Parábolas

Из неизданного сб. «Крапленая колода» [«Карты шулера»] (1922)

Перевод с испанского Э. Бартенева

БОРЬБА

La lucha

Седой солдат заговорил. Огни святого Эльма плясали в его добрых голубых глазах.

Да, — негромко сказал он. Я участвовал в битве при Танненберге. Хаос воспоминаний переполняет меня — рак окопов, разъедающий больное тело земли, дикий хохот начищенных штыков, людские стоны, распятия сосен в обваливающихся горизонтах, грязь, ненависть и кровь. — Среди них выделяется одно: красный жук*.

Он полетел на меня. Он отважно вырвался вперед. Один-одинешенек, Робинзон, вооруженный лишь пикой и дудкой. Он принялся сосать мою кровь. И палый лист моей ладони опустился на него, так рушится небосвод. Неслыханная катастрофа. Он погиб в сражении. И сегодня, вдали от схватки, вдали от ярости, моя память оберегает твой лик, бесстрашный противник.

Отвага, вера, наши самые высокие человеческие качества, жажда недосягаемых звездных вершин, всё было и твоим. (…Ты когда-нибудь наслаждался кровью, которая обволакивала твои грезы в лихорадящих ночах среди топи?)

Дудка, которая подстегивала твой энтузиазм и возмущала мое спокойствие, была божественным символом. Жизнь это опьянение и борьба, и в тебе, равно как и во мне, таком же сиротливом насекомом, вибрировали ее протяжные пылкие ритмы.

Мы братья с тобой по крови. Салютую тебе!

СВОБОДА

Liberación

Жил-был человек, узник очень длинной цепи. Сотня порабощенных товарищей, словно сотня покореженных звеньев, срослась с ним воедино; под игом дня они дробили камни и были проклинаемы то солнцем, которое, как волк, кусало им спины, то бурей, которая своим кнутом бичевала плечи, то снегопадом, белым, как проказа. Семеро солдат, вооруженных злобой и алебардами, охраняли их. Ночью они лежали вповалку на враждебной земле. Едва занималась зловещая заря, они, с погруженными в дремоту душами, в зыбком полумраке снова приступали к тягостному труду.

Пленник стал думать и по истечении семи лет сказал себе:

— Так ли уж справедлив этот порядок вещей? Может быть, моя участь — это жизнь и все радости жизни. Может быть, моей участью должны стать скрипки ветров, и рощи да луга, и петляющие тропы, и безумство вольных ручьев…

И он испугался этой мысли, показавшейся кощунственной и нечестивой. Но постепенно она просветляла его душу и ублажала ее, как запретное наслаждение. И в ежедневных гнетущих страданиях ему было отрадно сознавать, что он не такой, как его собратья, которые никогда не думали.

На исходе этих семи полных мучений лет он выработал резолюцию. Он признал, что обладает неотъемлемым правом на жизнь и все ее великолепие. И решился на побег.

Достигнув же этой кульминационной точки, он отчетливо понял, что освободиться невозможно.

Примечания

Эти короткие притчи вдохновлены произведениями Барбюса и Кафки. Опубликованы в журнале «Grán Guignol» (Севилья), N° 1 от 10 февраля 1920. [Вышло всего три номера журнала.]

* Красный жук — в оригинале aberrojo — кажется, Борхес придумал это насекомое, дав ему в качестве имени неологизм, по звучанию напоминающий исп. abejorro (шмель) и состоящий как будто из исп. rojo (красный) и нем. aber (союз «однако», «между тем, пока» и использующийся как сущ. «но»: вещь имеет свое «но»). Вероятно, отсылка к «жуку», в которого Кафка превращает Грегора Замзу. С его творчеством Борхес начинает знакомиться с 1916 года. (Между прочим, он считал неверным переводить название знаменитой новеллы Кафки как «Превращение» — правильней «Преображение».)

На картинках — афиши парижского театра ужасов «Гран Гиньоль».