«Среди всех детей я подойду к тому, чье очарование наименее очевидно, и поцелую родимое пятно на его лице, все родинки у него на бедрах и на затылке».

Эрве Гибер

Белый цвет перегородки источал запах хлорки и пыли. Он вошел в класс и сразу сорок глаз устремилось на его тело. Ни одного мужского лица. Туман. В толпе мелькает улыбка Дмитрия Михайловича, настолько глубокая что кажется это сон. 

— Дообрый день, а что у нас тут — он посмотрел на класс, с Него сразу все убрали глаза — ваша куртка промокла от снега. Раздевайтесь.

Холодно. И странно. В углу переодевается какой-то дедушка.

— Вы новенький?

— Да…

— Молодеет страна, ох молодеет… — кряхтел натягивая кальсоны старик.

«Господи, это профессия для ужасных старцев. Мое тело будет как сухая туша которую никто не берет на рынке».

— Как закончите — Дмитрий всмотрелся  в него и снял очки — выходите, не бойтесь.

Он посмотрел на себя в зеркало. Увидел что его мошонка находясь во влаге утреннего душа слиплась. «Надеюсь не буду голым. Это ужасно!» Он резко оправил плечи и понял — что забыл дезодорант дома и через минуту вышел  к ним в белых трусах. Комната была залита цунами из солнечного утреннего света. Девушки посмотрели на него и тут же убрали взгляд.

— Снимайте — Дмитрий щипнул резинку трусов.

— А надо?

Дмитрий улыбнулся. Резко повернулся к аудитории и громко объявил.

— Десять минут. Готовность.

Он повернулся к Нему. И строго посмотрел в глаза.

— Вставайте — Дмитрий указал на сцену — я поставлю вас. Пока можете не снимать — он взглянул на трусы.

Дмитрий поставил его в позу юноши который стоя на корточках смотрит в небо. От тонких жилистых ног к плечам под очень красивым углом стояла палка. Издалека это походило на красивый полумесяц юношеского ожидания в горделивой позе. Казалось что герой его позы чуть озирается по сторонам. В этой позе его колени напрягались, икры налились усилием которое усердно держало равновесие. Спина, которую все же нужно было держать прямо в бликах солнца, уходящего постепенно на убыль очень интересно играла красками. Дмитрий довольно посмотрел на получившуюся фигуру.

— Так и стойте, девочки, девочки, прошу — он сделал приветственное движение ладонью.

Студентки вошли и сразу встали к мольбертам, был слышен миг когда они кивками и оханьем показали друг другу оценку Его. «Тройка» — думал он «Не больше». Он стоял от силы десять минут, а чувствовалось уже словно час. «И как они смотрят».

— Начнем-с — брякнул пальцем по старым часам Дмитрий.

Он смотрел или вернее пытался найти в быстро покрывшихся дымкой лицах промежность темноты, ту в которой можно не смотреть ни одной конкретной девчонке в лицо. Они такие красные и смешливые. Одна рябая. Иногда он понимал, что находится в шаге от потери равновесия. И слегка извивался. Пытаясь не подать виду. «Ты просто будто стоишь на желе и пытаешься не упасть».

Дмитрий юрко заглядывал в мольберты и лицом показывал как относится к работе человека. Он был нов в своем настроении, невозможно было узнать скучного нудящего Дмитрия в этом живом и юрком, даже помолодевшем человеке. Хорошей оценкой работы была довольная улыбка. Плохой тяжелые брови осуждения. Он то и дело бросал легкий взгляд на модель, как бы ища «верно ли выходит?» в работах студенток и глаза его наливались прекрасным чувством, он цвел и спешил в своих действиях.

Девочки исследовали его быстрыми взглядами и утыкались обратно в мольберты. Невозможно было понять, о чем они думают в этот момент. Иногда кажется, что кто-то из них даже трогал его. «Настолько это муторно. Почему стоять перед девочками так сложно?» Подступал сон. «Это ужасное чувство. А как удержать себя? Какое скучное лицо. Кажется я и правда больше не чувствую боли в правой ноге» — думал Он.

Через час Дмитрий подошел к нему и прищурился. Он повернулся к девушкам, а потом очень легко положил руку на колено юноши. Поправил ее невзначай чуть влево.

— Вы знаете, вы…вы как Ганимед… Вы, как, как вечно юный юноша. Он тоже был тощ. Покажу вам позже один сюжет.

Свет потускнел, комната налилась цветом грецкого, послеобеденного ореха. «Нога онемела. Берите и ампутируйте». Стояла жуткая тишина, нарушаемая разве что редким скрипом старого красного линолеума или звук острого затачиваемого карандаш ножа.