Тьма как пространство возникновения Вещей
В мае 2022 года в критическом литературном журнале «НЛО» впервые после начала войны был опубликован раздел «Новой социальной поэзии», единственным «произведением» в котором стали три страницы полностью чёрного пространства[1]. Как и многие публицисты, литературный критик Юлия Подлубнова проводит параллели между данным «стихотворением» и особой литературной техникой блэкаута, использовавшейся ещё в начале XX века сюрреалистами и дадаистами и предполагавшая «вычёркивание» из уже имевшегося текста «всего лишнего» для создания, «нахождения» новых художественных текстов и форм. При этом самым интересным оказывается жестокая принципиальность Подлубновой, то, как она почти что с удушливой догматичностью Сартра даёт оценку вернувшемуся после долгой паузы разделу. В своём комментарии для сетевого журнала «Метажурнал» критик пишет, что:
«[п]ерформативный жест “Нового литературного обозрения» имеет очевидный смысл: смерть социальной поэзии, смерть искусства во времена абсолютной социальной катастрофы — войны и цензуры. Указав на запрограммированные ассоциации с «Черным квадратом» Малевича (но без мистических прозрений оного) и «Поэмой конца” Василиска Гнедова, я бы говорила также о тотальном блэкауте (и соответствующей поэтической практике), не предполагающем какой-либо возможности для высказывания. Не случайно черная запечатанная полоса продлена в журнале на несколько страниц — катастрофа длится и из нее нет прозреваемого выхода. Черная полоса на месте поэзии — это зафиксированное и асфиксивное молчание, когда произносить что-либо неуместно и невозможно, тотальный траур по всем, кто оказался затянут в воронку катастрофы, и по всему, что превратилось в эти дни в пепел, прах» [2].
Сразу же Подлубнова отвергает какие бы то ни было иные возможности трактовки данного литературно-социального жеста и постулирует совершенно упаднические, безальтернативные нарративы. Для критика данный жест «имеет очевидный смысл», и всё же не стоит так быстро принимать желаемое за действительное. При ближайшем рассмотрении иллюзорность «объективного» взгляда Подлубновой становится вовсе неприкрытой — отвергая прочие символы, которые может представлять из себя тьма абсолютного «блэкаута», когда сказанное остаётся как бы по ту сторону понимания, исчезает в цензурной паранойе чёрного маркера, указывая непосредственно на невозможность существования каких-либо претензий на царство Символического, выражаясь лаканианскими терминами, критик парадоксальным образом конструирует этим жестом новые символы.
Что такое «тьма»? С физической точки зрения, тьма есть лишь отсутствие фотонов света, которые могли быть отражаться от поверхности прочих предметов, делая их видимыми. Но тьме плевать на наши чувства, она инертна. Её не заботит наш страх неизведанного, страх, предполагающий совершенно подсознательные попытки замещения тьмы. Иными словами, тьма, как кантовская Вещь-сама-по-себе, есть Ничто, но только в инерции нашего трансцендентного движения от духа внутри нас к миру вокруг нас эта тьма приобретает «смысл» (она «прячет» что-то, она «хочет спрятать» что-то от нас, в ней хотят спрятать что-то от нас и т. д. и т. п.). Срабатывает инверсия известной формулы Лакана, когда «Ничто занимает место Нечто». Так тьма совершенно парадоксальным образом обретает форму, становится осязаемой, как отсутствие предметов становится узнанным, стоит нам обозначить это отсутствие числом 0. Отрицание, негативизм сущности вновь оказывается доказательством того, что он сам (негативизм) есть часть той сущности, которую он отрицает.
Самым забавным в этом всём оказывается намеренное упущение Подлубновой из виду той дихотомии, на которой держится само наличие стиха в сфере нашей жизни. Стих — это то же тело человека, которое функционирует подобно машине. Выражаясь словами Делёза, стих постоянно занимается производством как желаний, так и — что ещё более важно — смысла, контекста, который окружает сам стих. Как и любое тело, стих существует в бинарной матрице отношений, стыкуясь с другой машиной, которая определяет его: текст ложится на поверхность бумаги, бумагу сплетают в книгу, книга обхватывается руками чтеца и т. д. Это — неизбежное производство, существующее при дихотомии вещей, создающем «ассоциативный режим», как говорил Делёз. Одно невозможно без другого, а потому трансгрессивное другое есть непосредственная часть имманентного первого. Короче говоря, совершенно нигилистский блэкаут Подлубновой может существовать только в контексте белых полей листа, на который он положен. Это сосуществование возникает потому, что оно является непосредственно вписанным, закодированным в феномен границы, возникающей между двумя плоскостями, которые эту же самую границу и создают — без качественно разных плоскостей нет границ и наоборот! Именно поэтому мгла[3] чистого листа бумаги является такой же всепоглощающей бездной Ничто, из которой мы пытаемся спастись, подобно Сизифу. Мы мараем этот оглушающий туман белизны, пытаемся «потревожить» его поверхность, наделить смыслом. Буквы, возникающие на поверхности листа бумаги, цвета чёрного угля, цвета «без-возможной» пустоты, на самом деле даруют нам освобождение и лёгкость понимания. Из Тьмы рождается чёткая канва узнавания, которую старательно избегает Подлубнова постольку, поскольку в данном случае её абсолютно контрпродуктивная, отрицающая и даже, не будем бояться этого слова, эгоистичная критика терпит полный крах и оказывается совершенно несостоятельной.
При этом крайне ироничным оказывается тот факт, что Подлубнова, видя в «Новой социальной поэзии» символ тотальной невозможности для самовыражения в нынешней путинской России, как бы критикуя данное положение дел, сама оказывается на стороне не способных к творчеству бюрократов, бесформенной массы, на которой держится анти-эмоциональность (или, скорее, иллюзорная сверхэмоциональность) нынешнего капитализма. Для неё, как для истинного бюрократа, оказывается губительно страшной, неподъёмной сама мысль о том, что в тьме находится нечто иное помимо Ничто. И ведь так оно и есть! Не из тьмы ли возникают наши самые отчаянные страхи и самые яркие эмоции? Не тьма ли предшествует нашему рождению, неизбежным, семиотически-логическим образом становясь «началом всех начал»? Не тьма ли оказывается нашим собственным забытым основанием, источником пре-символического намерения, выразимого лишь в чистейшем, бездонном акте насилия?[4] Бюрократу крайне важно, чтобы ничто не указывало на это, не указывало на возможную связь с Политическим, которое замещает собой точно такую же онтологическую пустоту социального порядка и указывает на давно забытый источник нашего Я[5]. Для него (бюрократа) крайне важно, чтобы этот вектор так и оставался «всего лишь формой»[6], не подрывая при этом основ его по сути авторитарной власти, не тревожа поверхность, за которой скрывается истинная бездна Небытия. На абсолютно анти-творческую натуру бюрократизма, на его страх перед свободно ассоциативной абстракцией искусства указывает Майкл Дж. Пауэлл, приводя в пример эпизод из культового романа Джозефа Хеллера «Уловка-22». В нём главному герою, капитану Йоссариану:
«…дана власть редактировать черными метками письма, которые солдаты Второй мировой войны отправляют с фронта домой. После первого дня работы Йоссариан быстро понимает, насколько она однообразна, и превращает ее в игру:
«Смерть определениям, решил он однажды — и принялся вымарывать из писем, которые проверял, все прилагательные и все наречия. На следующий день он объявил войну предлогам. А потом его посетило высокое вдохновение, и он решил оставлять в письмах только предлоги. Листки с разрозненными закорючками предлогов обретали подспудный, внутренний драматизм, а сообщения становились гораздо универсальней»[7].
[…]В романе Хеллера «Уловка-22» передана причудливая сущность и параноидальная логика бюрократии, поскольку сторонние наблюдатели сталкиваются с ней косвенно, через искаженную перспективу. Хеллер описывает эту странную логику косвенными средствами, поскольку неспособность Йоссариана напрямую взаимодействовать с бюрократической властью как раз и является его затруднительным положением в «Уловке-22». Каждый раз, когда Йоссариан пытается постичь истину бюрократии, правила умудряются ускользнуть от него. И точно так же черные метки, которые создает Йоссариан, намеренно неуловимы. Для тех, кто не знает правил, а это особенно актуально, когда эти правила сами являются секретными, разгадка происходящего внутри бюрократии представляет собой пугающую проблему»[8].
Иными словами, Йоссариану потому неподвластна бюрократическая логика параноидального, поскольку сама его человеческая натура предполагает творческую вариативность, полное погружение в символическую интерпретацию, которая предполагает вечный поиск новых смыслов даже в контексте полного стирания. Именно такая логика неподвластна бюрократу и опасна для него.
Потому нам показалось крайне важным обозначить именно этот случай. Мы ставим нашей общей целью преодоление царящей в глобальной русской диалектике хтони, не способной на поощрение анархистской деятельности, однозначно лишённой пространства для джазовой импровизации, которая уносит нас в пограничные состояния метафизики. Мы выступаем против цензурной природы тьмы как минимум потому, что цензура есть точно такой же «непонятный» самой тьме социальный конструкт, как и все остальные. Это сейчас в нашем восприятии укрепилась «замалчивающая» функция блэкаута, вдохновлённая романтикой конспирологической природы каждой из спецслужб. Когда 1924 году Мэн Рей опубликовал в дадаистском журнале «391» своё безымянное стихотворение, состоявшее исключительно из чёрных линий, упорядоченных в виде 17 строк, он указывал не на свойственную современности, подсознательно вездесущую одержимость собственным преследованием — до начала Холодной войны оставалось почти четверть века! — а на саму суть стиха, что он есть или, точнее, что он не есть. У Рэя нет слов, но у него есть структура, форма, ритмика, которая прослеживается в том, как одна строка состоит из нескольких чёрных линий. Создавая между ними пространство, Рэй указывает на их (линий) одинаковую разность — невозможно перечеркнуть одну строку одной чёрной линией, так как сама по себе природа строки неравномерна, может включать начало и конец двух грамматических предложений, начало и конец двух разных символических направлений, начало и конец двух разных ритмических строёв…
Очевидно, что мы, люди, пытаемся провести семиотическую экспансию на всё, что нас окружает. Точно так же, как post factum определяем смысл сказанного в начале уже после того, как мы завершили синтаксическое конструирование, мы пытаемся увидеть в любом примере блэкаута жест и критику беспощадного купирования, его неизбежную вездесущность, но идея Рэя гораздо глубже и состоятельнее уже ставшего нормой status quo. Она (идея) заключается в том, что всепоглощающая тьма блэкаута предполагает не только поверхностное стирание, цензурирование, извращённое желание стереть и «начать сначала» (как если бы там изначально ничего не было, и сам приём блэкаута был бы «всего лишь» формой, бодрийяровским симулякром без оригинала, нигилистической пустышкой), но и глубинный указатель на забытое нами самими травматическое ядро нашего существа, нашего подсознания; на стремление находить это нечто в тёмных уголках блэкаута. Находить не потому, что там действительно что-то есть, а потому, что мы непосредственно хотим это что-то найти, посягнув на произвол власти тьмы. Этому способствует и то, что возможности редактирования безграничны, ведь существует не только множество вариантов редактирования одного и того же текста, но и бесконечное множество текстов, которые можно отредактировать совершенно одинаковым способом. Иными словами, полный блэкаут возбуждает наши глубинные фантазматические центры, потому что подсознательно мы понимаем, что под тьмой чёрных строк один текст может прятаться с точно такой же вероятностью, как и тысячи других.
Удивительным образом мы открываем для себя парадокс, который утверждает, что за блэкаутом одновременно скрываются, как и все тексты мира, так и ни один из них. Нагляднее всего это будет видно, если попытаться провести своего рода эксперимент и вычеркнуть один и тот же текст, но дважды! В первый раз — с помощью блэкаута, чёрной массы тьмы, и во второй раз — с помощью уайтаута, за счёт того, что «стёртое» становится непосредственной частью листа, частью белой мглы, потусторонней метафизической территории. Таким образом мы понимаем ещё больше, что полностью блэкаут никогда не будет «всего лишь» Ничем — знаком нуля, символом цензуры, немоты и молчания. Как минимум потому, что с эстетической точки зрения он наделён совершенно разными функциональными характеристиками.
Как пример, мы решили представить вам стихотворения, которое решили оформить дважды по вышеописанной тактике. Существуя за счёт дихотомии с плоскостью бумаги, очерчивая свой собственный смысловой чертог, тем самым уподобляясь таким же чёрным буквам, блэкаут (как фигура, знак-образ на белом фоне) становится таким же словом, таким же символическим значением, который предполагает расшифровку, приглашает к ней. Блэкаут наделён изначально ясной трактовкой, в то время как уайтаут — это территория врага, территория «истинного» Ничто, на котором должны возникать новые узоры и смыслы, ведь именно это и является определением белой пустоты; это то, без чего сама девственная белизна листа бумаги не может существовать позитивно. Короче говоря, если блэкаут означает скрытое («там уже что-то есть/было, и я должен реконструировать, какое именно «что-то» там было»), то уайтаут означает пробел, незаполненное («там — пробел, который я могу заполнить на своё усмотрение, так как там изначально ничего не было и не задумывалось, потому что оно не «заполнено» чёрным»). Таким образом, вопреки утверждениям литературного критика об отсутствии претензий блэкаута «НЛО» на мистицизм «Чёрного квадрата» Малевича (как если бы «Чёрный квадрат» был центром сосредоточения мистического для Подлубновой по такому же принципу, «просто потому что»…), он (блэкаут) как
hortus conclusus, J.B. //jazz baltycki
[1] Новая социальная поэзия // НЛО — М.: ТОО «Новое литературное обозрение», 2022. — №175 (3’2022) — С. 7-9 URL: https://www.nlobooks.ru/upload/iblock/90f/7-9%20poetry175black.pdf (дата обращения: 07.12.2022)
[2] Метажурнал // telegram — 2022 URL: https://t.me/metajournal/2284 (дата обращения: 07.12.2022)
[3] Здесь стоит вспомнить, что непосредственно белый цвет также может символизировать Смерть и траур, что свойственно для множества восточных культур. Более того, в пределах одной культуры один и тот же цвет может наделяться совершенно разными свойствами в зависимости от социального контекста. Так в Японии траурные церемонии проходят в белом цвете, который символизирует чистоту духа умершего или умершей, в то время как свадебный наряд служит символом невинности и чистоты мирской жизни, в которую стремится проникнуть чистота духа.
[4] Об этом говорил ещё Бакунин, когда утверждал, что «страсть к разрушению есть вместе с тем и творческая страсть!» (4.1). Так он выразил идею, которую озвучивал Лакан, утверждая, что «отрицание есть ещё одна, особая форма принятия». Иными словами, более глобально, разрушать — значит в том числе и создавать (создавать новое пространство для Нового, предоставлять Новому доступ, разрушать через эстетическую призму опыта).
4.1 Бакунин М. А., Собрание сочинений и писем. 1828-1876. — М., 1934-1935. — (Классики революц. мысли домарксистского периода. I. М.А. Бакунин).
[5] Более подробно см. Žižek, S. (2008). For they know not what they do: Enjoyment as a political factor. Verso, p.193-195
[6] Опять-таки не об этом ли говорит сказанное буквально на днях президентом Сербии Вучичем утверждение, что протест двух сербских телеканалов N1 и Nova S против цензуры является чуть ли не саботажем? По словам Вучича белая надпись: «Тьма в Сербии без свободных СМИ» на чёрном фоне буквально ничего не значит. «Если они сами заявляют, что у них проблема со свободой слова, и им не дают говорить, то проблема в том, что их хозяин не позволяет им этого делать»(6.1), — заявил Вучич, как если бы тьма телевизионного экрана была «всего лишь формой», оболочкой без содержания, некой пеленой, за которой ничего нет. При этом отрицая давление на независимые СМИ в Сербии, Вучич тем самым создаёт чётко узнаваемый нормативный подтекст, придающий всему атмосферу конспирации: этот жест есть и должен оставаться «всего лишь формой и не более того».
6.1 Новости из Сербии // telegram — 2022 URL: https://t.me/NewsSerbia/6055 (дата обращения: 07.12.2022)
[7] Пер. Андрея Андреевича Кистяковского
[8] Powell, G. (2018, July 19). Blacked Out. Culture.org. URL: https://culture.org/blacked-out/ (дата обращения: 07.12.2022)
[9] Спустя 27 часов без воды и 36 часов без света публикую небольшое стихотворение написанное в первые часы блэкаута, 23-го ноября. Сегодня уже 25-ое. Идёт 10 месяц войны. URL: https://t.me/art_think_danger/27
