Предисловие

Набросок данного текста был написан в конце 2015-го года в контексте деконструкции фундаментальной онтологии Мартина Хайдеггера, в свою очередь задумывавшейся как деструкция истории европейской метафизики. Идея материалистической трактовки наследия данного немецкого мыслителя впервые встречается достаточно рано — у его ученика Герберта Маркузе, написавшего впоследствии книгу «Хайдеггерианский марксизм», а также использовавшего ряд ходов мысли своего учителя в работе «Одномерный человек», посвящённой критике идеологических механизмов позднего империализма. Вместе с тем данное начинание не привело к ожидаемым результатам, главным образом вследствие небрежной концептуальной работы, проводившейся Маркузе в поле неомарксистской рефлексивной позиции, отграниченной по некоторым причинам от предшествующего политэкономического марксизма, в особенности его философской части — диалектического материализма.

Необходимость более точной концептуальной работы требует рассмотрения хайдеггерианского поля мысли как сопряжённого с другими полями: картезианским, досократическим, феноменологическим, деконструктивистским, с теорией аффектов, с философией диалога Михаила Бахтина и супрематизмом Казимира Малевича, а также с идеями как неомарксизма, так и классического марксизма. Так, рассмотрение экзистенциала ожидания позволяет прояснить работу концепта настроенности как аффектации, рефлексивно замкнутой на себя, подобно картезианскому Когито, устройство которого обзначено в конце текста "О настроениях философов". Другим существенным моментом для деконструкции всего фундаменталь-онтологического начинания является связь экзистенциалов со схоластическими категориями чтойности (quidditas) и этовости (haecceitas), нашедшими достойное приложение в материалистической диалектике Феликса Гваттари и Жиля Делёза.

Экзистенциал ожидания

Нечто отсутствует. Мы говорим: оно должно скоро явиться, но как скоро явление наступит, мы не знаем. Также это означает, что наступающее может и не явиться, не случиться, не произойти. Или пройти — но мимо. Как много опасных, непредсказуемых, независящих друг от друга и от нас факторов. И всё же… И всё же, если ожидание есть некая, пока что неопределённая, неконкретная и не ясная нам нехватка, то как возможно было бы эту нехватку схватить — и следует ли это делать?

Прежде всего проведём различительные противопоставления: это одно, а это другое; вот разрыв между ними, а вот различие, имманентно-конститутивное для данного разрыва. Проведём диалектическое различие между ожидающим и ожидаемым, имеющее слишком мало общего с какими бы то ни было картезианскими и прочими дуалистическими субъект-объектными топиками. Ожидающее не есть субъект, так как в ожидании отсутствует какая бы то ни было целенаправленная активность, так как цель, к которой активность могла бы стремиться, равно как и предмет, к которому она могла бы быть приложена, в ситуации ожидания отсутствуют. Поэтому ожидание действует на ожидающее десубъективирующим образом, полагая его активность как бесцельную и беспредметную. Таким образом, ожидающее не имеет в процессе своего ожидания ни цели ни предмета, что в свою очередь может быть понятно как лишённость, либо свобода как в плане репрезентации, так и в плане действительного функционирования. В самом деле, отсутствие цели понимается как негативная бесцельность, своего рода бесполезность либо непригодность. Но всё могло бы быть совершенно иначе, но только если цель понимается и принимается как некая пред-заданность, связывающая желание с определённым результатом, который может последовать, а может и не последовать в потоке событийности. Так же и лишённость предмета активности может быть понята диалектически, как свобода от приложения сил, от другого ожидания, следующего за приложением силы и ожидающего свершения её последствий, вслед за которыми следуют другие, третьи и так до бесконечности, что ожидание никогда уже не может быть приостановлено, но становится перманентным состоянием материальных тел, прерываемое в отношении каждого из них лишь их собственным распадом. Значит ли это, что всякое ожидание уже-всегда есть ожидание собственного распада? По всей видимости, так сказать было бы некорректно, так как отношение ожидания и его прекращения имеют синтетический, а не необходимый характер, так как дождаться можно не только своей смерти, а чего-то другого, возможно, ещё худшего. Таким образом, в ожидании результат не определён ни качественно (что именно произойдёт?), ни количественно (где, когда, сколько?), ни причинно (почему?), ни целесообразно (зачем?), ни событийно (произойдёт ли вообще?) — но то, что имеет место — так это предвосхищение грядущего неопределённого, каковое предчувствие само является не-определённым, в чём и состоит его действительная определённость. Что, в свою очередь, конституирует ожидание как тянущееся состояние подвешенности, в которое помещается подверженный ожиданию объект.

Исследуем теперь проблему с противоположной стороны, из фокуса ожидаемого, которое (не)определяется двояким способом: во-первых, в плане репрезентации как цель, явление которой снимает напряжение пустого восприятия; и во-вторых, в плане функционирования, как предмет, приход которого снимает напряжение пустой готовности силы. Однако, событийность процесса играет против ожидающего, так как никогда нельзя знать точно, что являющееся в явлении суть искомая цель ожидания, которая могла бы его прекратить. Скорее, наоборот, во всяком случае восприятия того или иного являющегося явления как ожидаемого, имеет место ложное узнавание, так как ожидающее не может знать, что должно явиться наверняка ни в качественном, ни в количественном, ни в каком ином отношении. Здесь, пожалуй, ход мысли становится несколько абстрактным, и, ради восполнения, можно даже привести развлекающий пример: пусть человек Пётр ждёт человека Павла на железнодорожном вокзале. Приходит поезд, останавливается, из вагоны выходит некто, выглядящий как Павел, говорящий как Павел, одетый как Павел, одним словом, являющийся как Павел. И неудивительно, что человек Пётр узнаёт в нём Павла. Не принимая во внимание классического рассуждения, что даже электрон бесконечно познаваем, тем более и атом, в состав которого он входит, имеющее весьма неприятное для наивных реалистов продолжение. Дело в том, что для того, чтобы удостовериться в тождестве двух Павлов — того, которого Пётр воспринимал ранее и того, который теперь ему явился на вокзале, необходимо знать того и другого полностью, что невозможно. Поэтому в явлении уже-всегда является не подлинник, а лишь симулякр, нетождественный не только гипотетической цели ожидания, но даже и самому себе. В самом деле, пусть на вокзал прибыл человек Павел, которого Пётр воспринимал до этого, и его не убили и не подменили по дороге те или иные заинтересованные лица — несомненно, состоящие в сговоре и тайно злоумышляющие против обоих наших персонажей, коль скоро они решились на подобные действия. Но материя, составляющая Павла, беспрестанно движется, поддерживая лишь относительную устойчивость формы, и потому Павел — равно как и любой другой человек, и вообще любой объект природы, во всякий момент времени перестаёт быть тождественным самому себе. И тот человек, которого Пётр ждал, никогда к нему не приедет, потому что был стёрт безжалостными потоками становления, конструирующими во всякий момент времени вместо него новый симулякр — неодушевлённую подделку, дёргающуюся, ходящую и разговаривающую под действием материальных сил. Поэтому никакое ожидание в плане репрезентации не может быть успешным, так как тот объект, явления которого ждут, никогда не придёт как уничтоженный силами природы, а вместо него всегда являются — или не являются — какие-то другие, отличные от ожидаемого объекты.

То же самое справедливо и в отношении приходящего объекта как предмета приложения сил: приходящее нечто остаётся сокрытым в бесконечно складчатой поверхности самого себя, и потому непознаваемо. И прилагая к нему силы, прилагающий не знает, к чему он их прилагает, оказываясь вынужден ожидать неведомых последствий своих действий, совершённых вслепую. Конечно, в данном случае, как и с восприятием, снимается напряжение ожидания, сила настороженности и внимательность восприятия растрачиваются на являющийся образ и приходящий объект. Сами оказываясь недоступными восприятию и приложению силы, растрачиваемыми, таким образом, на нечто, отличное от самих себя. Иначе говоря, между десубъективированным ожидающим и неопределённым ожидаемым лежит пространство разрыва между ними, как если бы ситуация ожидания очерчивала своего рода эллипс о двух фокусах, на расстоянии от которых и распределяется отношение (не)-наступающего события, ускользающего от какого бы то ни было определения и конститутивного для всего поля восприятия и действия сразу.

Похоже на то, что структура ситуации имеет вид двойной трансгрессии, выводящей за пределы сначала «субъекта», который лишается способности действовать и воспринимать активно в неопределённом мерцании отсутствующего ожидаемого — а затем ожидаемого, смещающееся наступление которого само полагается в качестве предмета приложения сил и восприятия, замыкая их на самих себе и конституируя тем самым план чистой виртуальности. Суть дела в том, что ожидание как ожидание явления, события, встречи, само существует явно, проходяще, случайно. В самом деле, когда ожидают, то ожидают, когда нечто явится — то есть станет явным, хватаясь за нечто, которое должно стать наличным, теряют само ожидание, которое всегда существует лишь явно, ни от кого не скрываясь — но слишком явно для привязанного к наличию внимания, оставаясь для него невоспринимаемым. Поэтому ожидание существует явно. Также, когда ожидают, то ожидают некоего события — по-латински e (x)ventum, что и значит буквально (про)-ис-ходящее, то есть выходящее из виртуального в число актуальных объектов и проходящее среди них обратно в виртуальность. Поэтому ожидание существует проходяще. Наконец, когда ожидают, то ожидают встречи с ожидаемым, а встреча в древнерусском именовалась случением, которое может произойти, а может и не произойти — или, лучше сказать, происходит с некоей вероятностью, что и нашло своё отражение в современном понятии случайного.

Из чего следует, что хотя ожидание есть ожидание отсутствующего, само оно определено как присутствующее отсутствие, которого ждать вовсе не нужно, а тот, кто ждёт, что уже всегда при нём как некто, закосневший в своих суждениях, восприятиях и действиях. Также из этого следует, что ожидание парадоксально сочетает в себе актуально бесконечное ускорение и бесконечное замедление, так как его процессуальность, исключающая разрешение, представляет собой бесконечно отложенное наступление ожидаемого, которое медлит наступить на протяжение всей вечности — а его событийность наоборот, имманентно присуща всякому объекту в любой момент времени, настигая его сразу же по мере его происхождения. Иначе говоря, ответ на вопрос: долго ли нам ещё ждать ожидания, имеет парадоксально-диалектический ответ: если ждать, то долго, а если нет — то сразу же. Впрочем, результатом здесь становится не какое-то новое наличие, а скорее имманентное смещение восприятия и желания, замыкающихся на самих себя.

Теперь ясно, что нельзя сказать, будто мы приблизились к определению понятия ожидания, если только под приближением мы понимаем конкретизацию «его самого» — которого, как раз таки, и нет, и не будет, каковое отсутствие является условием его синхронного присутствия во всякой ситуации этого ледяного космоса.

Тем не менее, какая-то конкретизация, определённо произошла, но произошла как бы латерально, в стороне от главного обвиняемого исследовательского процесса, положительного разрешения которого мы все уже давно ждём. Как если бы окаймляющая тело проблемы смысловая территория фрагментировалась и артикулировалась сама в себе, экстернализовав своё неразличимое в качестве абсолютно-внешнего, приостанавливающего её собственное осуществление.

Метафизическое, позорно-бессильное ожидание события могло бы быть сменено имманентным событием ожидания как уже-никогда-не-наступления-и-не-явления. Поэтому бессмысленно и бесполезно ждать его наступления. Необходимо нечто иное, некое смещающее движение без движения, экстернализующее бесконечные ускорения и замедления потоков материальной субстанции. Функционирующее как поломка в порядке законного ожидания, а-законное ожидание не наступает в результате чьих-то действий, оказываясь самопроизвольным пределом всех частичных ожиданий чего-то определённого, если всё ещё и не конкретного. Нельзя сказать, что такая поломка является вызванной тем или другим объектом, так как в ходе рассмотрения мы опять снова проваливаемся в дурную безначальность ускользающего смещения предела. Существенным же здесь оказывается нечто иное, а именно — сдвиг от трансцендентальной в пользу имманентной причинности, как если бы та была своей собственной субстанцией в строгом смысле этого слова, а именно — причиной самой себя. Следует ли из этого тождество материи и ожидания? По всей видимости, подобное исследование носило бы весьма юмористический характер, особенно с учётом характера смещения, обращённого лишь на себя, неотличимого от движения вечного возвращения, присущего природе как конкретному способу существования материи. Так или иначе, но существует некий ледяной юмор, вслед за смещающим свою проблематику движением разума и прочими кишечными в широком смысле этого слова телодвижениями, смещающими своё наполнение вдоль складчатых поверхностей, обрабатывающих свободно текущие по ним материалы. Попытка схватить ожидание поэтому не только уже-всегда обречена на неудачу. Хуже того: она — пошла, как не соответствующая своему понятию, так как пошлостью и называют несоответствие понятия предмету и наоборот. Предоставьте ожиданию не-двигаться свободно, не хватайте его — так будет лучше для вас самих. Телеономия природы.