В серии «Новые стихи», издаваемой независимым книжным проектом «Порядок слов», готовится сборник стихов Лады Чижовой, подборка которой вошла в шорт-лист поэтической Премии Аркадия Драгомощенко в 2014 году. Мы публикуем несколько стихотворений из книги, снабженных фрагментом из предисловия Анны Глазовой.

Отстранение делает язык и родным, и неродным одновременно, оно отражает исходную ситуацию того, кто говорит в неосвоенном и, может быть, вообще не могущем быть до конца освоенным пространстве. Цельность и разъятость в их противоречивой взаимосвязи [Лада] Чижова называет словом «скважесть», т.е. язык по своим свойствам для нее — сквозной, допускающий проникновение, он не просто «скважина» между внешним и внутренним, а «скважесть», сама проницаемость мира для языка.

Течение речи идёт посредством «скважести», соединяя противоположности, темноту и белизну («в темноте белого»), но при этом само течение не меняет знак, не противоречит себе, оно единственное постоянно и способно сохранить в себе все, через что оно проходит («стабильное сохранение»). По своим свойствам речь-«скважесть» похожа на свет: свет так же способен связывать любые дискретные объекты в одну картину, воспринимаемую зрением. В «скважести» фокусируются все разъятые элементы языка, как «все линии [сходятся] в твоем глазу». Поэтому книга полна образов, связанных со светом, его прозрачностью и способностью разлагаться на цвета радуги. Разъятие света на цвета аналогично дифференциации речи и образованию отдельных ее элементов. Элементы речи (как цветà, определенные участки светового спектра), складываясь в целое, в язык в его полноте, теряют каждый свою особенность, но этой ценой достигается прозрачность, «скважесть», необходимая для говорения. Свет зовут белым, и поэтому белый и белизна появляются в стихах Чижовой с необходимой настойчивостью: это та среда, существование которой необходимо для возникновения в ней образов (поэтому неслучайным кажется и выбор названия поэтического блога Чижовой, «wight-cube»). С белизной же связывается и возникновение речи. И здесь нужно вернуться к той исходной ситуации, в которой находится субъект, говорящий в книге — к ситуации ребенка, начинающего осваивать речь.

Речь снова и снова обращается к белому — свету, цвету и листу; это ситуация, знакомая любому автору, поскольку любой пишущий, сталкиваясь с tabula rasa, вынужден преодолевать свое замешательство перед ее белизной. У Чижовой же этот момент начала говорения растягивается на все время письма, ее тексты не отпускают белизну, а тянут ее за собой, называя ее и вовлекая в речь ее образы. Один из сильнейших образов здесь, связующий белую страницу и речь ребенка — «молоко». Прежде, чем начать говорить, ребенок учится контролю над своим ртом, но еще прежде этого его рот выполняет функцию органа сообщения с миром через материнскую грудь, рот младенца — орган дочернего чувства. Тогда как существование языка начинается в стихах Чижовой с белизны, речь говорящего начинается с «белоснежного молока».

вкус белоснежного молока не оправдан
сладок
бессилен
и одомашнен
посылай письма понимай новые языки

Возвращение к памяти о младенчестве речи — то путешествие, которое совершает говорящий в книге Лады Чижовой, преодолевая, как пешеход преодолевает труднопроходимую местность, ландшафт уже освоенного, «взрослого», языка назад, к молочному источнику — первому изучению мира ртом. Пройти этот путь можно только «как будто», ведь только так, «как будто», можно избавиться и от взрослого сознания. Но карту «как будто» пути можно составить действительно, и эта книга такая карта и есть

А.Глазова

на смерть Виктора Iванiва

От точки к фигуре из линий и воздуха — немота вожделения к объему (как встать? и как — после — присутствовать?)
Вот случилось — стал слышен свет: и тьма внутри потока речи — не то же, что тьма в окне (также не мрак междусловия).
Стержень встал болью, расставляющей линии в лицо и потом — в человека, которого после творения уже не было
(только еще пару дней будут говорить слова, а дальше — иногда в день рождения, иногда в день выхода).
Легкость, потому что этот розовый пух исчезновения — он скатывается комками пыли между вспотевшими пальцами и вслед за последним шагом (здесь окно — это страх и магнит), превращаясь в подобие перьев, а мы смотрим овечьими глазами на камушки рта: как он молчит?
Неясность прикосновения руки, ставшая точкой, фигуркой, плоской, бумажкой:
если слова здесь были, то уже срослись со всей головой.
Это похоже на Землю. Да-да, это вроде Земля

***

ты шагаешь в воде — до первого выключателя
видишь их имена
по-именованы
ты спускаешься к концу и переворачиваешь шашки
это игра в городки?

вот лежит алфавит
алфавит становится богом
пробовать на язык — бога
он кругл безгласен, а значит
не вы-явлен — сколько ни отрезай по краям
до сердцевинки

это буквы во рту сплавлены
и как
назвать это
сияние
?

эта случайность не может быть
тобой
.

ты встаешь и сразу виден горизонт
пересеченье балок/гул ветряной/вертлявые ветви
и провода спутаны для тепла и кто-то за твоей спиной освободил ночных птиц

страх именован
и ночь творится

***

Выломать оскоминой ставшую часть и испытать сожаление к другому.
Еще можно вменить цветам их первоначальные значения: погребальная охра, небесный ультрамарин,
эрос зеленый, и дальше.
Можно после уже не заглядывать под ребро — там не будет остатка.
Можно ли недвижимо узнавать это непрерывно? Можно ли видеть каждую полоску света в разложении на универсальные величины — в математику? Когда конец окажется чем-то более сложным, чем ничто.
И можно ли быть при этом все тем же — собой?
В этом месте потеря языка оказывается тяжелее.
В этом месте потеря языка — не событие и не выпад.
Это — как если бы все квадраты заменили на круги и приказали:
«Говори: это звезды! Говори: это звезды!»,
но не мог бы сказать.
Расставлять предметы на знакомой местности — внутри куба, в котором есть тот огромный дуб, спустившее колесо, оборванная тарзанка и, может быть, Клязьма, прогнившая лодка у темного берега, засохшая черная пижма и много желтых ракит.
Если это весна, будет ветер и влага и еще — мать-и-мачеха.
А теперь обозначить: здесь — красный, здесь — кадмий, здесь — даже краплак, здесь — белила — и так мы дойдем до бога. Мы найдем его здесь — в границах этого места.
Бог, может быть, будет язык. И все линии сойдутся в твоем глазу — так больно и важно.
Наконец — отстранение!
Это даже похоже на голод.

***

скругление: скользнуло поперек
вдруг — «перешеек» «шейка»

и отрывали головы всем куклам
и менялись

боролись
кольями для белья
тек межреберный сок

в траву

«москва» — нарицательная недостижимость
как уже-осколки внутри названной старости
здесь быть внутри разрыву голубому

***

желтой трубой газопровода точно зачеркнуто всякое резное окно
здесь в Николо-Березовке особый экватор бога, спрятанного в вещах
и тряпочках
это — настоящая жара Урала

здесь каждый видел лицо единственного зверя
и запомнил его глаза
и его молоко

если хочешь увидеть Каму — надень собачью шкуру
и проползи под желтой трубой
нет никакой случайности: мир — числовой код

(если не оборачиваться)

***

1)

протяженность ночной тишины — нитка
вереск хрустит под напором остывшего воздуха и нежным выходит из темноты
эти розовые цветки глодает пришлая кошка

я стала никем
я стала проем
выброшена на край тишины оступившись

и долбит
кухонное окно мотылек
клюет
наслаждение отдавать себя всю целиком страху:
пропасть внутри зрачка и весенний живот

тело в лоскутном шитье — пир
стопы — желтая кожура

и встала тень крестовины окна на сдвинутых вместе лопатках

белеет стена и скрипит за стеной паркет

немножечко шторы дрожат

сухое движение — ветер теребит багульник — скачет перекати-полем пакет

свет

нанизывает мои мышцы на ночную сорочку тихо

внизу все спят

2)

дворик отцовский наискосок пересек и ушел внутрь

вот и родится сейчас новая карта местности
внутри предыдущей

ты гладишь кота и стрекот кузнечный мерцает в ушах

за спиной твоей дышит мир

ощути: это тихо вода умирает в озере за перелеском

и тянет пиявка в рот что ни попадя

проверь подлинность красоты безобразие глаза

встань и пойми этот стук за плечами
(как палкой) им отмечена грань между страхом и радостью
видеть смену одежды глаголом на теле прямом и таком ожидаемом здесь
посреди частокола и чертополохов
пахнет грудью от августа и земли

опрокинь молоко в этот раз до конца и смотри как белесую влагу
не успевшую втиснуться в эту песочную пыль собирает твой кот языком:
шершавая нежность

если время окажется облаком
перемещение вдоль будет пустым и ненужным
ты почувствуешь это
здесь у красивого дома
чья ветошь так ясно встает над твоей головой как куцее кружево
взятое из случайного натюрморта

все спят

и полуденный сон слишком ясен и вот ты

оторопел

3)

соскочил с пустоты прямо в сумму вещей
и ждешь что случится смех

это просто темно
темное утро
зима

в 10.15 пойдет разложение света
на цвета
и станут калейдоскоп трясти — тогда успевай смотреть

и успевай шагать

милая тишина
недоступна
в ушах звучит «перевертыш»
«сок травы» «маятник»
иногда «оборотень» и тогда
поворачиваешь как всегда — решкой

тесто: трудно идти в таком воздухе
отправляйся назад через арку и по переулку
и послушай:
взрывы зеленых почек на новых ветвях
и сахар грязной воды
на руках невнятен
как будто прах всего