Тетрадь#клетка

(открытые письма анонимным адресатам)

Письмо#1 (объектно-ориентированное)

Где кончаются корреляции

(К «проблеме Открытости» в онтологии Хармана)

«…затем звезда застыла — и разумные животные должны были умереть».

Ф. Ницше

Читая Хармана, акцентирующего внимание на проблеме «изъятости» (как «сокрытости бытия») реальных объектов внешнего мира по отношению к человеку (поскольку эмпирический опыт объектов внешнего мира всегда обусловлен чувственным интерфейсом самого человека, испытывающего опыт, и, соответственно, ограничен интерфейсом его собственных ощущений, проецируемых на мир в качестве тех или иных качеств тех или иных объектов), невольно вспоминаешь «Циклонопедию» Негарестани, противопоставляющего бытие в модусе «экономической открытости» (т.е. в модусе «желания быть открытым Внешнему настолько, насколько это можно допустить») бытию-открываемым-внешним (которое Негарестани описывает при помощи эпитетов «раскромсанность», «вспоротость», «расколотость» и «вскрытость»).

Человеческим опытом данная проблематика, конечно, не ограничивается. У Хармана объекты «сокрыты» не только по отношению к человеческому агенту (который в онтологическом смысле равнозначен всем прочим объектам как единицам сущего, т.е. принципиально не имеет каких-либо отличий от прочих единиц сущего), но и по отношению друг к другу. Дли них в этом отношении, также как и для человека, остается возможным только взаимодействие через интерфейсы. Схожим образом планетарные процессы описывает и Негарестани. Предельное отчуждение является одной из главных характеристик космоса «Циклонопедии». Вплоть до того, что даже Жизнь в ее контексте выступает как Внешнее по отношению к выживанию, а продолжение выживания — как внешнее по отношению к его текущим условиям.

При этом я, конечно, понимаю, что Негарестани писал не философский трактат, а своеобразное произведение в жанре «хоррор». Но, тем не менее, попытка осмыслить «Циклонопедию» в контексте истории развития западной философии от Канта до Хармана, на мой взгляд, может дать ряд очень своеобразных ответов на те вопросы, что продолжают оставаться проблемными, в том числе, и для школы объектно-ориентированной онтологии.

Проблема «изъятости», как известно, началась вместе с Кантом. Он был первым, кто четко постулировал проблему разрыва между «миром-для-нас» (данным человеку в ощущениях) и «миром-в-себе» (как некой сокрытой и ускользающей от человеческого опыта и познания стороны данного нам мира). Конечно, на схожий «разрыв» ранее уже натыкался Декарт («первичные/вторичные» качества объектов), но Декарт все же полагал, что благодаря рациональным методам познания этот «разрыв» можно преодолеть, и мир окажется прозрачным и ясным. Кант так уже не полагал, постулируя «разрыв» как непреодолимую данность. Есть «субъект», есть «объект-для-субъекта», есть «объект-в-себе». Впрочем, поскольку Кант был верен антропоцентризму своей эпохи, «объектам-в-себе» он не считал нужным уделять особо много внимания. В качестве «вещи-в-себе» его, главным образом, интересовал сам человек. Тем не менее, после Канта философы различных школ и направлений отчаянно предпринимали неоднократные попытки прорваться к этому самому «миру-в-себе», но вряд ли какие-либо из них можно считать удавшимися.

Например, с проблематикой данного «разрыва» пытался работать ранний Хайдеггер, обративший внимание на тотальную склонность человеческих существ абсолютно бездумно сводить собственное восприятие всех сущих окружающего мира к функциям их полезности как инструментов в «мире-для-человека» (выражаясь языком Негарестани, это именно то, что представляет собой «модус экономической открытости»). В связи с этим Хайдеггер различает понятия «вещь» (относящаяся к «миру-в-себе») и «объект» (относящийся к «миру-для-человека») и разрабатывает метод инструмент-анализа, призванный помочь восприятию «вещной» (т.е. не-объектной) стороны «объектов». Не стану судить о том, насколько он мог быть успешен в свете заявленной проблематики. Так или иначе, в конце истории появляется Харман, окончательно смирившийся с тем, что реальность (вместе с реальными объектами, соответственно) всегда будет оставаться скрытой и ускользающей, и потому сосредоточившийся на методах непрямого взаимодействия с реальностью и ее объектами, призвав, например, на помощь эстетику.

Казалось бы, с какой стороны можно было еще подойти к обозначенной проблеме?

В этом самом контексте как раз и приходит на ум «Циклонопедия» с ее мотивами «бытия открываемым (т.е. «вскрываемым», «раскалываемым», «вспарываемым» — так Негарестани описывает «телесную реакцию субъектов на акт открытия») Внешним». Адаптируя логику Негарестани к истории философских споров вокруг «мира-в-себе» и «мира-для-нас» от Канта до Хармана, мы можем заявить следующее:

1. Прямая встреча с «миром-в-себе» (с Внешним, с реальностью-вне-корреляций, Бытием-все-нас, не-объектной стороной объектного мира) абсолютно возможна.

2. Скорее всего ее последствия будут иметь летальный характер для человеческого/биологического субъекта.

То есть, если по Хайдеггеру у нас есть возможность воспринять тот или иной объект внешнего мира как «вещь» (в себе), а не как «инструмент-объект» (в человеческом мире-для-нас), например, в том случае, если функция полезности данного объекта в «человеческом-мире-для-нас» придет в негодность, — в качестве иллюстрации можно вспомнить столь любимый самим Хайдеггером образ крыши, чья функция полезности заключается в защите нас от града и дождя, — представим себе, что она вдруг начала протекать, то, развивая логику Негарестани, мы можем возразить Хайдеггеру, заявив, что с «не-объектной» стороной данного объекта мы можем столкнуться лицом к лицу только в одном случае. В том случае, если упомянутая крыша внезапно рухнет нам на голову, похоронив нас под своим весом, то есть бесспорно ПРЕОБРАЗУЕТ НАШИ РЕАЛЬНЫЕ КАЧЕСТВА ПРИ ПОМОЩИ СВОИХ РЕАЛЬНЫХ КАЧЕСТВ.

По Негарестани именно так выглядит прямая коммуникация с Внешним, которую Харман считал невозможной.

Такой подход к проблематике взаимодействия объектов вводит в объектно-ориентированную онтологию «узкий коридор» выхода объектов из статуса «изъятости» друг по отношению к другу. По всей видимости, это единственная возможность для прямой коммуникации объектов, не нуждающейся ни в каких интерфейсах, поскольку деструкция объекта, «открываемого Внешним» подразумевает также и деструкцию всех интерфейсов его взаимодействия с внешним миром как со средой «экономической открытости». Конечно, мыслимая возможность такого рода прямой встречи с Внешним имеет характер радикально асимметричной коммуникации, поскольку, раскрывая свое Бытие нам посредством «узкого коридора» деструкции, Внешнее не только лишает нас возможности, в свою очередь раскрыть свое бытие кому-либо, — оно лишает нас самого нашего существования (т.е. бытия). Лишает слепо. И безразлично.

Существование человека как некой автономной реальности (пребывающей в «просвете Бытия», как писал Хайдеггер, в отличие от прочих сущих) будет сохранять статус «изъятости» для микроорганизмов, являющихся возбудителями того или иного смертельного (для этого человека) заболевания. Они будут взаимодействовать с ним через собственные интерфейсы как со средой, пригодной для выполнения собственных задач: воспроизводства и распространения. Точно также, экономика Краснодарского края всегда будет существовать в качестве «сокрытой» реальности по отношению к Солнцу, даже если его лучи выжгут дотла все поля с сельскохозяйственными культурами на территории этого региона. Чего, конечно, не скажешь об обратном.

Справедливым данное утверждение является и применительно к ситуациям, в которых функцию Внешнего по отношению к чему-либо выполняет деятельность человека. «Мир-в-себе» продолжает оставаться для нас все–таким же недоступным и непознаваемым «миром-в-себе», даже когда наша деятельность в рамках человеческой среды «экономической открытости» этот мир уничтожает (как часто случается с целыми локальными экосистемами этой планеты, гибнущими благодаря существованию человека. Поскольку уничтожение (даже целенаправленное уничтожение, например, в ходе военных действий) всегда предполагает активность, обусловленную возможностями инструментального и чувственного интерфейса субъекта уничтожения.

Поэтому в онтологическом смысле все в этом мире друг другу ЧУЖОЕ. Люди, звери, звезды, растения, вирусные организмы, элементарные частицы, камни, тюрьмы, атомные бомбы. Мы настолько все чужие друг другу, что даже не способны «увидеть» что-то за пределами собственной автономной действительности. У нас есть только один шанс «увидеть» бытие Внешнего — когда оно раскрывается в нашей собственной гибели.

В роли Внешнего в такой ситуации по отношению к нам может выступить все, что угодно, даже наше собственное тело, которое, как окажется, всегда оставалось для нас «чужим», то есть имело некую «темную», ускользающую от нас как от субъектов «не-объектную» сторону.

«Мир-не-для-нас» всегда готов для прямолинейной коммуникации. Проблема лишь в том, что после этой коммуникации никаких «нас» больше не будет. Такая вот посткантианская негативная атеология.

(Поэтому я не совсем понимаю, что ты имела ввиду, когда говорила, что «в 2008 году» я был «открыт миру». Мы всегда были закрыты от мира. И друг от друга. Но он нас еще откроет.)

Хармана часто критикуют с той позиции, что предлагаемая им объектно-ориентированная модель сущего слабо защищена от корреляционизма. Вернее даже в том, что пытаясь преодолеть антропоцентричный корреляционизм, он предлагает корреляционизм множественно-нечеловеческий. Такую критику можно понять. В конце концов, если мы утверждаем, что единицы сущего всегда пребывают в режиме «сокрытости» собственного ноуменального бытия по отношению ко всем прочим единицам сущего, взаимодействуя с внешним миром исключительно посредством своих собственных интерфейсов, то каким словом еще эту модель можно назвать? Что в таком случае вообще позволяет судить о том, что другие единицы сущего в принципе обладают каким-либо онтологическим статусом? Или о том, что таких единиц существует множетсво?

Подобные вопросы Харману, в частности, адресует мой соотечественник Александр Ветушинский в третьей части своей книги «Во имя материи», изданной в 2018 году. Слабое место онтологии Хармана (а заодно и Богоста) он описывает в виде дилеммы двух взаимоисключающих понятий: «чужое» и «познаваемое». Ветушинский имеет ввиду, что если мы говорим, что объекты «чужие», то автоматически подразумевается, что они непознаваемы, и в этом самом месте попадаем в ловушку корреляционизма. А если, в свою очередь, начинаем утверждать обратное, то есть, что единицы сущего «познаваемы», то автоматически признаем, что они уже не могут оставаться для нас «чужими». И таким образом впадаем в догматизм.

Постулируя невозможность в рамках онтологии Хармана/Богоста справиться с этим противоречием, Ветушинский предлагает собственное решение, — переход от объектно-ориентированной онтологии к онтологии, ориентированной материалистически. Но я позволю себе воздержаться от обсуждения решения, предлагаемого Ветушинским. На мой взгляд, данное противоречие можно преодолеть гораздо проще. Посредством введения в модель объектно-ориентированной онтологии «узкого коридора» возможностей для «прямого столкновения» единиц сущего с бытием друг друга как с чем-то радикально Внешним. В том понимании, в котором я описывал этот «коридор возможностей» выше, вдохновившись «Циклонопедией» Негарестани.

В таком случае получается:

1. «Мир-в-себе» познаваем, но «познаваем» в той степени, в какой он уничтожает нас самих и «мир-для-нас», соответственно. Мир познаваем как наша гибель, как граница, за которой нет никаких «нас». Это реальность, в которой заканчиваются все корреляционистские сомнения в реальности.

2. «Мир-в-себе» остается «чужим», поскольку мы взаимодействуем с ним лишь как с «миром-для-нас» (т.е. в модусе «экономической открытости») посредством собственных чувственных/инструментальных интерфейсов до тех пор, пока он не открывает нам себя в качестве самостоятельной реальности, исключающей наше собственное существование (бытие).

3. Это обстоятельство позволяет разместить все единицы сущего (во всем их множестве) на одной горизонтальной плоскости, где каждая единица обладает собственной автономной реальностью, самодостаточной, полноценной и равнозначной бытию всех прочих сущих, несмотря на то, что любой объект (как единица сущего) состоит из других объектов-частей (чья сумма все же сама по себе представляет собой нечто меньшее, чем этот объект), а также может являться сам некой частью какого-либо другого объекта (т.е. другой единицей сущего).

4. Автономное бытие каждой единицы сущего может: а) оставаться в статусе «изъятости» по отношению ко всем прочим единицам сущего; б) быть «открыто» («вскрыто», «вспорото», «раскромсано» и «расколото») другими единицами сущего; в) так же оно может открыть другим сущим себя как равновесную реальность при помощи деструкции других сущих и их бытия (реальности), соответственно;

5. Учтенность абсолютной возможности прямого столкновения с Внешним может стать для описанной модели плоской онтологии защитой как от ловушек антропоцентричного корреляционизма, так и от капканов корреляционизма множественно-нечеловеческого. Это тот фундамент, который может позволить онтологической плоскости «устояться», расположив на себе бесконечное множество автономных реальностей «в себе», парадоксальное со-существование которых формирует видимо-невидимый мир, принимаемый человеком (ложно) за некую «целостность» и «полноту».

6. При этом, важно отметить, что ввод в модель объектно-ориентированной онтологии возможности Прямого Столкновения с Внешним (как «бытия открываемым» в смысле «вскрываемым», «вспарываемым» и «раскалываемым») в качестве принципиального условия устойчивого функционирования данной модели полностью соответствует горизонтальной ориентации плоскости и не означает каких-либо претензий на структурирование сущего согласно той или иной онтологической иерархии. Возможность быть уничтоженным (в «акте открытия») предельно эгалитарна. Все сущее уничтожаемо. Даже солнце когда-нибудь погаснет, а выгоревшие звезды рассыпятся в пыль вместе с разумными животными, что изобрели корреляционизм и сомнения в реальности Внешнего.

7. Концентрация на «бытие-открываемым-Внешним», в такой оптике становится для нас единственным возможным способом соизмерить то, что принципиально несоизмеримо. Ведь, в конечном счете, все осы потонут в банке с вареньем.

До новых встреч.