Интервью в роддоме.

Когда родился Арси всё, что я делал — это смотрел на него. Моя соседка, когда ела, смотрела телевизор, а я смотрел на Арси. у меня болело тело, но я не чувствовал себя подавленно. Всё происходящее казалось мне идеальным.

Мне было 25. Моя соседка, как я предполагал, была старше меня лет на десять. У неё родилась раньше срока девочка*. Я не помню на какой неделе она родилась, помню только, что она казалась мне маленькой рыбкой выброшенной на берег. 

В один из четырех дней, из тех, что я провел в своей палате, роддом посещали журналисты. в моей карте было написано “актриса”. мне сказали, что заведующая им так и передала: “актриса в отделении”. Так журналистка с командой из двух человек пришла к нам в палату взять комментарий об абортах. Это был опрос “за или против” своей формой как будто подсказывающий правильный ответ. Меня усадили на кровати в положение богоматери; предложили держать арси на руках и спросили «за или против». Я ответил “против”. Когда меня спросили почему, я ответил, что, наверное, так меня воспитала мама. Я помню, что моя соседка недоверчиво посмотрела на меня и мне стало стыдно за то, что я сказал, потому что я подумал, что я не знаю о чем говорю, а она знает. 

Я понял что неосознанное решение можно принять с очень большой ответственностью. Так я и поступил, когда никому не задавал вопросов про свои права. Я не чайлдфри и поэтому отталкивался от своего желания, но обладая помогающей ориентироваться информацией, я думаю, что возможно нашел бы способ вступить в родительство с наименьшими рисками и травмами за ними следующими. 

Я не люблю говорить про этичность учитывая то, что все чаще слышу это слово в контексте защиты насильников. Но если вообще говорить про этичность, то меня больше волнует то в каких ситуациях мы возвращаемся к диалогу о ней, и в каких от неё отказываемся. 

Сегодня я считаю, что брать комментарий про аборты у только что родивших женщин переживающих гормональный взрыв в разной степени, стресс разного качества и т. д. — это неэтичный и манипулятивный прием ставящий женщину в уязвимое положение. Вспоминая ту ситуацию сегодня, мне хочется заступиться за себя. 

Мне бы хотелось знать тогда, что репродуктивные права — это не только право на аборт или доступ к контрацепции. Что это право на контроль над своим телом, на информацию и образование, на медицинскую помощь и поддержку. Я бы хотел, чтобы мои родители говорили со мной о материнстве, как о выборе. Я мог бы сделать этот шаг более подготовленным. Я бы хотел, чтобы мне говорили, что решение стать матерью можно принять не становясь чьей-то женой “потому что ребенку нужен отец”. 

Решение стать матерью я принял самостоятельно, но я совершенно не знал свои права, что для меня сегодня во многом объясняет, почему я неоднократно сталкивался с насилием внутри своей семьи, со стороны партнера и мужа, а потом квир-партнера и родителя номер два. Я долгое время считал, что не имею право разорвать эту связь. Задавая себе вопросы о своих правах тогда, я бы точно не считал нормальным оставаться в ситуации насилия наедине с собой, с маленьким ребенком, которого больше всего я хотел защитить от того, что тогда происходило со мной. 

Журналист_кам, которые бы вошли в мою палату взять комментарий об абортах сегодня я бы сказал:

Я знаю, что в странах, где аборты легализованы и доступны, показатели материнской смертности ниже, чем в странах с жёсткими ограничениями. Легальные аборты позволяют женщинам получать медицинскую помощь в безопасных условиях, что минимизирует риски для их жизни и здоровья. Здесь бы на меня с интересом и без осуждения посмотрела моя соседка по палате. 

Я знаю, что запреты на аборты не оказывают значительного влияния на повышение рождаемости. И когда коэффициент рождаемости продолжает снижаться, это связано с экономическими факторами, нестабильностью и отсутствием поддержки семей с детьми. И что запреты на аборты могут привести к увеличению числа детей, оставляемых в роддомах или социальных учреждениях, поскольку женщины, вынужденные рожать против своей воли, не всегда способны обеспечивать ребёнка. А, ещё надо помнить, что сегодня август 2024 года, поэтому я бы добавил:

Я знаю, что война способствует укреплению патриархальных норм и ценностей. В этом контексте появилось множество  инициатив по ужесточению законодательства об абортах, и что права женщин на выбор сильно ограничены. Идею повышения рождаемости как способа укрепления нации и замещения потерь, связанных с войной я могу назвать как “Нам нужно пушечное мясо, дамы”. 

Именно традиционные идеи и семейные ценности оставляли меня жертвой насилия незаметно для себя самого,  и самое важное, что я могу сделать, — не отстраняясь от этого опыта двигаться дальше. Потому что теперь это мои знания.

Возможно мне следовало бы быть честнее, и добавить, что я являюсь частью ЛГБТК+ сообщества, не чувствую себя женщиной, и мечтаю о неполном транс-переходе, или о переходе так, чтобы запланировать Детранзишн, поэтому у меня проблемы с идентичностью и я не знаю в какую группу внести свой случай.

Я знаю, что если бы я дал такой комментарий в России сегодня, то у меня, вероятно, отобрали бы родительские права несмотря на положение богоматери. Мой ребёнок отправился бы учиться стрелять в государственные учреждения, а у меня был бы срок.

Три ответа.

В процессе написания этого текста я задал себе три вопроса ответов на которые у меня не было:

• Репродуктивные права. Были ли они у меня?
• BDSM и венчание. Есть ли связь?
• Традиционная и квир-семья? Какая разница?

Репродуктивные права мне сохранили.

До 2010 года я не принимал такого решения стать матерью,  я просто знал, что у меня будут дети. еще когда я был ребенком младшей школы, моя мама считала будущих внуков и радовалась, что у нее целых три дочери, а значит внуков должно быть минимум девять, и значит у нее будет еще больше детей. Когда меня наказывали я стоя в углу представлял, как буду или не буду поступать со своей дочерью; представлял её на моем месте. Когда я злился на своих родителей, то представлял, что буду жестокой матерью, которая, возможно, будет мстить своим родителям наказывая своего ребенка, потому что слышал, что взрослые иногда поступают так. Когда злость сменяла грусть, обида и жалость к себе, то я чувствовал вину за то,  что допустил жестокость в мыслях своих, и тогда думал, что мне нельзя становится матерью, но я не считал возможным этого избежать.  

Я думал, что у меня будет дочь не потому что хотел, но потому что мог представить себе только такой вариант своего ребенка. Их было всего два: девочка и мальчик. Мальчики, как я часто слышал от своих близких, рождаются у сильных, таких как моя сестра. Меня определяли, как более слабую, слезливую, домашнюю девочку, которая принимает все слишком близко к сердцу, и предсказывали мне тихое домашнее будущее. От этой картины меня тошнило. Я мечтал о своих собственных приключениях, но мои фантазии не воспринимали всерьез и я перестал рассказывать о своих планах.

Итак, я не принимал решение стать матерью в детстве,  но я принял другое решение позже, в 2010, когда учился на втором курсе театрального института НГТИ, и рассчитывал оставаться фанаткой своей будущей профессии до тех пор, пока однажды не умру на сцене, как нас учили в мастера. Умирала я не на сцене, а в гинекологическом кресле, перед предстоящей операцией, когда мне делали пункцию на обе фаллопиевы трубы, чтобы определить качество скопившейся в них жидкости и понять, можно ли сохранить или надо отрезать, потому что пьяный заслуженный мастер сцены П.Поляков переспал** меня без презерватива, как и многих влюбленных в него зрительниц, актрис и студенток. Так я приобрел свою инфекцию. Я оказался экстренно в гинекологическом отделении Новокузнецкой городской больницы, куда меня доставили родители, когда я уже не мог стоять и лежать не испытывая адскую боль в боку. 

Все вокруг говорили о моем женском теле: Мужчине ничего, а у женщины все внутри. Ты женщина — твое дело терпеть. Привыкай, вот до тебя была женщина и ничего, не орала. 

Пункция это худшее что я пережила на физическом уровне. Мне сделали ее дважды. До операции и после. Когда я услышала, что надо делать второй раз, у меня онемели ноги и я не мог сделать шаг, чтобы взобраться на кресло. Перед глазами все мелькало как будто я постоянно перелистываю страницы и попадаю всегда на одну и ту же. Мне помогали забраться в кресло женщины в халатах. Одна из них что-то вколола мне в вену сказав: “Не переживай, это наркотик”, и подмигнула. Я не знаю что это было,  сейчас бы спросил обязательно. Эффект был такой, что я не мог пошевелиться, и поэтому сопротивляться боли, которую я чувствовал. Я не мог даже плакать, поэтому просто смотрел на белый потолок. Потом меня отвезли в палату, аккуратным способом поместили на кровать, и я продолжала смотреть на точно такой же белый потолок в своей палате.

О чем я думал тогда? О том, что ненавижу свое тело, тело женщины; тело, к которому надо привыкать чтобы терпеть боль; боль, которая предназначена мне, и от которой свободно большинство мужчин. Я возненавидела тот факт, что должна смириться с этим. Я совершил квир-переход сразу начав открытую жизнь только через одиннадцать лет после этого, в 2021 году. Тогда я уже был матерью по собственному желанию и любил своё тело.  В 2021 году, в больнице я отрекался от женщины в себе, потому что мне казалось, что я наконец-то понял, что это значит — быть женщиной. Это значит быть готовой к боли, потому что стыдно кричать.

Заведующая отделением была женщина. Она, как говорит моя мама, сохранила мою способность рожать. Меня поздравляли с этим. Я не хотел больше становиться матерью и чувствовал себя в плену. Я узнал, что если бы мне отрезали трубы, то отпустили бы через неделю или две и просил сделать мне повторную операцию, потому что они не спрашивали моего мнения перед первой. Я рыдал под капельницами, потому что не мог поссать в утку в положении лежа, вместо того, чтобы репетировать свой дипломный спектакль. Больше всего на свете я мечтал тогда получить профессию. Из-за того, что я часто плачу и прошу отпустить меня на репетиции меня в шутку прозвали Раневской. Наверное, потому что эта актерская фамилия была на слуху в гинекологическом отделении 2 городской больницы города Новокузнецк

Около месяца жила в больнице, перемещаясь держать за все подряд, спускаясь с 4 этажа в курилку по двадцать минут. У меня из живота торчала трубка, другой  конец которой я должен был опускать в банку и крутить колесико, чтобы туда стекала жидкость. У меня не было мыслей, что в происходящем со мной виноват кто-либо, кроме меня самого. 

Выписывая меня из больницы, мне обещали что-то похожее на инвалидность и говорили, что если я планирую иметь детей, то мне нужно поторопиться, потому что после таких операций как у меня появляются спайки и труба (одна или обе) могут полностью или не полностью закрыться, что увеличивает риск внематочной беременности, а значит меня ждет следующая операция и уже точно удаление.

Впереди меня ожидало еще два года восстановления; частые походы к гинекологу; анализы; горсти таблеток. Когда мы ездили на гастроли с дипломным спектаклем уколы мне ставили однокурсники. Я училась ходить быстро и не падать, потому что упасть после такой операции было тоже большим риском. Мой друг помогал мне преодолевать новосибирский гололед провожая до дома после репетиций.

Те два года восстановления я провел в анализе произошедшего. Мне было нужно решить хочу ли я на самом деле когда-нибудь стать матерью ребенка с помощью моего тела, тела женщины, которое я возненавидела за то, что оно должно терпеть боль и так будет всегда. Стать матерью в том обязательном смысле, которое предлагало мне  мое детство я больше не мог. 

С помощью моего тела у меня появился арси в 2014 году. Я провел много часов над решением стоит ли мне рожать ребенка раньше чем бы мне хотелось, если бы не операция и риски бесплодия. На момент беременности я уже был в браке, не курил год и старательно пил витамины. Проходимость с обеих сторон при кольпоскопии была  тридцать процентов. Я рыдал обнимая телефон вместо мамы, что наверное точно не смогу рожать. После этого я перестала ждать. Я забеременела когда мы с бывшим мужем были в ссоре, и секс у нас был единственный раз за месяц, как раз когда вдруг к нам погостить приехала моя мама. У меня заканчивалась менструация. По фидбэку моих гинекологинь я понял, что произошло невозможное. Мне говорили, что я перепутала. Все началось с дикой тошноты, которую я сначала принял за гастрит; и адской головной боли, которую я пытался сбить запивая таблетки нурофена кофе в бумажном стаканчике, на репетициях лаборатории “герой 21” в которой я участвовал под руководством моего бывшего мужа, Сергея Чехова. Там мы показали первый эскиз спектакля “Путешествие Алисы в Швейцарию” по немецкой пьесе Лукаса Берфуса, где я исполнял роль героини Алисы, которая решилась на эвтаназию и сюжет развивается вокруг этого ее решения. Тогда я ещё не знал, что после рождения ребенка мне нельзя будет выходить на работу пока муж не решит свой карьерный вопрос.

BDSM и венчание.

Нуклеарная семья основанная на традиционной бинарной модели гендера и сексуальной ориентации у меня была. Была попытка создания квир-семьи, в которой, казалось бы логичным, что обязанности могут равномерно распределяться  между членами семьи. Мной двигала надежда, что выходя из гендерных ролей мы создадим более  равноправное и инклюзивное распределение родительских обязанностей, чем у нас получалось в браке и после развода. И всё-таки, готовый бежать от традиционных семейных ценностей в неизведанное, не имея рядом с собой примеров “других” семей, я нашел в этом сравнении больше сходств чем отличий.

Анализируя свой опыт насилия в традиционном браке и с тем же партнером, но уже в попытке создать квир семью после перехода я пытался понять почему ни в том ни в другом варианте для меня невозможно равенство. Я не мог сформулировать, как мне казалось, очень простую мысль: гендерное неравенство присутствует и в квир- отношениях, как бы участники себя не идентифицировали. Это подтверждали и последние романтические мои отношения с квир персоной. Я думал о том, почему квир человек, такой как, например, мой бывший муж, как будто стремящийся к переменам и осознающий неравенство, становясь автором насилия теряет целеполагание точно так же, как гетеронормативный автор насилия, когда призываешь его к равному распределению труда или открытому диалогу. 

Насилие в наших отношениях бывший муж называл нашим общим кинком на BDSM. Я вспоминаю 2010 год (мы познакомились в Новосибирском театральном институте, где я учился на актрису, а он на режиссера), потому что только там могу поискать какие-то общие кинки. 

Я перепоступил в НГТИ после попытки изнасилования мастером моего курса в Кемеровском КемГУКИ, потому что после его увольнения у меня были сложные отношения с однокурсни_цами и многими преподавателями (почти все защищали мастера). И тогда я действительно смотрел много порно пытаясь понять, какие ситуации теперь меня возбуждает и почему. Я не хотел пробовать многих вещей, которые увидел; физический отклик к некоторым жестоким моментам в видео меня пугал. Но BDSM практики не были мной инициированы почти никогда не происходили таким образом, чтобы мы заранее договорились о том, что будет. То есть я не понимаю сейчас, что в нашем сексе было BESM-практикой, а что нет, потому что доминирование всегда выходило за пределы нашей сексуальной жизни. Бывший муж с самого начала хотел быть идеальным верхним с вайбом: “да, я убью тебя, но ты будешь умолять меня об этом.” 

Сейчас мне кажется забавным, что тогда мы вместе писали стихи. Я о свободной любви и самопожертвовании; Он о своей боли и мести неверной “суки-любви”: "Шесть зарядов в моем револьвере. Отвечай. Умываться соплями за дверью начинай…" (Возможно не помню точное начало).

Тогда я не мог этого назвать, но четко понимаю сегодня, что я видел в этой форме намек на прозрачный диалог о своей жестокости. Это был не последний момент в моей жизни, когда я, думая, что человек готовый говорить честно о своих процессах, будет честен в своих процессах и в отношении меня, а значит я могу чувствовать себя в безопасности.

Сережы на тот момент разводились со своей первой женой и жаловались на непонимание в браке. Я был второй женой. После меня была третья. Я был любовницей своего будущего мужа, когда у него была первая жена. Я был любовницей бывшего мужа, когда у него была третья. Я был женой мужа, у которого есть любовница. Сейчас для меня не удивительно, почему мы, жены Сергея Чехова, никогда не были в диалоге друг с другом. Я могу понять ненависть ко мне со стороны первой и третьей жены, если она и правда была. Я помню моменты собственно ревности и злости, но мои чувства очень сильно изменились с тех пор, как я начал анализировать происходящее в моем браке после квир-перехода, и ещё раз, после окончательного разрыва отношений с бывшим мужем. 

Как женщина воспитанная в  традиционной православной семье под давлением отца, но с культом матери, я рано стал жертвой насилия в первый раз, и становился много раз после.  Я думаю, вероятность того, что я когда-нибудь напишу этот  текст или вообще увижу, свою выученную с детства беспомощность была минимальна. Мне страшно, что этого могло не произойти и поэтому я особенно рад, что пишу этот тест сегодня. 

В этом месте мне как будто бы уже понятнее, почему мы решили не просто вступить в брак, но и пройти венчание. Это было еще одной иллюзией о том, как мы побеждаем систему извлекая из неё индивидуальный опыт.

Однажды бывший муж назвал венчание одним из доказательств давления с моей стороны, потому как он “просто следовал за мной”. 

Важно сказать, что я вступал в отношения с ревнивым собственником. Моё желание строить отношения с кем-то еще заканчивалось на (пускай) BDSM-играх, в которых за это желание я был наказан. Я предложил венчание как инструмент, с помощью которого мы сможем заключить неповерхностное соглашение. 

Психологическая зависимость.

Одной из ключевых причин, почему я решил венчаться с человеком, который уже становился моим обидчиком, является сложная динамика психологической зависимости и травм насилия, которые уже были приобретены мной в прошлом. Позже я узнал, что психологическая зависимость от обидчика может быть так велика, что жертва начинает воспринимать его как единственный источник поддержки и стабильности. На момент начала наших отношений, я если и слышал что-то про Синдром Стокгольма, то точно не мог найти в этой параллели со своим случаем. Я бы не увидел в этом ничего общего. Возможности терапии у меня появлялась только 2022 году, когда помогающие организации активно стали предлагать помощь/ полномасштабное вторжение России в Украину. В 2010 году я стремился к сложным драматическим ролям и любил фильмы Ларса фон Триера, потому то это было то, что “так похоже на то, что происходит со мной.

Моя позиция в браке была позицией нижней. Когда я проявляла любое сопротивление, даже если просто использовал сарказм, муж обвинял меня в эгоизме и обесценивании. Я стал обращать внимание на то, что мужчины часто обвиняют женщин в насилии тогда, когда она просто отказывается подчиняться. Еще одна иерархия, которая была между нами — профессиональная. Я был актрисой, мой бывший муж был режиссером. Я играл в его студенческих работах таких как “Изнасилование”, и “Diptico. Натюрморт с женщиной”.

Социальное давление и нормы.

Развод или разрыв отношений могут восприниматься как социальная неудача. Я чувствовал это особенно остро, когда традиционная семья еще имела для меня смысл. Это давление может побуждать жертву оставаться в отношениях, даже если они сопровождаются насилием.

Кроме того, многие женщины сталкиваются с осуждением и отсутствием поддержки со стороны окружающих, если решают оставить насильника. Этот социальный контекст может создавать ощущение, что единственным выходом является продолжение отношений. Я думаю, что этот страх несколько лет мешал мне вывести мою семью из зоны риска. Несмотря на то, что мы с сыном уходили от нашего уже общего насильника общим решением, и я находился в комьюнити квир людей и феминисток, я столкнулся с большим количеством осуждения, обвинений во лжи ну и тд, в общем, я прошел по этому неизбежному пути.

Экономическая зависимость.

Моя зарплата актрисы всегда была меньше зарплаты бывшего мужа режиссёра. После рождения сына он нарушил свое обещание о равных правах на работу, и я оказался в экономической зависимости, а после сталкивался с большим количеством агрессии из-за нефициальных алиментов  также может быть значительным фактором. Я боялся, что разрыв отношений приведет к финансовым трудностям и еще большей утрате стабильности. Я согласился отказаться от алиментов в пользу большего присутствия в жизни арси и помощи мне в 2021, но помощи не поступало, а мой ребёнок пострадал от психологического насилия. Я боялся, что если мы уйдем, то мы останемся без любой поддержки. И действительно, вот уже год у моего сына есть только то, что мне удается организовать и на что мне удается заработать. Культура донатов и социальные сети выручали нас в критических ситуациях.

Неработающие механизмы восстановления и прощения.

Жертвы насилия могут надеяться на изменение поведения обидчика через брак. Они могут верить, что свадьба символизирует новый этап в отношениях, который поможет исправить ошибки прошлого. Наша идея строить квир-семью сегодня мне кажется очень похожей на эту. Это решение не было основано на реальных изменениях в поведении насильника, но было основано на общем желании этих перемен. Оно привело меня к повторению насилия. В нашем случае это самое повторения с точки зрения моего бывшего мужа — моя выдумка, а то насилие которое было раньше, они признали совсем недавно, но еще не до конца, потому что они не помнят, с чем это связано, но они всегда чувствовали давление с моей стороны, а я всегда обесценивал их чувства, поэтому они никогда не говорили мне правды. 

Ничего общего.

Гендерное равенство и флюидность.

Я был вдохновлен идеей квир-семьи, потому видел в этом возможность создания безопасного пространства для всех его участниках. На деле же главными всегда оставался комфорт отца. В квир-семьях гендерные роли часто рассматриваются более гибко, и наши общие разговоры об этом вселяли надежду. Я представлял себе, что мы наконец-то сможем отойти от традиционного распределения обязанностей по принципу "мужчина/женщина", потому что в квир-семьях партнеры чаще могут разделять обязанности на основе интересов, навыков и предпочтений, а не на основе пола. В реальности гендерная флюидность оказалась пространством манипуляции, в котором я должен был проявлять большую чуткость к своему бывшему мужу, теперь небинарной персоне, чтобы не обесценивать их переход. Мне нельзя было говорить от их поведении, как о мужском без обвинений в трансфобии. Мои женские обязанности после моего квир-перехода никак не менялись, но на этот раз бывший муж назвал это разделением обязанностей на основе интересов. Когда я сказал, что  нахожусь в  ситуации неравного труда, он (теперь они) ответил: “ Ты хочешь делать больше и делаешь больше, а я делаю то, что нужно мне.

Гибкость в определении семьи.

И вот я перестал изобретать и оказалось, что квир-семья у меня уже есть. Почему квир? Потому что в отличие от традиционных бинарных семей, где семья часто понимается как союз мужчины и женщины с детьми, квир-семьи могут включать разные комбинации партнеров, родителей и детей. Нас в семье двое. Понятие семьи может быть расширено и включать близких друзей, родных и сообщество, что создает более широкую и гибкую структуру семейных связей. Это то, к чему мы стремимся, но теперь приоритетно закрепляясь в нашей независимости.

После квир-перехода я решился переосмыслить для себя родительство. Последние два год я учился слушать моего ребенка более внимательно и принимать решения вместе там, где это возможно не нагружая его ответственностью за последствия неудачных решений. Большинство наших общих решений удачные, и мы радуемся этому вместе. Мне хочется, чтобы у него была возможность исследовать и определять себя без страха осуждения. Такой возможности не было у меня. Но я не смогу узнать насколько мне это удается, если он не решит мне об этом когда-нибудь рассказать.

Я искал кого-то.

"Сегодня главное для нас — прийти в чувство. Нам надо научиться видеть больше, слышать больше, больше чувствовать. Наша задача — не отыскивать как можно больше содержания в художественной вещи, тем более не выжимать из нее то, чего там нет. Наша задача — поставить содержание на место, чтобы мы вообще могли увидеть вещь".

("Против интерпретации и другие эссе", Сьюзен Сонтаг)

Комьюнити и перформанс.

В своем родительстве я часто чувствую себя одиноко, в том смысле что мне не хватает других взрослых, не хватает примеров других семей со своей практикой. Практически все мои знакомые квир друзья чайлдфри. Комьюнити в которые я попадал не включали в себя родителей. Мне было бы совсем одиноко в своих процессах, если бы я не начал рассказывать о своем опыте. 

Я чувствую большой отклик к людям, которым близки идеи горизонтальности и прозрачности, но я пока видел очень мало примеров комьюнити чьи заявленные ценности действительно являлись бы общей практикой. Если до того, как я стал попадать в квир комьюнити у меня была уверенность в том, что, например, в горизонтальных квир-сообществах не покрывают насильника или сам автор насилия точно ведет себя иначе, то сегодня я понимаю, что это разговор не про гендер, а про привилегии, иерархию и  классовые различия, и о том, что в квир-сообществах власть часто сосредоточена вокруг мужчин или персон с мужским воспитанием, и решение всегда за людьми с большими привилегиями власти и контроля. На деле авторы насилия и их защитники часто не готовы критически оценивать свои собственные привилегии и учитывать, как они могут влиять на динамику внутри сообщества. 

Мои интерес к перформативным практикам и дружба с художни_цами уехавшими или оставшимися в россии сегодня это то, почти единственное, что наиболее всего помогает почувствовать свое движение сколько-нибудь общим. Так этим летом мне предложили поучаствовать в тайном фестивале в России. Так у меня появлась возможность представить свой проект "Комната для взрослых", запись интервью, в котором я предложил бышему мужу честно ответить на любые вопросы друг другу, прежде чем мы с сыном окончательно решили уйти.

Весь следующий год я боялся, что оказался настолько разбит обстоятельствами и необходимостью постоянно работать, чтобы улучшить наши условия жизни, что не смогу вернуться к этому материалу. Мне удалось смонтировать его только через год после того, как была сделана запись. Самым важным фактором заботы к материалу в этом процессе было, что я делал этот проект в команде с перформер_ками, а не один. Мне хотелось посмотреть на свой опыт из другой оптики.

Работая над интервью осуществить то, в чем меня обвинил бывший муж, как раз в этом интервью сказавший, что в своих текстах я применяю манипулятивный монтаж, ; что опускаю много факторов его заботы о сыне. Много лет до этого публично я высказывался о нас исключительно, как о партнерах, которые вместе стремятся к равенству.

Я думал о том, что как хдожни_ца хочу сохранить нейтральность, но как человек отставивающий свои права в публичном пространстве, в социальных сетях, текстах, личных диалогах я могу позволить выражать свое мнение или даже давать оценку событиям, потому что от этого зависит безопасность моей семьи.

Сама возможность сделать ивент в России, в присутствии людей, к которым я чувствую отклик и доверие сняла большую часть страха перед тем, чтобы включить эту запись и вспомнить, где и как мы с Арси жили год назад. Я часто стал задумываться о том, что если и есть среда к которой я чувствую свою пренадлежность, то эта среда перформативная, потому что в ней больше пространства для различий.

Как пережить апокалипсис.

В книге “О свободе: Четыре песни о заботе принуждении” Мегги Нельсон пишет: “Если я что-то и поняла о счастье, так это то, что когда его испытываешь, важно об этом сказать. В таком случае, если позже в депрессии или отчаянии ты скажешь, что никогда не была счастлива, за тобой по пятам будет следовать звуковое доказательство обратного”. 

Однажды при встрече знакомый сказал мне, что в жизни я кажусь гораздо счастливее, чем в своих текстах. В момент нашей встречи я действительно переживал очень сложный для своей семьи период, и чувствовал себя подавленно. Писать о том, что происходило — было моим способом преобразовывать травму в удовольствие. Я редко задумываюсь о счастье, но “О свободе”, которую я прочитал незадолго после нашей встречи помогла мне справиться с рассеянностью и подумать о том, что я делаю, когда пишу о том, что характеризует меня как человека несчастного, при этом испытывающего удовольствие от самого процесса письма. Я думаю счастливым здесь меня делает то, что по пятам за мной будет  следовать доказательство немолчания. 

Возможно, если бы я мог принять решение о родительстве заново, зная свои права, то, вероятно, выбрал бы стать матерью одиночкой с самого начала, но сделал бы этот шаг более подготовленным просто потому что знал бы уже тогда, что кроме меня здесь никого нет. Никто не должен быть со мной в моем решении. Я понял уже в процессе обрушив множество собственных ожиданий в при каждом экстремальном случае, когда мне казалось, что кроме меня здесь с нами кто-то точно должен быть.

С августа 2023 года мы с сыном общим решением являемся семьей из двух человек. Нам пришлось сделать этот выбор в экстренных обстоятельствах. Мне пришлось нести за это ответственность, как единственной старшей. Мне было страшно, но я взял на себя эту ответственность. Так я решил стать матерью и единственным родителем еще раз, с учетом новых обстоятельств.

Я пишу это в августе 2024 года, в нашей с арси маленькой квартире в Тбилиси, и это наш первый дом после развода (то есть с 2016 года), когда мы не делим аренду с соседями или отцом ребёнка. Мы готовимся к переезду в Германию, который, я уверен, будет для нас сложным, но я чувствую, что этот год моего родительства открыл для меня больше вариантов свободы и сделал меня более подготовленным. Это первый год, когда я наконец-то разорвал отношения со своим партнером-насильником, связь с которым я как будто должен был поддерживать из заботы той формы семьи, в которой для меня было невозможномравенство. Идея заботы о семье "какой бы она не была" окончательно для меня рухнула, когда мой сын попросил меня “уехать от папы”. 

Я иначе посмотрел на разрыв. Многие мои знакомые выражают сожаление наблюдая за происходящим: Не удалось найти язык, решить всё мирно. Я же чувствую этот разрыв логичным и верным. Как минимум этот оконачельный разрыв освободил мне время для тех задач, которые я действительно могу решить самостоятельно.

Количество нерешенных задач требующих срочного внимания всё еще оставляют меня в частом стрессе, но все они являются следствием тех обстоятельств в которых мы жили до разрыва. Всё что делал весь прошлый год — это отстраивал нашу безопасность с нуля. Иногда я злюсь на себя за то, что у меня получается медленно и у Арси нет многого того, что мы считаем для него необходимым. У меня нет многого, что я считаю необходимым для себя. Все же. я стараюсь помнить с чего мы начали после разрыва. Сейчас мы какой-то третий вариант семьи, и я не могу назвать это экспериментом, потому что это процесс кажется мне естественным и не требующим вмешательство. Мне хочется лишь оставаться в нём и двигаться вместе от наших травм к новому опыту. Я не был готов к тому что стану матерью пережив насилие со стороны бывшего мужа, и я не могу этого изменить. Главной моей ответственность старшей здесь я считаю действовать с учетом этого опыта, потому что игнорирование насилия оставляет нас неподвижным или возвращает к тому, где мы уже были.

Страх перед материнством впервые я почувтвовал уже после того, как забеременел, весной 2014 года, во время аннексии Крыма, когда я гостил у родителей в сибири. Тогда мне часто снились кошмары о том, как я оказываюсь в центре военных действий и пытаюсь отыскать дорогу домой, или кошмаров про апокалипсис. Я просыпался в большой тревоге думая о том, что я наделал приведя ребёнка в этот мир. Отчасти мои кошмары сбылись, и у них есть все шансы продолжать это делать.

В той же книге "О свободе…" Мегги Нельсон цитирует Дэвида Уоллеса-Уэллса: "Насколько теплее ни стала бы планета и как бы сильно изменения в климате ни трансформировали ее и наш образ жизни на ней, всегда есть вероятность, что в следующем десятилетии будет больше потепления и больше страданий или меньше потепления и меньше страданий. Их степень зависит от нас самих — и всегда будет зависеть от нас". И далее пишет: "Знание того, что хоть что-нибудь до сих пор «зависит от нас самих — и всегда будет зависеть», делает чуть свободнее обстоятель-ства, в которых большинство из нас задыхается".

Я вспомнил эту книгу, потому что она помогла мне посмотреть на свой личный апокалипсис без панической атаки. Раньше я испытывал парализующий страх.

Я могу говорить о материнстве только как о процессе, в котором выбор быть родителем нужно делать много раз заново. Я чувствую большой разрыв между тем, какой матерью я был вначале и какой являюсь сейчас; между тем, что значило для меня это решение в разные периоды. На каком из них строить свои выводы пытаясь вписать свое материнство в чёткие рамки? Найти в этом объективность не представляется мне возможным, но процесс поиска этой объективности не лишен смысла. И все же я понимаю, что материнство — это процесс, в котором я на всё своё время, поэтому я не смогу оценить этот опыт отойдя от него на достаточно комфортное для анализа расстояние. Это место находится за пределами моей жизни. Я не могу сожалеть об этой невозможности, потому что, кроме постоянного напоминания о конечности жизни очень многое в материнстве неразрывно связанно с физическим погружением в процессы, которые много раз разворачивали моё внимание к жизни, а не уводили от неё.

Этот текст я писал во время материнского корайтнга/ шестимесячной лаборатории на протяжении которой каждая участница работала над своим текстом. Я собирал и систематизировал архивы дневников, которые я вёл с 2021 года, на основе которых строю свой текст. В финале лабораории я решил показать лишь эту чать, т. к. за это время смог наметить его структуру и примерную для себя скорость письма, учитывая мой рабочий и родительский график. В большой работе мне важно видеть этапы. Этот заканчивает лабораторию.