Впервые опубликовано в telegram-канале.

Психоанализ относится к числу тех немногих практик, которые артикулируют собственное обращение к лежащему в основании практики расщеплению. Нет необходимости привлекать все мощности деконструкции, чтобы обнаружить различие начал у истока психоанализа. В истоке психоаналитической практики возникает расщепление двух начал: с одной стороны, начало самого психоанализа как метода, заложенного Фрейдом, с другой стороны — начало психоанализа каждого конкретного субъекта.

Достаточно однажды столкнуться с фрейдовским негодованием по поводу того, как с анализом обходится широкая общественность или его ученики, чтобы усвоить, что приобщение к знанию и, в первую очередь, к знанию аналитическому, не освобождает, а, напротив, может служить дополнительным элементом вытеснения. То есть начало психоаналитического метода в виде психоаналитической дисциплины может быть содержанием сопротивления. В таком случае психоаналитическая практика, начатая с анализа субъекта, дезавуирует психоаналитическую практику, начатую с представлений о психоанализе, включая представления и заветы самого Фрейда. В этом смысле мы можем обратиться к замечанию Фуко о психоанализе как о практике себя, практике, в которой преобразование субъекта достигается не в процессе приложения знания, а до и для извлечения знания. Кажется, что, по крайней мере одно из редких замечаний Фуко о психоанализе попало в точку, но действительно ли дело только в том, что «клиническое» начало истока психоанализа предшествует любому другому?

На самом деле такая ситуация представляет из себя типичный случай парадокса лжеца, сюда же сваливаются несомненно высокодуховные, но не менее досужие рассуждения о позиции психоаналитика-Незнайки. Дело даже не в том, что знание о своем незнании — это тоже такое знание, а в том, что слишком стремительное подозрение к знанию, указание на знание как на вытеснение, закрывает вопрос о знании вообще: как и в случае самоанализа, субъект останавливается, возможно, и на изощренной, но всегда на недостаточной, слишком ранней самоинтерпретации. Знание, артикулируемое в виде незнания, больше просто не может быть в виде знания поставлено под вопрос, так как предполагается, что субъект заведомо знания лишен.

Чему в таком случае сопротивляется клиническое подозрение психоаналитического знания? Если снова обратиться к Фрейду, но на этот раз не к предостережениям Фрейда, адресованным его коллегам относительно коварства знания анализанта, а к предупреждениям самим анализантам относительно диких, психоаналитически необразованных аналитиков, то мы узнаем, что для обнаружения разного рода вытеснений нужно для начала стать тем, вытеснения кого были обнаружены. То есть психоанализ представляет из себя практику наследования начала каждого частного анализа началу такого же частного анализа вашего аналитика, вхождения в аналитический процесс замыкаются в одну цепь, пройдясь по которой, мы должны были бы добраться до первого анализа, анализа, который проходил первый аналитик. Фрейд, родоначальник психоанализа, тот, кто претендует на место истока обоих его начал, тем не менее, несмотря на письма Флису, самонаблюдения и т. д., не проходил психоанализ. А значит, Фрейд не мог столкнуться с тем, что его знание о психоанализе могло бы выступать в виде вытеснения. Фрейд не мог стать проанализированным психоаналитиком в той мере, в которой он этого требовал от наследующего ему окружения. Он одновременно становится законодателем обоих начал и самим своим существованием их подрывает.

Если верно, что анализ функционирует как знание о методе, который только и может указать, служит ли знание, в том числе и о методе, средством вытеснения, то непроанализированность Фрейда приводит нас к выводам наподобие лакановских: либо Фрейд прав, и поэтому психоанализ не работает (не так уж и нужна эта первичная проанализированность), либо он ошибается, и поэтому психоанализ работает, хотя уже и не так, как это задумывал Фрейд. Либо знание Фрейда об анализе описывает аналитические процессы, и тогда получается, что, согласно самому Фрейду, Фрейд остается непроанализированным субъектом, а психоанализ предстает в виде историзированной формы фрейдовского вытеснения. Либо Фрейд ошибается, тогда не ошибается психоанализ, поскольку Фрейд, несмотря на его усилия и благодаря его ошибкам, не выступает в виде истока анализа.

Вот чему сопротивляется клиническое высокомерие — уяснению статуса психоаналитического знания. Нам бы пришлось остановиться на этой констатации, не будь лакановского отступления от Фрейда. Психоаналитики, наследующие Лакану, конечно, заявляют, что Лакан, пускай и прегрешая против фрейдистских догм, тем не менее хранит верность желанию психоаналитика, на уровне акта высказывания остается фрейдистом, вот только акт высказывания, как и желание в лакановском смысле вообще, никак напрямую из Фрейда не выводится. С точки зрения психоаналитического окружения раннего Лакана, тот просто заигравшийся со структурализмом выскочка, а изгнание Лакана из IPA — это не ошибка, а закономерный результат его ереси.

Сегодня, конечно, уже не актуально отсылать к гонению Лакана, напротив, лакановское изгнание стало своеобразным мифом о непризнанном гении, более того, пожалуй, нет такого начинающего мэтра в рядах лаканистов, который при малейшем недовольстве коллег не вспоминал бы, что и сам Лакан был гоним. Интересует нас не диалектика институализации и ереси, а то, почему мы в нее включаемся: такой вопрос сразу выводит нас на уровень желания субъекта.

Если мы будем рассматривать исток психоанализа не в рамках онтического противопоставления ошибки и достоверности Фрейда, а на уровне фрейдовского желания, то обнаружим, что никакого парадокса тут нет. Фрейд действительно не вполне психоаналитик, и желание Фрейда действительно лежит в области придания психоанализу как публичного научного статуса, так и необходимости прохождения дидактического анализа. Противоречие, связанное с необходимостью одновременного вхождения в анализ через два входа, снимается, поскольку в анализе субъект оказывается, только встраиваясь в существующие последствия фрейдовского вмешательства, конкретное наименование школы или род занятия тут не играет большой роли. Психотизируется психоанализом субъект через любой публично представленный идеал-Я, который воплощает в себе то различие двух начал, о котором речь шла выше. Более того, часто этот идеал-Я не является фрейдовским. С этим связано так часто присущее психоаналитикам стыдливое поглощение предшествующих их мэтру учителей — стыдливый акт, призванный ретроспективно восполнить то, что для включения в психоанализ нередко не нужно было читать Фрейда. Пока мы еще не имеем достаточно исторического опыта, чтобы увидеть, как это же происходит и с Лаканом, хотя уже сталкиваемся с тем, что чтение семинаров Лакана часто является вторичным по отношению к вхождению в лакановское сообщество. 

В конечном итоге вопрос об истоке психоанализа предстает не в виде различия начал, а в виде операции различия как таковой. Наследуется не начало, а провал на его месте, на этот провал и относительно представленному в публичности идеалу-Я, который уже с ним имеет дело, субъект опирается. Не нужно даже самому избирать психоаналитическую профессию, чтобы в это наследование встроиться.

Фрейд берет свою достоверность взаймы у будущих поколений аналитиков и анализантов, это они должны, по мнению Фрейда, стать теми, кто наконец выкристаллизует метод и пройдет собственный, хороший анализ. И это действительно происходит, но ценой утраты выхода к достоверности Фрейда: наследники психоанализа наследуют не достоверность Фрейда, которая позволяла ему начертить будущее метода, а различие в желании субъекта, более того, необязательно в той форме, в которой оно было представлено желанием Фрейда. Из метода Фрейда, не без эксцесса Фрейда, психоанализ становится специфической практикой обхождения с желанием Другого, в первую очередь с желанием того, относительно кого субъект был психоанализом психотизирован. То есть вдруг включил психоанализ в число практик, сулящих ему, из-за лежащего в его основании различия, альтернативную признанность. Эта позиция наследников, во-первых, обнаруживает, что вопрос, поставленный Фрейдом, был метафизическим, то есть предполагал связь начала и предприятия, и во-вторых, выводит наследников на сторону альтернативной позиционности. Невозможность различия начал истока психоанализа замещается необратимостью истока различия этой невозможной профессии.

Преобразование различий истока в исток различия отражается и на завершении анализа. Наследующий Фрейду аналитик, в отличие от Фрейда, больше не может гарантировать или удостоверить окончание анализа, так же как ни одна аналитическая школа больше не может заявить о завершенности проекта психоанализа в целом. Это связано с тем, что психоанализ — это рамка провала, которая становится местом для инкорпорации альтернативного различия. Мы больше не можем солидаризироваться с Фрейдом в вопросе оздоровительных целей психоанализа, но и не можем от этих целей отказаться, выбрав другую достоверность. То, что мы можем, так это точно постулировать эффект психоаналитического вмешательства, поскольку сами являемся эффектом этого необратимого различия.

Анализ обращается к «грядущему», которое невозможно предвидеть, так как все наши представления о настоящем и будущем постоянно устаревают относительно них самих, но и безнадежно остаются только представлениями. То есть тем, что запинается на невозможности различия у истока психоаналитической практики, своеобразной метафизикой психоанализа. Хотя, конечно, без этой минимальной метафизики не обходится ни один проект. Не имеет значения, говорим ли мы, что целью анализа не является достижение заранее определенного результата, а скорее открытие чего-то нового и неожиданного, в любом случае эта новизна забегает вперед нас самих. Не имеет значения, и говорим ли мы, что конец анализа всегда наступает «не вовремя»: либо слишком рано, либо слишком поздно. Поскольку он наступает раньше раннего и позже позднего, он располагается между формальным завершением анализа и его эффектами. Так же как сам психоанализ располагается между различием истока у Фрейда и истоком различия в виде наших собственных реакций на желание Другого.