быть не могло, а действительный коперниканский переворот произошёл за полтора века до выхода в свет «Критики чистого разума». Однако, если на промежутке от Возрождения до Просвещения старая схоластика разлагалась, высвобождая из своих институций номадологические тенденции бродячего рационализма, что было связано с переходом от феодализма к капитализму — то не живём ли мы в начале ещё более мощного высвобождения науки от дисциплин, институтов, бюрократизма, схоластики и идеологии, связанном с переходом от капитализма к коммунизму, и тотальным разложением буржуазной науки во всех сферах её деятельности?

5. Наука как желание познания

Здесь нам следует обратить внимание на способ работы желающего производства в капиталистическом и в свободном, то есть, коммунистическом состояниях. При капитализме и предшествующих формациях желающее производство, в частности и та его часть, которая работает по принципу восполнения восполнения, конституирующего топологическую структуру Борромеева узла, составленного регистрами Реального, Символического и Воображаемого, природа которых была ошибочно истолкована их первооткрывателем Жаком Лаканом как свойств индивидуальной психики, тогда как в действительности все три являются функциями общественного производства, производящими структурные эффекты взаимного восполнения. Согласно учению Жака Лакана, всякое желание есть некий недостаток, конституированный психическими функциями “А” и “а”, где заглавное “А” есть символ Большого Другого (от фр. Autre), а “а” малое есть символ “l’objet petit a”, причём “А” конституирует желание как недостаток желания Другого, а “а” конституирует желание как недостаток самого себя. Первое направлено на другого субъекта, а второе — на тот или иной социальный объект, что с философской точки зрения совершенно безграмотно, так как всякий человек есть объект, произведённый совокупностью общественных отношений, а его субъектом является вся бесконечная материальная природа. Эти и многие другие ошибки Лакана, в которых тот упорствовал, зная о том, что они неверны, по причине гордости и чванства, были раскрыты и опровергнуты его бывшим учеником и создателем шизоанализа, Феликсом Гваттари, который критиковал Лакана с позиций материалистической диалектики, доказав, что всякий недостаток является вторичным в отношении избытка, который и составляет сущность и субстанцию всякого желания, которое по этой причине, совершенно объективно и объектно, так что его можно и должно измерять в джоулях как потенциальную энергию системы. В желании вовсе нет ничего субъективного в старом картезианско-кантианском смысле, оно есть живой и активный объект — так как не существует ничего кроме объектов, и все объекты в природе активны. Жак Лакан либо не знал, либо, что на мой взгляд более вероятно, не хотел признавать этого факта, и потому его учение, несмотря на то, что содержит множество важных и ценных аккомодаций, идеалистически извращает свои же открытия, подобно тому, как ранее извратил их Фрейд, приписывая психику к отдельному человеческому организму, тогда как в действительности всякое физиологическое тело, которое мы называем человеческим не по одним лишь морфологическим признакам, но и по способу экзистирования, является таковым вследствие подвешенности в сети общественных отношений, насквозь пронизывающих и рефлексирующих всю физиологию в ходе деятельности в социальной среде. Поэтому и желание в абсолютном смысле есть совокупность потенциалов, возникающих в потоках людей, вещей и идей в рамках общества, а также в дообщественной и постобщественной природе; а в относительном смысле, о котором мы дальше будем вести речь, оно есть совокупность абстрактных потенциалов общественных отношений, опредмеченных потенциалами электрохимическими на мембранах нейронных сетей живых человеческих тел, встроенных в систему материального общественного производства, которое справедливо может быть названо “желающим” в обоих смыслах этого слова.

Итак, всякое желание есть избыток и потенциал, способное переходить в своё-иное, то есть принуждать всякое тело к тем или иным действиям. Однако, все человеческие тела существуют как человеческие лишь в обществе, которое обладает своей собственной структурой, которая может содействовать либо препятствовать реализации тех или иных желаний. Феликс Гваттари, исследуя эту проблему совместно со своим другом и товарищем, Жилем Делёзом, пришёл к выводу, что на первых трёх этапах реализации всякого человеческого — то есть общественного — желания, препятствуют противоречия общественного производства — сперва природные; затем природные и государственные; наконец природные, государственные и капиталистические — что приводит к возникновению отчуждения, реализующемуся в форме ложного сознания, или идеологии — сперва магической, затем религиозной, и наконец зрелой, буржуазной или либерально-консервативной идеологии, которой уже скоро придёт конец. Иначе говоря, желание, неспособное реализовать себя реальным образом, в области материального производства, конструирует мир опредмеченных и детерриториализованных явлений и знаков, которые Лакан называет Воображаемым и Символическим, ошибочно приписывая им характер структур психики отдельного или абстрактного человека, которая замкнута в его теле, и никуда из него не выходит, опредмечиваясь в предметах, образах и знаках социального пространства, и не интегрируясь из социума в него обратно, не способная переходить от одного человека к другому, или от человека к вещи и обратно, что является выражение положения мелкого буржуа в рыночной стихии, оторванного от всех традиционных связей старого общества, и вынужденного действовать в производстве и торговле на свой страх и риск, что ведёт к выработке у него вредных и идеологических комплексов субъекта-индивида-личности, не имеющих к научной картине мира ни малейшего отношения. Так вот, мир символов, в действительности не замкнутый в четырёх стенах ощущений отдельного человека, а распределённый во всей совокупности общественных отношений, является по необходимости восполнением невозможности полноценной реализации желания, равно как и мир образов восполняет несовершенство мира символов, составляя неоформленное полотно фантастических представлений общественного идеологического сознания, тогда как символической является идеология, выраженная в форме идеологических учений, а реальными являются экономические противоречия, вызывающие её к существованию.

В этом смысле глубоким и подлинно-диалектическим является открытие Ж.Лаканом топологической структуры Реального, Символического и Воображаемого, имеющей форму Борромеевых колец, смысл которой, он сам же, впрочем отчасти фальсифицировал, так что оно нуждается в определённой деконструкции и истолковании. По нашему мнению, каждый из регистров в действительности есть область приложения желания-избытка, конституированная двумя качественно отличными друг от друга различиями — малым, конституирующим различие фрагментов кольца друг от друга и большим, конституирующим различие между его объёмом и разрывом посередине, в котором располагаются два других кольца. Рассмотрим подробнее, как эти различия выглядят для каждого из регионов приложения желания. Первый регион, Реальное, конституирован двумя различиями: малым, между актуальным и виртуальным — и большим, между имманентным и трансцендентным; аналогично, второй регион, Символическое, конституирован двумя различиями: малым, между означающим и означаемым — и большим, между смыслом и нонсенсом; подобно предыдущим, третий регион, Воображаемое, также конституирован двумя различиями: малым, между фрагментарностью и определённостью — и большим, между образом и воспринимающим. Очевидно, что на месте второго члена большого различия и располагается разрыв региона приложения, так как по своей природе не способный быть данным в конституирующем его регистре, он восполняется посредством двух других, так что момент завершённого восполнения всегда реализован как аффектация достижения интенсивности желания, то есть как оргазм, сарказм и фантазм для каждого из регионов приложения желания соответственно. Иначе говоря, целостность научной картины мира конституирована работой желающего производства, имеющей форму двойного восполнения для общественного периода истории, так что истина как таковая, равно как материя как таковая. равно как и субъект познания как таковой не только никогда не даны, но и не могут быть даны в принципе, невозможность чего следует из топологической структуры общественного сознания. Однако, такое двойное восполнения научной картины мира является чем-то лучшим, нежели её данность, так как через своё отчуждение позволяет реализовать себя на качественно ином уровне, а именно — на плане консистенции субстанционально-междисциплинарной, или номадологической науки, раскрывающей гладкое пространство единственно пригодным способом для полноценного приложения общественного желания к его фактуре, содержащей в снятом виде все те положительные достижения дисциплинарной и институциональной науки, которые были достигнуты на данном этапе её развития.

Эта же теория позволяет объяснить режим общественного производства в классовых обществах вообще, и в частности, при капитализме, как имманентного невозможного, в ходе которого возникают теоретические структуры трансцендентной сущности, трансцендентального субъекта, механического объекта, ценностно-индиффирентного знания и другие, им подобные, что является предметом отдельного исследования.

6. Категории науки

В связи с конституированием номадологической науки как субстанциональной междисциплинарности, детерриториализации и переосмыслению подлежит и весь категориальный аппарат старой науки, базовые термины которого должны быть подвергнуты диалектико-материалистической критике и переопределены в соответствии с новым положением вещей, что вновь возрождает уже на новом основании проблематику буржуазной и коммунистической науки и борьбы между ними, каковая проблематика во времена сталинизма подверглась серьёзному искажению от оппортунистов и врагов рабочего класса. Рассмотрим некоторые основные научные категории и дадим им положенные определения вместе с критикой их позитивистским искажениям.

Категория есть научное либо философское понятие, адекватно выражающее ту или иную сущность, то есть совокупность материальных отношений, производящую те или иные объекты. Сущности в своём бытии столь же реальны, как и отдельные объекты (и потому объектны и объективны), и существуют как отношения между объектами.

Факт есть захваченное и зарегистрированное общественными коллективами в их орудийно-языковой деятельности явление действия разрешения движущего противоречия материальной субстанцией. Факт абсолютно объектен, и вся субъектность находится на стороне материальной сущности, производящей то или иное действие, его явление и его орудийно-языковой захват. Что же касается классического «субъекта познания», или отдельного активно-действующего человека, отделённого от материальной субстанции непроницаемой стеной полупотусторонней субъективности, то он есть лишь идеологическая иллюзия капиталистического способа производства, и в реальности не существует вовсе.

Логика есть наука о когерентном и адекватном манипуляции опредмеченными и означенными отражениями действий объективной действительности. Логическая наука возможна не потому, что будто бы человек приписывает природе законы, которых в ней прежде не было, как то проповедовал Кант, а вслед за ним повторяют позитивисты, феноменологи и прочие реакционеры, а также богословы (то есть поповствующие и попы), с той лишь поправкой, что на место отдельного абстрактно человека они ставят потусторонний разум, то есть бога — а наоборот, потому что материи присущи имманентные закономерности существования, которые древние греки именовали Логосом, или космическим законом существования всего через диалектические противоречия. Диалектико-материалистическая логика верно схватывает противоречия материальной субстанции, выражая их в логических законах и категориях, в отличие от формальной логики, чьи проповедники утверждают, что первичными являются законы человеческих языков, которым материальная природа обязана подчиняться и соответствовать, оспаривая на этом нелепом основании, в частности, существование объектных противоречий и отрицаний в материи, что давно было опровергнуто научным миропониманием.

Познание есть процесс отражения объективных свойств материальной субстанции в её же складках, конституированный природой интерцепта, или онтогносеологической складки, в котором формы одной части материи отчуждаются от своего исходного субстрата и переходят на иной субстрат, являясь ему и сообщая свои кодификации. Старая буржуазная философия учила, будто познающий край материальной складки является активным субъектом, а познаваемый край — пассивным объектом, и они вовсе не имеют между собой ничего общего, так что субъект даже не является материальным, а существует как нематериальный призрак, при рождении вселяющийся в тело, а после смерти отлетающий в потусторонний загробный мир. Научный прогресс опроверг эти вздорные и суеверные представления, доказав, что и познающий и познаваемый края гносеологической складки являются объектами, произведёнными материальной субстанцией, которая и принуждает их действовать, являясь единственным абсолютным субъектом всех событий в этой бесконечной Природе.

Гипотеза есть недоказанное предположение о существовании некоей закономерности между теми или иными объектами в природе, совершённое на основании теоретической обработки факто-логического опредмеченного материала.

Теория есть доказанное предположение о существовании некоей закономерности между теми или иными объектами в природе, совершённое на основании теоретической обработки факто-логического опредмеченного материала.

Доказательство есть теоретическая операция манипулирования факто-логическим материалом, выделяющая из него сущностную составляющую и сопоставляющая его с выдвинутой гипотезой относительно сущности того или иного объекта. Для того, чтобы быть осуществлённым в качестве доказательства, данная операция должна быть сообразна по форме воспринимающему коллективу, то есть быть осуществлённой в форме аргумента.

Аргумент есть формальная операция манипулирования факто-логическим материалом, принуждающая воспринимающий её коллектив признать данную операцию истинной. В классовом обществе часто применяется не по назначению, а именно — для представления в качестве истинных ложных гипотез и наоборот, ради умышленного обмана коллективов, не сведущих в научном и философском диалектико-материалистическом миропонимании, с целью получения корыстной выгоды разного рода мошенниками, шарлатанами и прочими идеологами.

Эксперимент есть научная операция производства фактологического материала в частично или полностью контролируемых условиях.

Дисциплина есть чётко отграниченная от других область научного знания. Дисциплины, или абстрактные друг от друга науки возникают в период становления капитализма, и по мере накопления в них всё большего факто-логического и теоретического материала, начинают выходить за свои пределы, вторгаясь на территории соседних дисциплин, формируя пространство междисциплинарности, на первом этапе как зависимое и подчинённое сепарированным наукам, а на втором как самодостаточное, в свою очередь оказываясь в положении подчинённых разделов новой тотальности целостной диалектико-материалистического миропонимания.

Концепт есть философский захват теоретического материала частнонаучных дисциплин, конституирующий пространство междисциплинарной номадологической науки.

Метод есть теоретически осмысленный способ осуществления всякой общественной деятельности, включая саму деятельность теоретического осмысления, обладая, таким образом, диалектическим свойством аутопоэтической рефлексии эмпирико-рационального самопознания сущности всех вещей.

Принцип Оккама есть научный принцип, предписывающий разумное ограничение вводимых категорий, которые должны быть адекватными реальным сущностям и их аспектам, а также не должны однозначно дублировать друг друга по крайней мере в пределах одного и того же языка. Принцип Оккама подвергался и продолжает подвергаться третированию и извращению со стороны позитивистов, отрицающих реальное существование природы и общества, и утверждающих, будто допущение категорий, отсылающих к реальным объектам есть метафизическое допущение, противоречащее принципу Оккама. В действительности существование объектной реальности доказывается по принципу достаточного основания, а принцип Оккама предполагает априорную избыточность категориального аппарата, имеющую тенденцию к шизоидному нарастанию по причине роста научного знания, фактологического, теоретического и концептуального материала, имманентно присущую номадологической аутентичной науке.

Модель есть исследовательский симулякр, выражающий те или иные свойства симулируемого объекта. Позитивисты часто искажают и извращают смысл данного термина, трактуя в субъективно-идеалистическом смысле. Одной из наиболее нелепых трактовок данного понятия является учение выдающегося физика и негодного философа Стивена Хокинга о моделе-зависимой реальности, согласно которому объекты не обладают никаким самобытием, но возникают, изменяются и исчезают по причине того, что тот или иной человек о них подумал, и будто бы вне сознания отдельных людей нет ни пространства, ни времени, ни атомов, ни галактик, ни общества, ни природы, а одно сплошное ничто, покорно принимающее видимость той или иной идеи, о которой тот или иной человек подумал. Солипсизм Хокинга принципиально не отличается от солипсизма Маха и Авенариуса, и для его опровержения вполне пригодны классические положения ленинского «Материализма и эмпириокритицизма» — одной из наиболее выдающихся философских работа XX века.

Парадигма есть философский термин, позитивистский по происхождению, антинаучный по форме и идеологический по содержанию, призванный извратить смысл научного прогресса, обозначающий некую метамодель (в определённом выше извращённом смысле), принятую научным сообществом (то есть навязанную ему сборищем позитивистов), с которой учёные (вся учёность которых заключена не в их исследованиях и открытиях, а в бюрократических справках, будто бы удостоверяющих их научный статус) сверяют всю свою деятельность до тех пор, пока она не перестаёт удовлетворять их потребностям. В действительности учение о парадигмах есть извращение категории теоретических структур, отрывающее историю науки от истории общественного производства и от политической практики классовой борьбы за грядущее коммунистическое общество. В отличие от парадигм, представляющих собой всего лишь модели в специфическом субъективно-идеалистическом позитивистском смысле, теоретическая структура есть материальный объект, совокупность общественных отношений, принуждающий взаимодействующих с ней людей мыслить определённым образом, выстраивая картину мира магическим, религиозным, собственно идеологическим, или диалектико-материалистическим научным способом.

Закон есть закономерность взаимодействия, имманентная совокупности взаимодействующих объектов. Так, например, законы общества не существуют вне общества, а законы биологической эволюции не действуют там, где нет жизни, возникая только там и в той форме, где и как их объект существует. Позитивисты и попы трактуют закон, как закономерность, внешнюю по своему происхождению рассматриваемому объекту, так что по мнению позитивистов, закон переходит на объект от полупотустороннего субъекта, а по мнению попов — от вполне потустороннего божества. Эти и подобные идеологические мнения были опровергнуты материалистической диалектикой и всеми частными науками как нелепые и не соответствующие объективной реальности.

Знание (греч. γνωσις, от санскр. jnana) есть теоретическое отражение объективной реальности, противоположное мнению как недостоверному отражению реальности и заблуждению, как ложному отражению реальности. Знание бывает рассудочным или формально-логическим, познающим истину абстрактно — и разумным, то есть диалектическим, познающим истину конкретно. Значимыми формами рассудочного и разумного знания являются ценносто-индиффирентное знание, оторванное от практического и политического целеполагания воздействием на носителя буржуазной идеологии — и ценностно-афферентное знание, преодолевающее буржуазную идеологию, и подчиняющее политическую практику научному и теоретическому осмыслению и критике.

Истина есть теоретический объект, виртуально присущий всякому действительному объекту, и включающий в себя его сущностные моменты и элементы, и познаваемый в ходе теоретической обработки факто-логического материала, очищаемого от случайных, несущественных напластований.

Критика этих и иных категорий старой науки является предметом диалектико-материалистического наукоучения (от нем. Wissenschaftslehre), важной вспомогательной дисциплины, призванной разрушить старый строй институциональной науки, деконструировать идеологические коннотации научных терминов, теорий и категорий, выступая, таким образом, в роли повивальной бабки новой номадологической науки, экспроприированной у позитивистов, книжников и схоластов, и обобществлённой на пользу всем людям, а не одной лишь буржуазии. В этом смысле номадологическая наука есть логическое выражение и продолжение науки Маркса и Ленина, конституировавшейся на острие классовой борьбы и всех социальных противоречий, предвосхищая нынешний большой синтез и установление диалектико-материалистической трансдисциплинарности как субстанциональной основы частнонаучных дисциплин. Из этого следует неизбежность двух процессов, которые мы наблюдали на протяжение всего процесса вычленения коммунистической науки из предшествующего состояния, а именно политизацию науки и сциентизацию политики, в конечном итоге конструирующими план консистенции, в котором уже вся наука в целом и политика как область борьбы за господство социальных партий Труда и Капитала оказываются зависимыми и подчинёнными регионами единого пространства смешения и взаимодействия.