Федор Иванович Тютчев — великий поэт золотого века, достигший признания современников только на закате своей жизни. Философ и мыслитель, прозревший судьбу России и русского народа, Тютчев остается неразгаданным поэтом в сознании современного человека. В спектакле Клима и Натальи Гандзюк «Здесь человек лишь снится сам себе» пророческие строки Тютчева звучат с невероятной силой, являя космогонию поэта, его мгновенные прозрения, неизмеримость души человека. Благодаря пению как связующему звену между словом и пульсирующим смыслом, ритмом и звуком, Наталья Гандзюк проникает в сердцевину стиха Федора Тютчева, соединяя дольний мир с миром горним, пространство бытия с необъятным космосом Вселенной. Тютчев приближается к нам вплотную и ведет с каждым сокровенный разговор о тайне человеческой жизни, о любви и одиночестве, о сопричастности Богу, самостоянии человека и его величии.

Александра Краско: Как Вы впервые соприкоснулись с поэзией Тютчева, и что стало для Вас открытием в его поэтическом мире?

Наталья Гандзюк: На самом деле, Тютчев меня позвал. Если говорить о том, как ты выбираешь поэта, с которым работаешь, то, наверное, не ты выбираешь, но сначала каким-то образом возникает контакт, и поэт зовет тебя прикоснуться к своей поэзии. Строки Тютчева я помню с детских лет:

«Нам не дано предугадать,// Как слово наше отзовется, — // И нам сочувствие дается, // Как нам дается благодать».

Этот стих закодирован полностью, он нелогичный. Вторая часть никак не сопрягается с первой частью, в этом стихотворении отсутствует логика, но присутствует магия слова, организующая пустоту, в которой ты начинаешь парить. С детства помню маленькие его стихотворения, которые жили со мной, и Тютчев был для меня недостижимым поэтом, именно по его глубине. «Молчи, скрывайся, и таи» его юношеское стихотворение, но какое оно глубокое! Это стихотворение тоже из моего детства. Мне казалось, что всё это написано старцем, а это написал юный человек. Почему Тютчев безмерен? Потому что он вообще не от времени. Да, он писал про войну, про Россию, про свою несчастную или счастливую любовь и так далее. Но каждый его стих сделан так, что он существует вне времени. У него такая оболочка стиха, что он как звездочка в небе, он в контексте и вне его. Хотя некоторые свои стихотворения он посвящал царю, еще кому-то, сочинял тексты на похороны, на рождение, на святки и так далее. Одновременно есть стихи, где видно и понятно, что человек садился за письменный стол и сочился кровью, ему надо было перевести это чувство во что-то другое, вытащить себя из этого состояния. И он себя вытаскивал! Превращал в космогонию, находил истину, уравновешивал себя найденным законом. Эти стихи — некие замкнутые вещи, которые похожие на блуждающие планеты.

Как стихотворение «Душа моя — Элизиум теней»…

Да, что ни возьми. Например, стихотворение: «А вещая душа моя! // О сердце, полное тревоги, // О, как ты бьешься на пороге, // Как бы двойного бытия!…»

У Тютчева всё двойственно, он пронизан невероятным знанием жизни и знанием вселенских законов. Его поэзия абсолютно точная и она без времени.

Тютчев — поэт-философ. Он и в прошлом, и в настоящем, и в будущем. Вот, когда Омар Хайям писал? Несколько веков назад! И при жизни его никто не читал, никому не нужны были его стихи. Спустя столетия его открыли, как сокровищницу, как новую звезду, люди стали готовы к восприятию его поэзии только сейчас. Великая поэзия всегда не от времени. В ней заключено то, что помогает людям выживать. Понятно, что в своем бытовании, жизни и судьбе поэты живут в своей эпохе, и одновременно через поэзию они отделяются от этой ткани времени, проходят в какие-то тонкие миры. «Не измени же ты себе, и оправдайся перед Богом», это, наверное, девиз жизни Тютчева. Невероятная человеческая глубина! Вот такое чудо у нас есть…

Тютчев больше двадцати лет прожил заграницей, но у него была невероятная ностальгия по родине, он болел сердцем за Россию, и про это многие его стихи, которые звучат в спектакле. Как Вам кажется, что Тютчев вкладывал в понятие «Родина», и что это слово значит для Вас?

Понимаешь, недаром существует такая вещь, как «гражданская лирика». Понятно, что человек может жить везде, на всем великом пространстве земли, хоть в Африке, хоть в Антарктиде… но понятие родины — это вообще какая-то уникальная вещь, как мне кажется. Любовь к родине — что это? Неужели абстракция? Или всё же реальность? Многие умирали за родину, легко расставались с жизнью, защищая её. Поднимались над жизнью и в Великую О,течественную, и в Первую мировую, и т. д., но дело не в этом. Есть люди, которые считают себя гражданами мира. Но у этой особой категории людей тоже существует родина. Я родилась в Кишиневе. С чем мне себя отождествить, где моя родина? Это Молдавия или это Россия? И я могу сказать, что это Россия. Да, Молдавию я очень люблю, но я не связана с ее языком. Родина — это не только земля, по которой мы ходим, это еще и язык, цветение мысли, в какой ментальной среде ты находишься, что ты считываешь в этом месте. В каких-то местах, где может, жизнь посложнее и посуровей, ты вдруг чувствуешь свое человеческое предназначение. Есть какие-то вещи, которые больше, чем кусок хлеба и благополучия. Где, как не в России, это возможно испытать? Здесь всегда великая скорбь. И в этом наша российская традиция очищения души. Как охватить эту огромную территорию, неухоженную, брошенную? И бесконечно красивую.

Как верно писал Тютчев о родном крае, и как по-новому открываются эти строки через Ваше пение. «Эти бедные селенья, // Эта скудная природа — //Край родной долготерпенья, // Край ты русского народа!»

А сейчас многие уезжают из России…

Многие уезжают, потому что здесь ничего не приживается, не прирастает… И что с этим делать? И все равно, ты понимаешь, что это мое место, здесь моё счастье. Я здесь буду жить не потому, что я так решил, а потому, что за меня решили. И шаг вправо, шаг влево, тебя возвращает к твоему пути, и ты понимаешь, что подстрахован. Может быть, у тебя не будет здесь, в этой жизни и на этой земле двадцать шуб норковых, но в этом противоречии, в этой тяге человеческой к небу, Россия и живет. Здесь все юродивые, и Россия — институт юродивости и гениальности. Я говорю о гениальности не с точки зрения ума, а с точки зрения какой-то душевной гениальности. Человек становится добрее, когда он сложно живет, и от того, что он становится добрее, он свое счастье начинает зарабатывать чем-то конкретным. Пострадал — получил, здесь это очень быстро происходит.

Вспоминается тютчевское: «Умом Россию не понять, // Аршином общим не измерить: // У ней особенная стать, — // в Россию можно столько верить».

Конечно, и это было всегда. Мы думаем, что когда-то люди в России хорошо жили… На самом деле, все то же самое осталось, по сути, ничего не изменилось, только деревни переехали в города. Ход истории не давал человеку жить нормально, он постоянно сметал его ориентиры и заставлял человека двигаться к Богу. Когда у человека не остается опоры, он начинает радоваться, хвалить Бога и говорить: «всё, у меня ничего не осталось». Вот это наша Родина (смеется). Но я могу сказать, что Россия — мое место, потому что я здесь, в этом воздухе нахожу тот самый разрыв, который помогает мне остаться человеком, искать истину, познавать, расти.

В спектакле звучит стихотворение Тютчева «Наш век», где финальная строка именно о вопрошании человека к Богу. «Впусти меня! — Я верю, Боже мой! // Приди на помощь моему неверью!…»

На самом деле, эти стихи мог написать только человек действительно, реально идущий к Богу. Потому что кто по форме верит в Бога, тот говорит: «Я верю, я религиозный, я вообще у Бога за пазухой». Но это не честно, потому что весь мир является Его творением, и он бесконечно развивается, стремится к Нему. Поэтому сказать о том, что ты уже воплощен… Ты всю жизнь к этому будешь идти, ты все время будешь терзаться и стоять у этой двери, если ты чувствующий человек, если ты честный. И в этом великая мощь Тютчева, как человека честного. У нас в театре был актёр Владимир Чаплыгин. Он принимал участие в строительстве храма, его батюшка спросил: «Ты веришь?» И он ответил: «Хотел бы». Есть желание уверовать и спастись. Но на самом деле, даже если мы уверуем на секунду и встретимся с собой, следующая секунда будет отрицанием предыдущей. Бог делает так, чтобы мы постоянно к Нему шли.

В спектакле меня пронзило стихотворение «Вот бреду я вдоль большой дороги», которое Тютчев посвятил своей последней любви, Елене Денисьевой. Звукопись, мелодия этого стихотворения глубоко проникает внутрь, вызывает в памяти какие-то первообразы…

Это стихотворение тоже существует в вечности. Да, Тютчев потерял Денисьеву, но мы не можем произносить эти стихи в контексте этой потери, мы можем их произносить только в своем собственном контексте. Потому что, это касается каждого. Мы все кого-то теряли, и еще потеряем. Об этом и Айги писал всегда: «Так много ночей // линии стульев, рам и шкафов // провожал я движениями // рук и плеч // в их постоянный // и неведомый путь».

Получается, каждый раз, когда ты выходишь на сцену, ты встречаешься с другим в самом себе…

Да, с другим в самом себе. Каждый раз текст разворачивается по-другому, и так и должно быть. Если он разворачивается также, спектакль не идет. Потому что время идет, всё меняется, и я тоже вместе со временем меняюсь. Спектакли они должны быть живые, они должны отвечать на какие-то другие запросы и задачи времени. И поэтому, в чем сила и мощь Клима? Он строит спектакли, помещая актера в пустоту, где он обязан встретиться с новым, тем, что есть сегодня, выйти на новый уровень восприятия того, что он делает. И вот это, конечно, совершенно потрясает. Если ты не встречаешься с текстом, как с новым, ты попадаешь, как Клим говорит, во «включенный магнитофон». Особенно на первых порах, были такие спектакли, когда я «включала магнитофон» и меня «перло, и несло», а потом Клим говорил, что ничего не получилось. Но сейчас я понимаю, что каждый раз это новое. Форма вроде бы остается, но на встречу и прикосновение в пространстве идут какие-то другие информационные потоки. И именно это дает уникальность ситуации спектакля.

Если говорить об особой, тихой и узорной звуковой партитуре Вашего спектакля. Когда ты читаешь глазами текст стихотворения, ты там очень многого не видишь, а когда текст воплощается в звуке, в действии, которое происходит «здесь и сейчас», то происходит что-то удивительное: оболочка стихотворения медленно раскрывается, как цветок, и ты, благодаря звуку и голосу, можешь проникнуть в сердцевину стиха. И в этот момент в каждом зрителе происходит какое-то внутреннее изменение.

Конечно. Потому что стих — это обнаружение пауз. И в паузах приходит осмысление. Причем, осмысление не головой, ты осмысляешь всем своим существом, а не чем-то отдельным. И это цельное восприятие приходит в паузе, после того как ты делаешь жест, то есть произносишь слово. Произносишь слово — к тебе приходит ответ. И таким образом ты ведешь диалог с миром. И если удаётся, ты включаешь всех в это действие…

И каждый, может быть, ведет диалог с своим собственным миром…

Конечно. Каждый слышит то, что слышит. Но если ты точно действуешь и потом не торопишься, рождается реальное, а не надуманное пространство спектакля. И это, конечно, очень интересно. Но не всем это нравится, я думаю, что для многих это мучительно и даже невозможно присутствовать на таких спектаклях. Но мы же здесь, в России собрались, извините, не веселиться (смеется).

Меня еще очень поразило стихотворение «пламя рдеет, пламя пышет», которое Вы поете… Неповторимая песня, которая говорит о чем-то предельно простом, но запредельно глубоком. Что-то, что есть в твоем сердце, но именно пение раскрывает это зерно, которое есть внутри.

Пение ведь добавляет самому слову еще определенную энергию. Песни душой поешь. Стихотворение можно прочитать, но это более интеллектуальный труд. А песню как интеллектуально спеть? Либо ты поешь, либо нет. Во время пения происходит сразу несколько процессов: первый процесс — точное воспроизведение звука, второй процесс — наблюдение за тем, как ты воспроизводишь звук, третий — обнаружение того, что происходит в паузе. Нельзя, чтобы чувство преобладало над пением. Но если ты будешь бесчувственный, не будет спектакля. Это какая-то уникальная вещь, крутой опыт, целая философия. Тютчев весь в этом. Он очень человеческий, очень преобразованный. Его чувства преобразованы в какие-то тончайшие облака.

И как эти облака начинают появляться в начале спектакля, благодаря световому узору и воздушному пению…Мы как будто оказываемся в самом времени, между днем и ночью, светом и тьмой.

Мне кажется, что когда смотришь спектакли Клима, важно как-то внутренне пробиться к самому главному, что есть для тебя в спектакле. Иногда это очень сложно, ты уходишь в неведомые дали за теми образами, которые открываются благодаря переплетению пения, слова, звука и света. Но в какие-то моменты ты входишь в пространство, которое создается «здесь и сейчас», и тогда глаза начинают видеть стихотворения и то, что за ними стоит.

Да, так и есть.

Спектакль по стихам Федора Тютчева — Для Вас уже четвертый поэтический опыт. Что для Вас ценного в этой работе, которая сейчас идет?

Каждый автор чему-то учит. Тютчев учит сдержанности, глубине и беспредельной силе. Какой-то такой потрясающей, всеобъемлющей вместимости человеческой души. Он учит и боли, и горечи, и преодолению этого, и невероятной любви к родине. Не он учит, а ты встречаешься с тем, что у тебя есть.

Когда читаешь стихи Тютчева — там нет автора, эти стихи писало какое-то огромное пространство, ты встречаешься с ним, маленький-маленький человек, с одной стороны ты безлик, и твоя судьба предрешена, и ты умрёшь на безымянной и безлюдной земле, а с другой стороны — в тебе есть бесконечность и сила. Мне кажется, что поэзия Тютчева очень сильно сопрягается с фильмами Тарковского по какой-то человеческой глубине, это всё про одно, про душу человеческую, про постижение самого себя.

И где человек лишь снится сам себе…

Этот стих ведь о полной безнадеге, Тютчев в своей двулогии «На возвратном пути» ехал как раз из красивых краев в некрасивые края. Но может быть это и есть истинное состояние постижения, мы же не знаем. В этом стихотворении с одной стороны есть горечь, а с другой — невероятная красота, этот образ снеговой тучи, пространство темного леса… Невероятная глубина, необъятность, полное растворение человека. Он становится маленьким, умаляется. Это пустыня. Мы в таком пустынном месте живем, на самом деле.

Мне кажется, вокруг нас уже возникло коcмическое и необъятное пространство Тютчева. Какое стихотворение сейчас звучит у Вас внутри, что хочется произнести напоследок?

«Не рассуждай, не хлопочи!…// Безумство ищет, глупость судит; // Дневные раны сном лечи, // А завтра быть чему, то будет. Живя, умей всё пережить: // Печаль, и радость, и тревогу. // Чего желать? О чем тужить? // День пережит — и слава богу!»