Где бы мы ни находились, куда бы ни отправились, всюду нас подстерегает одна и та же сущность — государство. Современный мир поделен на территориальные единицы, у каждой из которых есть своё правительство и законодательный орган, которые, хотя бы в теории, не подчиняются никаким внешним политическим силам. Именно независимость во внутреннем управлении и внешней политике делает государство суверенным. Несмотря на то, что со времён Второй мировой такое представление об устройстве государства подвергается практической и теоретической критике, суверенитет, то есть существование верховной законодательной, исполнительной, да и судебной власти на строго определённой территории, кажется нам чем-то привычным. Обычные, послушные и необлечённые властью люди думают, что так было всегда. Но вместе с тем они вряд ли будут против уступить немного ̶с̶в̶о̶е̶г̶о̶ государственного суверенитета — особенно, если получат от этого какие-то выгоды. Но есть и другие (необычные, непослушные и могущественные): как действительно был устроен мир столетия назад их не особо интересует. Для них куда важнее защитить ̶г̶о̶с̶у̶д̶а̶р̶с̶т̶в̶е̶н̶н̶ы̶й̶ свой суверенитет от любого рода посягательств извне, и исторические прецеденты они будут использовать для легитимации своей позиции. Естественно, выборочно.

Кто-то скажет, что приводить исторические параллели — захватывающее, но бесполезное занятие, которое ничего не объясняет. Но дело не в истории, которая якобы никогда не повторяется, а в в структурах, паттернах, распределениях конкурирующих сил, которые могут принимать вид тех, что уже были раньше. В предыдущих текстах (1, 2) мы говорили о западноевропейском средневековом порядке, где короли не обладали верховной и неоспоримой законодательной властью, где не существовало монополии на насилие, где церковные и светские суды соревновались за юрисдикции. В такой ситуации ни у одного властителя не было суверенитета в современном смысле этого слова. Сверху его сдерживал папа, монополист в толковании общеевропейской морали, снизу — местные и клановые интересы, у которых было достаточно сил, чтобы защищать привычный образ жизни от сомнительных нововведений и перегибов вышестоящих. Это равновесие могло существовать до тех пор, пока короли были относительно слабы. Но как только они стали концентрировать в своих руках больше ресурсов, тут же стали появляться теории суверенитета, божественного права короля, независимости светских властей от папы и так далее. В этом тексте мы будем говорить в основном о периоде с начала XVI по конец XVIII века, который мы общо назовём эпохой абсолютизма. Это важный период, так как идея суверенитета, и особенно её часть о неподотчётности вышестоящим властям, даже непризнания их таковыми, до сих пор является частью риторики, при помощи которой оправдывают или осуждают распределение власти на международной арене. В этом смысле анализ прошлого поможет нам лучше понять настоящее.

Власть в Раннее Новое время

Как и в прочих текстах исторической серии, нам понадобится основа — теория развития властных отношений. Без общей теории никуда, ведь мы будем говорить о разных, во многом не похожих, политических единицах, которых объединяют лишь время и место. Мало того, что абсолютизм абсолютизму рознь, так ещё и русское самодержавие — это нечто, хотя бы по европейским меркам, уникальное. Общей рамкой, в которой мы продолжим рассматривать пути развития Европы и России, останется утверждение в духе Realpolitik: меньшинство с лидерскими способностями стремится к власти, то есть к контролю над окружающей средой, в том числе над мыслями и действиями большинства. Элиты (либо контрэлиты) используют для этого военные, политические, экономические и идеологические инструменты, которые доступны им в зависимости от конкретной ситуации и общего состояния цивилизационного развития. Люди с неординарными организационными талантами стремятся к концентрации власти в своих руках — такова наша главная аксиома.

Красной нитью через всю историческую серию будет проходить анализ динамики власти малоизвестного политического философа — Бертрана де Жувенеля. Его работы как никогда актуальны, ведь в наш демократический век необходим интеллектуал, который напомнит, что Власти становится больше, а не меньше, что она диктует свои условия сверху вниз, а не наоборот, что никакие революции не происходят без патроната правящих элит либо претендентов на их место. В общественной модели Жувенеля есть три уровня: Центр (Власть), социальные власти (промежуточные центры) и периферия (плебс). Центр — это организованное меньшинство, которое возвышается над всем обществом верховным арбитром, контролирует аппарат централизованного принуждения и занимает привилегированное положение в распределении ресурсов. Социальные власти — более многочисленное и разрозненное меньшинство, чью власть и автономию Центр вынужден терпеть в обмен на помощь в поддержании общественного порядка на местах. Периферия — неорганизованное большинство, которое толком не имеет влияния и независимости, а в повседневной жизни сталкивается лишь с социальными властями, коих в основном и ассоциирует со статус-кво. Теперь самое интересное: радикальная реорганизация общественного порядка, говорит Жувенель, происходят лишь при поддержке периферии Центром или частью промежуточных центров, которые претендуют на его место. Недовольство и физическая сила масс направляются на дестабилизацию существующего порядка и, прежде всего, на ненавидимые периферией промежуточные центры, от власти которых её освобождает революция (или реформация). Однако, когда ситуация стабилизируется, структура общества восстанавливается: 1) модифицированный и окрепший Центр, который отнял у прежних промежуточных центров часть власти над плебсом, а часть раздал 2) новым, делегированным им социальным властям, что выполняют всё ту же функцию поддержания общественного порядка, и 3) плебс, который надеялся на власть и свободу, а на деле стал более зависимым от Центра [Жувенель, 217-241]. Такова естественная история возрастания Власти по Жувенелю. 

Раннее Новое время — период, когда в Европе происходят динамические изменения, и удельный вес влиятельных групп перераспределяется. В самом наименовании абсолютизма содержится намёк на то, что монарх становится более могущественным, чем в Средневековье, что центральная Власть отнимает часть полномочий у местных властей. Но это не всё. Вместе с возрастанием монаршего могущества меняется и вся общественная конфигурация, меняются компетенции и состав социальных властей. А к переменам готовы бывают не все. С ними вступает в противоречие глубоко укоренённый габитус сословия либо социального слоя — сформированная общими для его членов условиями существования система представлений и предрасположенностей, гарантирующих воспроизводство принятых внутри группы норм и практик. По мнению разработавшего этот термин социолога Пьера Бурдьё, относительно стабильная среда формирует определённый габитус, который делает возможными общественные институты как таковые: ввиду своей стереотипности и предсказуемости практики конкретных групп могут формализовываться, закрепляя общепринятые правила поведения законодательно. К примеру, типичный средневековый аристократ имеет такое-то представление о мироустройстве, воспитывается в таком-то стиле такими-то людьми, ведёт себя таким-то образом, взаимодействует с окружением и воспроизводит особый тип легитимной культуры — его адаптацию к определённой среде. Бурдьё делает оговорку: так как в силу привычки, человек скорее склонен сохранять собственный габитус, чем обновлять свои мнения, умения и привычки, новые условия могут оставить его не удел — понизить статус относительно прежде равных ему или даже нижестоящих [Бурдьё, 100-128]. Это мы к тому, что при абсолютизме знати придётся мириться с урезанием её самостоятельности, политической власти на местах и конкуренцией со стороны неблагородных слоёв — верных клиентов монарха. Но вместе с тем для аристократов откроются новые возможности самореализации — правда теперь уже на правах людей короля, а не знати по природе. Дон Кихот, меняй габитус или разорись и сдохни — таков совет Бурдьё. 

Перемены — это всегда стресс для большинства, и разные политические культуры подходят к проведению реформ по-разному. В тексте о Средневековье мы предположили, что в рядах западноевропейской элит, как минимум с конца XI столетия, стал превалировать процент людей, более открытых реформам, наукам и диалогу, что обусловило динамичный и относительно консенсуальный характер Западной правовой традиции. Древняя Русь же, если потенциально и имела подобные зачатки и вела культурный обмен с Европой, то после ордынского вторжения среди русских элит окончательно закрепился тип людей, не склонных к обсуждениям с нижестоящими, полагающихся в основном на дистрибутивную, то есть принудительную власть. Если на Западе, как писал ещё Макс Вебер, развитая правовая традиция, а также соотношение сил между Властью монарха и социальными властями церкви, знати и вольных городов привели к взаимному признанию и законному закреплению сословных прав, то русский государь стал формировать иной тип властных отношений, описанный великим социологом – (патриархальный) патримониализм. Здесь Центр постепенно масштабировал отношения домашнего господина и лично зависимых слуг на всю территорию своих владений, поэтому в теории (и часто на практике) мог распоряжаться жизнями и имуществом подданных по своему усмотрению [Вебер, 72-74, 137-143, 147-156, 176-178]. Пока на Западе абсолютистская централизация проходила относительно деликатно и осторожно (монархи шли на компромиссы, прибегали к подкупу, выдумывали изощрённые теологические и другие интеллектуальные обоснования своего господства), преградой на пути царя-реформатора чаще был уровень военно-технического развития его армии и бюрократии, чем корпоративные или имущественные интересы его подданных. Таковы различия между сословным и патримониальным политическим устройством, описанные Вебером. 

Итак, подведём промежуточные итоги и объявим наконец, что нас ждёт в текстах о Раннем Новом времени. Примерно к XVI веку на территории России и Западной Европы мы видим один и тот же тренд: монарх стремится стать суверенным, то есть свободным от внешнего влияния и внутреннего сопротивления. Верховный правитель консолидирует власть, патронируя незнатных и недовольных, одаряя лояльных властью и статусом, отнятыми у сильных и независимых. Кнутом или пряником, Власть стремится убедить подданных в том, что личные симпатии ничто по сравнению с лояльностью ей лично, что великие дела без неё теперь не решаются, что возможности для карьерного роста пролягают лишь через её двор. Последующие несколько сотен лет земельная аристократия, церковь и городское население свыкаются с мыслью, что их благосостояние и статус теперь напрямую зависят от всё более тесного сотрудничества с центральной Властью, подчиняющей частные интересы «публичным». Самые сообразительные и пластичные члены изменяющегося общества подстраиваются и даже используют ситуацию в свою пользу, консерваторы и другие несогласные в лучшем случае понижаются в статусе, в худшем — отправляются на свалку истории. Власть всё больше стягивается к Центру, но до идеала абсолютизма ей всё ещё очень далеко…

Источники

Бурдьё П. «Практический смысл» // Алетейя (2001)

Вебер М. «Хозяйство и общество: очерки понимающей социологии. Том 4: Господство» // Издательский Дом ВШЭ (2019)

Жувенель Б. «Власть. Естественная история её возрастания» // ИРИСЭН (2010)