На Франкфуртской книжной ярмарке в Германии 17 октября издательство «АСТ» впервые презентует новаторский роман известного поэта Инги Кузнецовой «Промежуток».

Перед нами — неомодернистский роман Инги Кузнецовой. Первый, «Пэчворк», посвящённый теме насилия, был написан в форме исповедальных монологов авторских альтерэго. «Промежуток», следуя традиции философского концептуализма и этической манифестации, идёт дальше, и гораздо превосходит своего предшественника по количеству звучащих голосов, обилию мыслей и числу жутких сцен.

В основу фабулы романа положен давний спор поэзии и прозы. Правда, теперь он доводится до апофеоза, приобретая черты лингвистического геноцида и выливаясь в форму политических репрессий.

«Поэзия запрещена, а мы, её исчезающие носители, идём защищать её — безнадёжно и безоружно. Наши книги уничтожены. Наши голоса сорваны. Пара громкоговорителей и самодельные плакаты — вот и всё, что у нас собой».

В такой катастрофической ситуации оказались служители Евтерпы. Власть отказывает поэзии в праве на существование, она пытается вытравить любые следы поэзии из сознания граждан. Поэзия объявляется чем-то вроде опасной своей бесполезностью игры в бисер. Поэты преследуются, репрессируются, «перековываются», попадают в литературное рабство, а те, кто слишком твёрд и не поддаётся перековке, уничтожаются или становятся пищей для разъярённой толпы.

Фантастика? — Фантастика. Утопия? — Да. Но и притча, и аллегория, и недавнее прошлое (поэзия для персонажей романа является тем, чем для диссидентов советской эпохи был самиздат и джаз). В этом есть что-то от Брэдбери, от Оруэлла, от сорокинской «Манараги», и… от желания выдать желаемое за действительное.

Будем откровенны, поэзия и поэты вряд ли сегодня представляют какую-то реальную угрозу для власти и общества. Власть не интересуется поэзией, именно потому, что вся она до мозга костей — проза, проза жизни, проза инструкций, распоряжений, предписаний, формуляров, законов и подзаконных актов. И в этом точном определении сути власти автор абсолютно прав! Но книги не станут жечь, даже с целью приготовления на них изысканного ужина. Аутодафе — это не самое страшное, самое страшное — отсутствие интереса, равнодушие и забвение. Современного Мандельштама не отправят в лагеря и не расстреляют, его наградят презрением и обойдут молчанием. Однако поэтам хочется верить в свою значимость, подобно тому, как молодым акционистам, размещающим на футболках портреты политзаключённых хочется думать, что власть трепещет от их манифестаций, что её охватывает ужас и прошибает холодный пот при виде малых форм (это фактически прямая речь одного невольно подслушанного разговора). Но памятнику Пушкину со стороны спартаковских болельщиков, скорее всего, ничего не угрожает, а нагнетаемый ужас потому и не страшен, что, отчётливо видно, он, в каком-то смысле, желателен, его хотят как некую извращённую форму проявления внимания.

Но вернёмся непосредственно к роману. Невидимая борьба за свободу, символом которой является поэзия, Армагеддон единичного и общего происходит на всех уровнях бытия, он тотален, а бунт, что называется, у каждого в крови.

«Кровяные бунты — слыхал о таких? Бывает, что какие-нибудь дурачки вроде тебя, восстают против своих функций. Отказываются затыкать собой дыры. Хотят путешествовать дальше. Выйти за пределы, как они говорят».

Оказывается, что бытие мельчайших частичек крови, кирпичей, железнодорожных платформ, аллей, деревьев, животных, птиц, хлебных корок и даже тюремных решёток вполне человекоразмерно. Всё действительное, согласно авторской концепции не просто разумно, оно живо, осмысленно, и способно к острому экзистенциальному переживанию. И вот уже, не человек является мерой всех вещей, а все вещи выступают мерой «человекоразмерности» самого человека.

Птицы понимают людей лучше, чем люди понимают самих себя, но не наоборот. Голуби многое знают об устройстве человеческой жизни, они читают выброшенные на свалку книги, обрывки старых газет.

«Ты не понимаешь. Молодая самка, ей были нужны птенцы. А чем они занимались? Какие-то бумаги перебирали всё время. Его бумаги. Кричали, но явно не в любовном пылу. Ты хотя бы раз видела, как они спаривались?» — это из разговора двух ворон.

А зяблик в своих размышлениях замечает, что люди пытаясь расшифровать речь птиц, даже не догадываются, что в действительности слышат не её, а нечто совершенно иное.

В романе мы видим не просто олицетворение и антропоморфизацию. Перед читателем разворачивается мир всеобщего онтологического равенства, стирающего условные классификационные, цивилизационные, эволюционные границы, проведенные некогда самовлюблённым модернистским разумом. И это тоже борьба за свободу. Критика модернистского разума со стороны неомодернизма, как известно, начинается со стирания границы между человеком и насекомым. Инга Кузнецова идёт дальше, открывая возможность объединения одушевлённых и неодушевлённых предметов, живых и мёртвых, всего со всем.

Вот и описываемое в романе противостояние заканчивается если не всеобщим объединением, то, во всяком случае, пацифистски мирно. Зло не наказано, оно просто счастливо забыто. Герои обретают свой потерянный Рай, в роли которого выступает Лес.

Думаю, роман «Промежуток» интересен и ценен именно своей филологической и концептуальной новизной, а отнюдь не целенаправленно нагнетаемым хоррором и всякой прочей «жестью». Он вполне мог бы претендовать на роль поэтического цехового романа. Но без преувеличенной политизации искусственно будоражащей воображение и создающей эффект бури в стакане, роман, который, безусловно, представляет собой незаурядное литературное явление, нашёл бы отклик и понимание у более широкого круга читателей.

«Промежуток», Инга Кузнецова. — М.: издательство «АСТ», 2019. — 352 с.

Продюсер: Игорь Воеводин. Художник: Александр Воробьёв.