Venus Annodomini

Из сборника «Простые истории с Холмов» (Plain Tales from the Hills, 1888)

Перевод с английского Э. Бартенева

Годы шли, бежали, как и следует им,
Диану по-прежнему боготворим — 
Прелестна, свежа, как сама весна:
Голубые глаза, золотые власа;
Вновь и вновь мы приходим к ней
Возносить хвалу, как угодно ей.
Диана Эфесская

С Номером Восемнадцать, находящимся в ватиканской галерее Браччо Нуова между висконтиевой Церерой и Богом Нила, она не имела ничего общего. Она была чисто индийским божеством — точнее говоря, англо-индийским, — и мы называли ее Венерой Аннодомини (Venus Annodomini), чтобы отличать ее от других Аннодомини из того же бессмертного ряда. На Холмах ходила легенда, по которой в давние времена она была совсем юной, но никто из ныне живущих не осмелился бы заявить во всеуслышанье, что легенда правдива. Мужчины приезжали в Симлу, затем уезжали из нее, делали себе имя, карьеру, затем снова возвращались, чтобы найти Венеру Аннодомини точно такой же, какой оставили. Она была столь же неизменной, как Холмы. Разве что не такой зеленой. Всё то же самое, что могла бы позволить себе девушка лет восемнадцати: верховую езду, прогулки, танцы, пикники — вообще всё, что требует чрезвычайного напряжения сил, — проделывала и Венера Аннодомини, не выказывая при этом ни малейших признаков усталости или тени переутомления. Поговаривали, что, помимо тайны вечной молодости, она разгадала секрет вечного здоровья; и слава о ней разлеталась по всей земле. Из всего лишь обыкновенной женщины она выросла до размеров целого Института, так что ни про одного молодого человека нельзя было сказать, что он воспитан надлежащим образом, если в свое время не преклонял колен перед алтарем Венеры Аннодомини. Подобных ей не было, хотя подражательниц было хоть отбавляй. Шесть лет для нее были не больше, чем полгода для обычной женщины, а десять произвели бы в ней менее заметные перемены, чем недельная лихорадка в обычной женщине. Все ее боготворили, взамен она была мила и обходительна едва ли не с каждым. Молодость так давно сделалась ее привычкой, что она не могла расстаться с нею — в сущности, даже и не сознавая необходимости такой разлуки — и предпочитала в качестве избранников лишь молодых людей. 

Среди поклонников Венеры Аннодомини был молодой Гайерсон. Его называли «юным Гайерсоном», чтобы не путать с отцом, «молодым Гайерсоном», бенгальским служащим, который, как всякий человек с сердцем, был привержен идеалам молодости. «Юному» Гайерсону было недостаточно ни безмятежного поклонения и формального служения, каким довольствовались другие молодые люди, ни поездки верхом, танца или беседы с Венерой Аннодомини в подобающе смиренном и благодарственном духе. Он был напорист, и поэтому Венера Аннодомини укрощала его. Он довел себя чуть ли не до исступления в тщетных подступах к ней; из-за своей преданности и поглощенности ею он делался то слишком робким, то, в зависимости от перепадов настроения, чересчур шумным или развязным, особенно на фоне мужчин постарше, которые вместе с ним преклонялись перед Венерой Аннодомини. Ей было очень его жаль. Он напоминал ей одного юношу, который двадцать три года назад признался ей в своей безграничной преданности и которому она ответила чувствами несколько иными, нежели влюбленность на недельку. Но тот юноша остыл к ней и женился на другой, меньше чем через год ее почитания, и Венера Аннодомини почти — но не напрочь — забыла его имя. У «юного» Гайерсона были такие же красивые синие глаза и такая же манера раздувать нижнюю губу, когда он бывал охвачен восторгом или взбешен. Но от этого Венера Аннодомини ничуть не менее сурово сдерживала его. Слишком усердная страсть не относилась к вещам, которые она одобряла, предпочитая ей сдержанную и рассудительную нежность.

«Юный» Гайерсон был раздавлен горем и не брал на себя труда скрывать свое несчастное положение. Он служил в армии — кажется, в линейном полку, но я не уверен, — и с того момента, как лицо его, в силу внутренней чистоты, превратилось в зеркало, а лоб — в открытую книгу, братцы по оружию сделали его жизнь несносной и ожесточили мягкий от природы нрав. Никто, кроме, самого «юного» Гайерсона, а тот ни разу не поделился своими соображениями, не знал, сколько лет он давал, по своей вере, Венере Аннодомини. Возможно, он решил, что ей двадцать пять, или, возможно, она сама назвала ему именно этот возраст. «Юный» Гайерсон переплыл бы Гаггер* в половодье, если бы нужно было переправить ее самое легкомысленное послание, и верил ей свято. Он всем нравился, и все проникались жалостью, видя, насколько он рабски привязан к Венере Аннодомини. Все однако дружно признавали, что в этом ее вины нет; ибо Венера Аннодомини отличалась от миссис Хауксби и миссис Рейвер, в частности, тем, что она и пальцем бы не пошевелила, чтобы хоть кого-то пленить; но, как и в случае с Нинон де Ланкло, все мужчины сами к ней липли. Можно было восхищаться и уважать миссис Хауксби, презирать и сторониться миссис Рейвер, но перед Венерой Аннодомини приходилось благоговеть.

Папа «юного» Гайерсона управлял каким-то то ли дивизионом, то ли коллекторатом, чем-то наделенным административной властью, притом в самой неблагополучной части Бенгалии, — битком набитой бабу, которые выпускали газеты, утверждавшие, что «молодой» Гайерсон был и «Нероном», и «Сциллой» и «Харибдой» одновременно; впридачу к этим бабу, девять месяцев в году на всей территории свирепствовали дизентерия и холера. «Молодому» Гайерсону — ему было около сорока пяти — бабу скорее нравились и забавляли, но он категорически не принимал дизентерии, и когда ему удавалось вырваться оттуда, он чаще всего отправлялся в Дарджилинг. В этом же сезоне он вздумал нагрянуть в Симлу и повидаться со своим мальчиком. Мальчик был не очень-то в восторге. Он сообщил Венере Аннодомини, что приезжает его отец, она слегка зарделась и сказала, что будет польщена знакомством с ним. Затем она долго и сочувственно смотрела на «юного» Гайерсона, потому что ей было очень и очень его жаль и он был очень и очень большой идиот.

— Моя дочь приезжает через две недели, — сказала она.

— Кто-кто? — спросил он.

— Дочь, — сказала Венера Аннодомини. — Она уже год как на родине, и я хочу, чтобы она немножко побыла в Индии. Ей девятнадцать, и она весьма благоразумная и милая девушка, полагаю.

«Юный» Гайерсон, которому было без малого двадцать два года отроду, от изумления едва не упал со стула, ибо упрямо верил, наперекор сомнениям, в молодость Венеры Аннодомини. Она, повернушись спиной к занавешенному окну, наблюдала за эффектом, произведенным ее словами, и улыбалась.

Папа «юного» Гайерсона приехал через двенадцать дней и не успел пробыть в Симле и четырех с половиной часов, как двое его старых приятелей уже рассказывали ему о поведении «юного» Гайерсона.

«Молодой» Гайерсон вдоволь нахохотался и стал расспрашивать, кто такая Венера Аннодомини. Это лишний раз доказывает, что он долгое время прожил в Бенгалии, где никто ничего не знает, кроме валютного курса. Затем он сказал, что мальчики всегда ведут себя как мальчики, и переговорил на эту тему со своим сыном. «Юный» Гайерсон сказал, что чувствует себя жалким и несчастным, а «молодой» Гайерсон сказал, что раскаивается в том, что помог появиться на свет дураку. Он навел сына на мысль, что правильней всего прервать увольнительную и вернуться к своим прямым обязанностям. Это вызвало неприязненную реакцию, и отношения оставались напряженными до тех, пока «молодой» Гайерсон не потребовал, чтобы они навестили Венеру Аннодомини. «Юный» Гайерсон поплелся за своим папой, чувствуя себя каким-то неотесанным мальчишкой.

Венера Аннодомини приветствовала их со всем радушием, а «молодой» Гайерсон воскликнул: 

— Боже мой! Так это ж Китти!

«Юный» Гайерсон не преминул бы прислушаться к разъяснениям, если бы все его время не оказалось занятым попыткой наладить беседу со статной, красивой, сдержанной, безупречно одетой девушкой, которую Венера Аннодомини представила ему как свою дочь. В манере, стиле и такте общения она была явно взрослее «юного» Гайерсона, и когда тот осознал это, на него накатила дурнота.

Внезапно до него донеслись слова Венеры Аннодомини: 

— Известно ли тебе, что твой сын — один из моих самых преданных почитателей?

— Неудивительно, — сказал «молодой» Гайерсон. Тут он возвысил свой голос: — Он идет по следам своего отца. Разве я сам не поклонялся земле, по которой ты ступала, но как же давно это было, Китти, — а ты совершенно не изменилась с тех пор.

«Юный» Гайерсон промолчал. Беседа его с дочерью Венеры Аннодомини в продолжение всего вечера была обрывистой и бессвязной.

* * *

— Итак, завтра в пять, — сказала Венера Аннодомини. — И постарайся быть пунктуальным.

— Буду ровно в пять, — сказал «молодой» Гайерсон. — Сынок, смею думать, ты одолжишь своему старому отцу лошадь? Собираюсь прокатиться завтра днем.

— Конечно, — сказал «юный» Гайерсон. — Завтра утром я покидаю Холмы. Все мои пони к вашим услугам, сэр.

Венера Аннодомини смотрела на него сквозь полумрак комнаты, и ее прекрасные серые глаза наполнялись влагой. Она поднялась и пожала ему руку.

— Прощай, Том, — шепнула Венера Аннодомини.

Примечание

Рассказ опубликован в «Civil and Military Gazette» 4 декабря 1886 года. Включен в сборник «Простые истории с Холмов» (1888).

* Гаггер (Gugger) — так Киплинг называет реку Гхаггар  (Kaggar, Ghaggar, Ghagger, Ghuggur), разливающуюся в сезон муссонных дождей; часто отождествляется с рекой Сарасвати «Ригведы».