Ковидальная пандемия дала новый импульс размышлениям о необратимом столкновении антропного и нечеловеческого, невидимого и анонимного. Масштабы влияния нового вируса упразднили «осевой» нарратив о рациональности человека и общественных институтов, заменив его апокалиптическим сценарием нового «мира, который никогда не будет прежним». В политическом плане возвращение к «прежнему» времени, действительно, невозможно — проблемы, которые преподнесла пандемия останутся повисшими в воздухе. Но тогда в какой форме мышления может произойти преодоление этого пессимистического образа, грозящего стать реальностью?

В поисках ответа философиня и участница редакции taste the waste Зоя Комарова обращается к философии Жиля Делеза и Феликса Гваттари. Концепт становления в их работах играет ключевую роль для понимания процесса формирования субъективности. Она выходит за декоративные пределы индивида, никогда не оставаясь закрепленной за человеком, и простирается гораздо дальше: в животных, музыку и в интенсивности. Для Делеза и Гваттари любая попытка зафиксировать или «срезать» становление, в конечном итоге, приводит к политической фильтрации инакомыслия и пагубной историчности, инвестирующих фашизм.

В статье альтернатива апокалиптическому исходу из ковидального сценария раскрывается через концепт становления растением. Процесс становления авторка разворачивает в призме романа корейской писательницы Хан Ган «Вегетарианка», посвященного внешним и внутренним преобразованиям женщины, решившей отказаться от употребления мяса.

Иван Человеков

В декабре 2019 года мы впервые услышали новости о вспышке неизвестного вируса в городе Ухане, Китай. Быстрое преодоление вирусом одной государственной границы за другой заставило Всемирную организацию здравоохранения объявить о международной чрезвычайной ситуации уже 30 января. COVID‑19, также известный как коронавирус, вызывает тяжелый острый респираторный синдром и смертельно опасен для пожилых и людей с ослабленным иммунитетом. На сегодняшний день (12 ноября) по официальной статистике по всему миру зафиксировано 52,2 миллиона случаев COVID-19 по всему миру, погибло около 1,3 млн человек. Во многих странах были приняты карантинные меры: закрытие публичных пространств и предприятий, введение режима самоизоляции, прекращение транспортного сообщения с другими государствами и другие ограничительные действия беспрецедентным образом повлияли на жизнь людей по всей планете. Под ударом оказались системы здравоохранения, которые в большинстве случаев показали свою абсолютную неспособность справиться с масштабами пандемии. Снижение экономической активности привело к кризису и значительному увеличению уровня бедности и безработицы. И хотя к началу ноября многие правительства сняли ограничения, вакцина еще не попала в широкое использование, в некоторых странах наблюдается вторая волна пандемии и ограничительных мер, а ее последствия еще долго будут сказываться на благополучии и социальной защищенности населения.

Масштабы пандемии коронавируса значительно превышают эффект от других известных вирусов последних десятилетий, таких как лихорадка Эбола, свиной грипп H1N1 и птичий грипп. Однако все эти заболевания объединяет зоонозное происхождение — чаще всего они передаются от животных, употребляемых в пищу. Нынешний коронавирус является мутацией вирусов, поражающих летучих мышей и панголинов, и первичная передача человеку скорее всего произошла во время употребления в пищу мяса этих животных или его переработки для изготовления средств традиционной китайской медицины.

Интересно то, что на английском языке слово coronavirus является анаграммой слова carnivorous (хищный). Это странное совпадение указывает на тот факт, что есть что-то глубоко проблематичное в нашем способе потребления. В начале июля была выявлена новая опасная мутация свиного и птичьего гриппа, вызывающего более тяжелые симптомы, чем обычный сезонный грипп, и не поддающаяся противодействию существующих вакцин. Пандемия коронавируса показала, что, на самом деле, мы находимся в постоянном риске распространения все новых и новых заболеваний, от которых у нас нет эффективных способов защиты.

Другой факт, который стал очевиден благодаря пандемии, это влияние человека на окружающую среду. Появилось множество свидетельств того, что приостановка производства и транспортного сообщения положительно повлияла на экологию некоторых регионов. Мы наглядно увидели то, о чем раньше лишь строили теоретические модели: приоритеты капиталистической экономики расставлены крайне патологично. Критически важные для нашего выживания области, такие как здравоохранение, распределение продуктов питания, осуществление заботы и обеспечение безопасности не имеют достаточной поддержки и вынуждены функционировать на грани своих возможностей, в то время как другие, на которые тратятся колоссальные природные ресурсы — например, массовое производство несущественных товаров, превращающихся в токсичные отходы — имеет гигантские обороты.

В медиа часто можно услышать, что пандемия приведет к радикальной трансформации нашей жизни. Заболевание или его последствия задели слишком много людей, на поверхность всплыли множество проблем в сфере здравоохранения, экономики, экологии, мы адаптировали новые привычки гигиены, социального дистанцирования и онлайн-взаимодействия, которые станут неотъемлемой частью пост-ковидной жизни. Однако уже сейчас мы видим, что выход из пандемии не сопровождается внезапным ростом сознательности глав государств и корпораций, международными протестами или значительными мерами по предотвращению новых кризисов.

В этом эссе я хочу показать, что преодолеть катастрофичность нашего времени и по-настоящему спастись от вируса (не только от конкретного коронавируса, но и множества потенциальных возможных вспышек инфекции и связанных с ними последствий) можно только радикально трансформируя человеческий способ существования. Пандемия в очередной раз сняла покровы с человеческой уязвимости, и, на мой взгляд, мы можем принять этот факт только изменив модус нашей жизни через становление растением.

«Становление-растением» — один из видов становления, описанных в книге «Тысяча плато. Капитализм и шизофрения» Жиля Делеза и Феликса Гваттари (далее — Д&Г) (1). В моем эссе это понятие становится ключевым для понимания актуальности философии Д&Г в текущей ситуации охваченного эпидемией мира.

1. Язык

В начале «Тысячи плато» Д&Г пишут о типах языкового взаимодействия между существами. Для них любая универсализация, поиск эквивалента перевода являются маркером власти. В пример они приводят понимание языка, представленное в генеративной лингвистике Ноама Хомского, в которой любой язык можно разобрать на универсалии — общие элементы для всех языков.

Лингвистической (древовидной) модели они противопоставляют ризоматическую, где «семиотические звенья любой природы соединяются с крайне различными способами кодирования — биологическими, политическими, экономическими и т. д., запускающими в игру не только разные режимы знаков, но также и статусы состояния вещей» (2). Древовидная структура по Д&Г представляет собой деление из единого истока на части, последовательное вырастание одного элемента из другого; ризоматическая — все потенциальные связки одного элемента с другими, и их определение через это отношение друг с другом.

В книге «Как мыслят леса» антрополог Эдуардо Кон пишет, что семиозис (создание и интерпретация знаков) пронизывает все живое и с его помощью человеческие и нечеловеческие самости находятся в постоянном взаимодействии (3). Кон принадлежит к сторонникам (сюда также относят Вивейруша де Кастру и Мануэля Деланда) так называемого онтологического поворота в антропологии, произошедшего в многом под влиянием философии Д&Г. В рамках подхода, который они называют мультинатурализмом, различные сообщества не видят мир по-разному, через призму своих культурных представлений, а имеют один и тот же способ видения мира, но сам мир для разных живых существ отличается в зависимости от места обитания и занимаемой ниши. Кон опирается на семиотику Чарльза Пирса, в рамках которой человеческий язык, построенный на символической репрезентации и конвенциональном значении слов является лишь частью более общей системы коммуникации. Все живые существа пользуются иконическими и индексальными знаками, т.е. коммуницируют по ризоматическому принципу.

Однако мы не поймем Д&Г, если объявим один язык в его древовидной модели неправильным пониманием мира, а в ризоматической — правильным. Речь здесь не идет о том, чтобы посмотреть на те или иные части мира как на ризому — именно такое прочтение порождает бесчисленное количество статей и книг на эту тему: медиа как ризома, театр как ризома, образование как ризома, музыка как ризома, литература как ризома (примерно такие результаты по запросу «ризома» выдает Google Scholar) — в подобном прочтении она есть все и одновременно ничего. На мой взгляд, в этом же ключе во многом развиваются новые материализмы (понятие, предложенное в 1990-х годах для обозначения различных философских направлений, противостоящих дуализму гуманистической традиции и повсеместному распространению социального конструктивизма) и постколониальные исследования, которые сводят политическое к «правильной» эпистемологии. Другими словами, сама смена оптики и «включение» в нее ранее исключенных объектов (нечеловеческих существ, субальтернов, вещей) представляется радикальным шагом, имеющим политическое значение (Ален Бадью называет эту тенденцию “демократическим материализмом”(4)). Представители этого направления призывают нас отказаться от привычного взгляда на мир (например, Тимоти Мортон — от представлении о природе (5)), и принять новый, «ризоматический», где все (например, природное и неприродное) связано друг с другом и пребывает в постоянном взаимодействии. В соответствии с этим подходом, катастрофичность нашего положения связана с антропоцентричными представлениями, и нам нужно поменять взгляд, увидеть, что все вещи, все объекты равны друг другу, и тогда мир изменится.

Однако, как мне кажется, у Д&Г другой ход мысли. Проблема с подходом нового материализма — в том, что он представляет мир плоско, не выявляет действительные иерархии, которые существуют не в эпистемологическом, а онтологическом поле, что делает такие стратегии идеалистическими и деполитизированными. Мысль же Д&Г от этого далека: она располагает конфликт не в нашем понимании, хотя к этому очень легко прийти и текст способствует этому, а в самом мире. Мы не просто должны изменить взгляд, чтобы увидеть мир таким, какой он есть на самом деле, но мы должны поменять систему иерархии. Я считаю, что Д&Г указывают не на противоречие между способами понимания реальности, критикуя «неправильные» философские системы и идеологии, а на реально существующее противоречие между способами существовать: речь идет о политическом противостоянии, борьбе между разными типами существования, а потому — и между типами существ.

Вместо того, чтобы включаться в совместный семиозис, человек пользуется лингвистической моделью языка, чтобы «говорить» с растениями и животными: нормативным «правильным» языком, «универсальной языковой деятельностью», осуществляющей наше доминирование и «захват власти». Другие виды не могут использовать этот язык — использовать символический способ означивания, построенный на конвенции, а потому они нами «не считаются за людей».

Мы находимся в ситуации глобального межвидового колониализма: «если ты со мной не можешь говорить на моем языке — ты не человек, а если ты не человек, тебя можно поработить, низвести до голой жизни».

«Голая жизнь» — концепция Джорджо Агамбена, по большей части развиваемая им в книге о «Homo Sacer» (6). Она основывается на принципиальном различении в греческом языке между двумя видами жизни: «голой» (Ζωή) и «особым образом жизни» (Σος). Если человек в концентрационном лагере низводится до голой жизни, то и растения и животные не пребывают в ней сами по себе. Нечеловеческие существа живут «голой» жизнью только потому, что человек, являющийся инстанцией суверенной власти, держит их в статусе «живых мертвецов».

Здесь можно снова вспомнить концепцию мультинатурализма: нас различает с другими (существами) не способ видеть мир, а тот факт, что они существуют в другом мире. Чтобы жить в мире с животными, растениями и объектами нам нужно не «посмотреть на мир их глазами», а оказаться в их мире, стать ими.

В своем материалистическом импульсе мультинатурализм сближается с марксизмом, и особенно это заметно на примере темы классового сознания. Буржуа отличаются от пролетариев не своей идеологией (как будто если бы буржуа увидели мир пролетарскими глазами, они бы осознали свою жестокость), а именно своей позицией в мире — владением средствами производства. Сам механизм выработки идеологии одинаков для всех, но богатые живут в пентхаусах и летают на частных самолетах, а бедные живут в трущобах и ездят на автобусе.

Точно так же, как мы живем в мире товарного фетишизма, создаваемых капитализмом очаровывающих образов, предприятиях, обеспечивающих рост экономики и рабочие места и т.д., животные и растения существуют в соразмерном им мире, где, например, пластик — это еда, а звук моторов кораблей и добывающей ископаемые техники — шум, мешающий найти сородичей. Поэтому категорию становления у Д&Г не стоит понимать нормативно, как какой-то рост осознанности, как занятие правильной политической точки зрения. Становление — это переход к другому миру, подразумевающий трансформацию реальности.

2. Становление

К радикальному прорыву становления нас подталкивает безвыходная ситуация. В какой-то момент мы уже не сможем существовать в своем мире (в связи с приближающейся катастрофой), и нам придется оказаться в мире другого. Вспомним одно из известных превращений, которое Д&Г анализируют в своей работе о Кафке (7) — это случай обезьяны из рассказа «Отчет для академии», которая превращается в человека в результате отчаянной попытки вырваться из клетки. Герой рассказа Кафки не хотел стать человеком, более того, не искал свободы, но только выхода из своего положения. В животном не было желания подражать человеку в силу какой-то особой его привлекательности. Превращение не являлось знаком свободной воли, ведь у обезьяны, на самом деле, не было выбора. Люди, в отличие от нее, свободно передвигались вне клетки, а значит, чтобы выбраться из клетки, нужно было изменить свое родовое бытие.

Точно так же и становление растением станет единственным выходом из ситуации вируса (конкретного и всякого), а не результатом доброй воли человека по изменению своего отношения к природе. В становлении «детерминированное человеческое существо превосходит собственные пределы через раскалывание способностей, выявлении нечеловеческого ядра, находящегося в середине человеческого» (8). В движении становления мы можем увидеть переход от стратегии двойной трансгрессии к стратегии резонанса. Философ Йоэль Регев описывает динамику развертывания этих двух стратегий, которые пронизывают сочинения Делеза. Если прыжок или трансгрессия осуществляется между одним способом существования (из древовидной структуры) и другим (в ризоматическую), то пребывание в ризоматическом отношении с другими вводит существо в перманентный резонанс, не закрепляя нас ни в одной сущности, ни в другой, но постоянно встраивая в разные сборки. Таким образом, становление никогда не может достичь конечной цели: стать целиком «женщиной», «чернокожим», «растением» невозможно, так как всегда будет существовать ускользающий остаток. Во-первых, потому что изначальный субъект S проходит через становление, но то существо, к которому S идет через становление никогда не было S, а было чем-то Другим. Во-вторых, Другой сам никогда не тождественен самому себе. Пока S становится Другим, Другой сам становится чем-то иным. Логика плоского множества размывает фигуру субъекта, на нее можно смотреть только лишь как на сборку частичностей (обозначающуюся через частичные артикли: «нечто от человека, нечто от растения» [c’est du plante, du humain] (9)).

3. Растение

Если представить, что Делез и Гваттари жили в наше время, я думаю, их анализ неминуемо затронул бы «Вегетарианку» Хан Ган (10). Впервые опубликованный в 2007 году, этот южнокорейский роман занимает заметное место в мире современной литературы. В нем рассказывается история Ёнхе, женщины, оплетенной со всех сторон нитями патриархата, и находящей выход из них только в становлении-растением.

Ёнхе живет в небольшой сеульской квартире вместе с мужем, ведет домашнее хозяйство и подрабатывает на дому. Внезапно она начинает видеть страшные и тревожные сны, наполненные сценами насилия, кровью и сырым мясом. Ёнхе перестает есть мясо, а потом и другие продукты животного происхождения. Это событие запускает постепенное разрушение ее привычной жизни, и чем дальше — чем больше судьба отводит ее от роли жены и женщины — тем больше Ёнхе начинает походить и вести себя как растение.

В «Вегетарианке» главная героиня (которая, между тем, почти не говорит, а рассказ ведется от других людей: ее мужа, мужа сестры и сестры) становится растением подобно тому, как обезьяна из рассказа Кафки становится человеком. Она не хочет сбежать из своей ситуации, но, находясь внутри нее, она меняется сама. Все вокруг нее детерминировано, ее жизнь полностью следует представлениям о покорной жене и дочери, которая должна держать дом в порядке, мужа сытым и сексуально удовлетворенным, быть «как все», в меру привлекательной, но не вызывающей, не иметь никаких особенностей личности, отличающих ее от остальных. Как говорит Хан Ган в одном из своих интервью, тело Ёнхе является последним ее убежищем или последним местом, где может произойти переопределение ситуации. Если обезьяна Кафки видит, что человек свободно перемещается вне клетки, то Ёнхе видит, что растения не осуществляют насилие, которое становится невыносимым для нее, и не испытывают на себе силы функциональных ограничений.

Как только мы оказываемся в становлении, мы раскрываем то, что уже всегда присутствовало. В каком-то смысле Ёнхе всегда была растением, а растение всегда было ею, но это взаимное определение обнаруживает себя только задним числом и только в критической ситуации. Однако нельзя это понимать так, как будто бы становление растением — это возвышение, требующее морального превосходства (отказа от насилия), как будто бы здесь речь идет о семени, которое произрастает из человека, чтобы тот смог переродиться в нечто другое.

Один из самых ярких примеров ризоматических отношений в «Тысяча плато» — это оса и орхидея (11). Интересно то, что на обложке английского перевода романа «Вегетарианка» тоже изображен цветок — лилия. Однако, если приглядеться, с этой лилией что-то не так: здесь растительные элементы перемешаны с частями человеческой и животной плоти. То, что Ёнхе всегда была растением, следует понимать не метафорически, а вполне буквально: ее части совмещались с частями животных и растений в различных сборках, в том числе через употребление пищи.

4. Вирус

Когда Ёнхе отказывается от мяса и одежды, с точки зрения окружающих, она становится больной в физическом и ментальном смысле. Как больную ее пытаются изолировать и сделать так, чтобы влияние этой странной болезни не распространилось дальше. Другими словами, на Ёнхе как будто бы нападает «вирус вегетарианства», который постепенно перестраивает каждую ее клетку и задевает всех, кто прикасается к ней. В «Тысяча плато» Д&Г определяют вирус как машину становления par excellence:

«В определенных условиях вирус может связываться с зародышевыми клетками и передаваться сам как клеточный ген сложного вида; более того, он мог бы ускользнуть, перейти в клетку совсем иного вида и все же переносить «генетическую информацию», исходящую от первого носителя» (12).

Вирус попадает в нас через поедаемое животное и внутреннее животное нашего тела, которые в свою очередь также неразделимы. Поедая животное мы потребляем строительные блоки, которые выстраивают наше собственное тело. Вирус запускает процесс замены этих блоков и становления человека растением. Но что именно значит становление растением в текущей ситуации? Возвращаясь к разговору о жизни после, а на самом деле с короновирусом (ведь вирус никуда не девается, он остается в нас), можно сказать, что на макроуровне это означает другой способ потребления энергии, а также изменения взаимодействия с другими существами. В своей книге об энергии Майкл Мардер показывает, что в отличие от животных и, прежде всего, человека, растения живут не за счет сжигания энергии, а за счет перевода ее из одного состояние в другое (13). Здесь энергия производится не внутри тела, а только во взаимодействии между телами. Одно тело реагирует на другое, движение передается не механическим толчком, а случайной одновременностью, которая порождает ритм.

Будущее постгуманизма чаще всего представляется как будущее технологий: соединение человека и машин. Однако, на мой взгляд, сохранение человека скорее всего будет возможно не столько в стыковке технологического и плотского, сколько в стыковке именно растительного и плотского.

Свидетельства этому можно найти в процессах разработки вакцин от терзающих человека вирусов, которые построены на ризоматической связи вируса и растения. На данный момент самый эффективный метод разработки вакцины — «выведение вирусоподобных частиц, повторяющих форму и размеры (короно)вируса». Человеческое тело распознает эти частицы и выдает иммунный ответ без развития инфекции. Этот способ работает, потому что «в растительных тканях нет риска загрязнения рекомбинантного белка вирусами животных и прионами — инфекционными белками».

Вместе с приходом вируса приходит невозможность быть людьми: слишком много боли и насилия вытолкнут нас в становление. Становление является стратегией резонанса — мы становимся другими и одновременно самими собой. Если в «Вегетарианке» конец нам кажется пугающим и отталкивающим, то это только потому что в текущей ситуации мы еще не готовы отказаться от себя. Ёнхе же готова войти в процесс, который не перестает продолжаться, разбиваться и возобновляться, постоянно подвергаться метаморфозам, открывающимся в ее снах. Отстраняясь от своего существования в качестве женщины, полностью детерминированного патриархальными установками, Ёнхе не присваивает себе новую функцию, но лишается функциональности как таковой, то есть, в терминах Д&Г ведет свое существование как трава. Если функция цветка — красота, функция капусты — польза для тела, мака и солода — опьянение, то трава заполняет пустоты и произрастает между другими вещами, она обозначается пространство избытка, бесконечности возможностей и мутаций (14).

Зоя Комарова для Taste the Waste

Редактура и Корректура: Саша Мишугина, Иван Человеков

Примечания

(1) Делез Г., Гваттари Ф., Тысяча плато. Капитализм и шизофрения. Екатеринбург: У-Фактория, 2010.

(2) Там же, с. 12.

(3) Кон Э. Как мыслят леса: к антропологии по ту сторону человека. М: Ad Marginem, 2018.

(4) Badiou A. Democratic materialism and the materialist dialectic. Radical philosophy, №130, 2005. p. 20-24.

(5) Morton T., Ecology without nature: Rethinking environmental aesthetics. Cambridge, MA: Harvard University Press, 2007.

(6) Агамбен Дж., Homo sacer. Суверенная власть и голая жизнь. М.: Европа, 2011.

(7) Делез Ж., Гваттари Ф. Кафка: за малую литературу. М.: Институт общегуманитарных исследований, 2015.

(8) Регев Й., «Исток света выше, чем исток сосудов (Жиль Делез и материалистическая диалектика)», Stasis, №1, Vol. 6, 2019, c. 323.

(9) Делез Г., Гваттари Ф., Тысяча плато. Капитализм и шизофрения, с. 16.

(10) Ган Х., Вегетарианка. М: АСТ, 2018.

(11) Делез Г., Гваттари Ф., Тысяча плато. Капитализм и шизофрения, с. 17.

(12) Там же, с. 18.

(13) См. Marder M., Plant-Thinking : A Philosophy of Vegetal Life. New York: Columbia University Press, 2013

и 

Marder M. Energy Dreams : Of Actuality. Columbia University Press, 2017.

(14) Делез Г., Гваттари Ф., Тысяча плато. Капитализм и шизофрения, с. 33.