Беловолосый Валерка с опаской вошел в хлев. Павел Петрович уверенно зашел за ним и закрыл дверь. Высокое и яркое солнце едва пробивалось внутрь сквозь старые запыленные стекла. В загоне посреди хлева громко чесались и хрюкали розовые молодые поросята.

— Если они живут в удобном месте, то часто хрюкают, вот ща, слышишь? Агась, довольны значится, — увлеченно рассказывал Павел Петрович.

— А у Сереги Мальцева из «бэ» батя с ружья их это… представляешь? — выпятив указательный палец Валерка направил его в пол, — Мозги в сторону летят!

— Так тоже можно… — отец нашарил в нагрудном кармане пачку сигарет, ловким движением он вложил одну себе в рот и закурил, — Только это садизм, жестокость значит, нехорошо…

Павел Петрович снял ведро с крючка и оттопырил крышку бочонка с комбикормом.

— Бать, а они тоже боль чувствуют?

— Естественно, брат, чем они хуже нас с тобой, также чуют, — склонившись над бочонком, Павел Петрович морщился от сигаретного дыма.

— А зачем же тогда мы их… ну, колем то?

Смешав комбикорм с водой, отец вылил содержимое ведра в корыто. Звери стали быстро и жадно чавкать.

— Как зачем? А исть нам что, репу, прикажешь? — он ударился головой о лампочку, — Ой… ёп, на то и держим, брат!

В правом углу от загона послышался писк и легкий шорох. Павел Петрович повернулся к сыну с горящими глазами.

— Подь сюды, подь… Это, брат, скрыбется крыса… — отбросив бычок, ладонью он подзывал подойти поближе.

— Как?! — Валерка пропитался интересом, — чего, настоящая крыса?

— Тсс… — прошептал Павел Петрович, крадясь к левой части загона. Из темноты он вынул штыковую лопату. Острый наточенный кончик блестел.

— Сейчас мы эту мразь…

— Чего, кончим? — охнул Валерка, — правда?

— Кривда… — злобно буркнул отец, на цыпочках пробираясь к углу, где по-прежнему периодически было слышно движение.

Павел Петрович прижался к краю загона и замер. Валерка также остановился и внимательно стал наблюдать за действиями отца. Тот сгруппировался. Вновь из темноты послышался писк, а дальше крадущийся шорох стал приближаться. Через мгновение Павел Петрович резко размахнулся лопатой и сильно ударил оземь.

— Н-на, сука, н-на! — вскрикнул он.

Мимо Валеркиных ног пронеслась огромная серая крыса с белым, похожим на незрелую морковь, длинным хвостом и скрылась в небольшое отверстие рядом с дверью. Мальчик, испугавшись, завопил.

— Ой, ба-а-тя!

— Чё рот то раззявил! — сокрушался отец, тряся лопатой, — Надо было ногой её прихлопнуть та и всё! Балда!

Вечером пили чай. В маленькой хате пахло чабрецом и сливовым вареньем. Краснощекий Валерка уплетал шаньги, а Павел Петрович, прихлебывая чай, смотрел в окно. В нём сосновые верхушки томились в закатном солнце. Отец, отодвинув от себя чашку с дымящимся наваром, улыбнувшись, прищурился.

— А что, сильно испугался давеча, хе-хе?

Валерка, торопливо жуя, вновь затрепетал.

— Ефе бы, огвомная она, мыфа эфа!

— Крыса, брат, крыса, это не мыша! Ты прожуй вначале. Мышь то я бы точно не рубанул, хе-хе, мелковата будет. А эта… эта просто… юркая скотина попалась. Ничего. Мы её вытравим. Кипятком. Обязательно. Обязательно вытравим! — лицо его просияло надеждой — раньше то мы их ели, пацанами ишо! Ловили, значит, и ели. На костре жарили, на палочке.

— Че, правда, бать? Крысу ел?

— А че врать то? Ну ел, хули тут думать! Бац, ее, значит, лопатой или дрыном покрепче, где-нибудь в той же стайке, и на костер… На севере то их поболя было, все на тепло, в стайке ж не холодно.

Валерка допивал остывший чай и с удивлением глядел на отца. Павел Петрович продолжал:

— Я как-то раз зимою утром из хаты выбрался. Чуть старше тебя, наверно, был. Давша течет — ледяная! Могучая река, что уж говорить. Ну вот… А батя мой в Нижнеангарске остался тогда, ночью буря была. Ну я один на печи, значит, лежал ночь, грелся, думал, когда уж утро то? Исть хотелось страшно. Короче, выбрался из хаты, скотину кормить пошёл. Захожу, значит в стайку, а там, ишь, кишат-кишат, и не стесняясь свиней кишат эти сволочи. Не заколбась батя кур тем летом — пиши пропало, — ребром ладони Павел Петрович слегка ударил по столу, — подавили бы. Точно говорю. Я бросил все вёдра, бегом за лопату ухватился, и давай грохотать. Они, естественно, разбежалися, но парочку свалил точно!

— И что, что, их так много было? — заерзал от нетерпения на стуле Валерка.

— Река! Прорва! — усмехался самодовольно отец.

— И ты их… это… а откуда ж их столько?

— Чего? А где им греться то, брат? А? А насчет исть, ну да, покромсал их, собак, и на вертел, хо-хо, хули тут думать, — он облизнулся, — Без соли и перца в печке и зажарил! Деликатес! Это тебе не лягушек жрать. Кости-то у них хрустят…

В животе у Валерки заурчало.

— Б… Бать, ну ведь они ж… невкусные…

Павел Петрович, кусая очередную шаньгу, возмутился.

— Че болтаешь то? Как невкусные? Кишки выпотрошил и вперед. Пальцы оближешь, брат!

— Фу… они же… в какашках живут! — на лице Валерки изобразилась явно долго зревшая гримаса отвращения.

— Сам ты бля, в какашках! — рот отца заметно искривился, — Успокойся, в какашках ему… на севере бля, не спрашивали — вкусно, нет. Жрали всё и помалкивали! Вкусно… вкусно ему… тьфу, — совсем обиделся Павел Петрович.

Встав из-за стола и убирая посуду, он еще некоторое время бурчал себе под нос. Потом лег на топчан и задумался. Валерка затих и поглядывал опасливо на отца. Спустя несколько минут Павел Петрович вдруг поднялся и произнёс:

— Уроки сделаны? Балда! Дуй быстро! Вкусно ему! Я проверю.