Интернет, по всей видимости, воспринимается многими всё ещё как дополнительная реальность, как нечто прибавочное к их реальному существованию «в жизни». Сказать, что кто-то живет в мире виртуальном — значит произвести критику некой маргиналии, в которой своеобразно изолировано современное безумие (дикие геймеры, не различающие игру и реальность, подростки-суицидники, аморалы-фетишисты и беспринципные провокаторы). Однако постепенное приобщение общества реального к своей виртуальной тени породило не клона или раба-андроида, а симбиоз реальностей, производящий новые дискурсы, которые мы и должны попытаться внимательно рассмотреть. В цифровой дымке появилось нечто новое.

Монолог современного афориста

Я всюду натыкаюсь на мыслителей, в антураже таинственности акта творения публикующих свои тексты, будь то короткая мысль на собственной страничке в социальной сети или полноценная работа, размещенная на каком-нибудь ресурсе. Этот афорист ждет встраивания своей мудрости в воображаемое собрание собственных сочинений, он изъясняется так, будто эти высказывания, заочно и с трудом найденные в его личных записях, есть кем-то вожделенные обрывки истин. Но эти «личные записи» не являются интимной исповедью, а изначально включают в себя претензию на будущую «массовую» (то есть и «коммерческую») публичность. Уже нет тех темных и немых пространств, откуда Автора вытягивал издатель. Есть лишь муть всеобщей толчеи, которая кажется нам тенью, из которой должен выйти великий человек. Такой афорист в собственной инсценировке своего Я сразу же множится: на писца из скромной кельи; на успешного автора в личном кабинете; на зоркого издателя, вовремя заметившего талант того писца и превратившего его в Автора; на благодарную публику, ждущую откровений.

Есть некий образ «дневниковости»: это не столько сама форма, которая делает текст афористичным, сколько всем известный путь, который проделывает такой текст, чтобы быть нами прочитанным. Публикация дневника — это публикация такого текста, до автора которого кому-то есть дело (истина, возникшая где-то там в личном «великого писателя», его исповедь, изначально не предназначенная для читателя). В этой позиции «я пишу для себя» и публикуется текст сейчас, однако эта позиция встроена уже совсем в иную структуру, которая ранее действовала лишь после смерти самого автора и без его ведома: текст тут же «публикуется» (хоть и читателей будет лишь пара десятков). Эффект скорейшей и моментальной «публичности» инкорпорирует в письмо такого текста тщеславную претензию, которая и заставляет текст по особому себя устраивать, предвкушая читателя, издателя и собственную славу. Это и не полноценная публикация с гарантированной массой читателей, но и не тот самый дневник, предназначенный сугубо для личной рефлексии. Эта пограничность создает особое пространство «заочности» писательского дискурса, структура которого требует предупредительные меры по оснащению текста всеми признаками присутствия в нём тайной истины, то есть читательского потенциала. Важно заметить, что тем самым изменяется и сама модальность «публичности». Если ранее публичное обладало плотным скелетом экономического и политического (текст публичный не только потому, что его предлагают публике, но и потому, что публика готова потратиться на его приобретение), то сейчас оно более прозрачно и эфемерно: «публичное» проникает всюду, автоматически вменяется публике, не дожидаясь её реакции.

Конечно, существуют объективные препятствия тому, чтобы любой текст тут же растекался по всему интернет-пространству. Всё ещё нужны своеобразные «издательства», то есть, например, символический капитал какого-нибудь сайта или паблика. Нужна банальная реклама, однако которой может теперь заняться и сам пишущий. Мне, например, тоже пришлось затратиться на приобретение символического капитала (его в данный момент предоставляет Сигма), чтобы быть прочитанным. Конечно, такое не часто афишируется и не обозначается эксплицитно, так как это некоторым образом убивает восприятие «талантливости». К Автору должны приходить, а не Он должен выискивать чьего-то внимания — именно такая мифологема действует при восприятии «творчества». Личная страничка становится компромиссом: автор как бы и не ждет читателя, но последний постоянно присутствует; читать, в свою очередь, не заискивает перед автором, но всё равно всюду натыкается на его текст.

И я не хочу критиковать такое самоустроение, потому что сам являюсь частью всеобщего процесса растворения, однако сказать об этом стоит, дабы постараться пронаблюдать дальнейшую эволюцию этого явления.

Природа «холиваров»

Для дискуссии необходимо общее поле опытности. Монашеский орден — таковое поле для богословского спора. Здесь радикальные инаковости исключаются, для чего создается специальный механизм. И это не насильственные удаление и изоляция, как привыкли многие думать, а тот самый аппарат научного дознания. Родина аргументации современной западной культуры — не истина объективной Природы, а диспозиция и то пространство, где её ищут. Доказательство, ссылка на источник, избегание лишних сущностей в объяснении — продукты христианского интеллектуального мира.

Диспозиции Интернета работают противоположным образом. Интернет сталкивает в первую очередь субъектов, которые уже далее тянут за собой известные им поля. Образуется гетерогенное болото знаний и истин. Дискуссия тут работает не для консенсуса, а для индивидуального приобщения к истине. В этом повинно не само виртуальное пространство, а наша привычка усматривать в столкновении общий и разделенный предмет обсуждения, который на самом деле пребывает в смещенной и расколотой относительности между участниками спора.

Христианское богословие (или научная лаборатория) и пространство какого-нибудь имиджборда — два противоположных полюса единого континуума прений. Построение стройной парадигмы и эпистемологический анархизм. Интернет может не только сталкивать эти полюса в складке, но и создавать подвижную волну, которая впервые так стремительно трансформирует и смешивает знание. Получившаяся изменчивость и полиморфность, в которых субъект способен сознавать и разделять с другими пространство своего консенсуса, может создать особую и доселе неизвестную в нашей культуре диспозицию для всякого познания.

О социальных сетях. Феномен «Одноклассников»

Значение словосочетания «социальная сеть» будет пониматься большинством из нас, пользующихся, например, Вконтакте, как конкретный вид веб-сайтов, с помощью которых мы можем заводить себе личные странички в Интернете и общаться с другими людьми посредством такого интерфейса. Это естественное и логичное продолжение таких понятий, как «всемирная паутина» или «междусетье» (Internet). Для тех, кто вырос буквально в одной колыбели с этими сетями в 00-х, а также для старых исследователей непознанных виртуальных территорий, которые пристрастились и сделали Интернет таким, какой он сейчас есть, социальная сеть стала базисной структурой и глубинным схематизмом того, как должны образовываться, собственно, социальные связи между людьми. Однако я попрошу вас на некоторое время начать понимать «социальную сеть» в более широком и нейтрально-социологическом контексте, распространив данный термин и на те социальные связи, которые существовали ещё до всякого Интернета и даже телефона. Под социальной сетью мы будем понимать любую структуру организации социальной жизни вне зависимости от того, в каком поле она разворачивается.

Первоначально я задался таким вопросом: почему вокруг «Одноклассников» сложился такой антураж, особое знаковое пространство, в которое вхожи одни лишь «Зинаиды Ивановны из бухгалтерии»? Почему и чем Вконтакте так отличается от «Одноклассников»? Если ответить кратко и «функционально», то можно сказать, что «Одноклассники» работают как дополнительная реальность уже существующей «в жизни» социальной сети (вынуждены это делать, что мы увидим чуть позже), а «Вконтакте» — как самостоятельный и узловой модуль любой возможной социальной сетки индивида.

Рассмотрим знаковость «Одноклассников», а точнее её специфичную природу. Изначальный семантический посыл самого названия ресурса отсылает нас к такому старому формату социальной активности, как «поиск старых знакомых». Одноклассники, бывшие сослуживцы и коллеги. «Одноклассники» сразу спешат занять определенную позицию внутри диспозиций индивида, существующего уже в действующей социальной сети (работа, семья, «дембель 1993», «выпускники 1988»). Именно поэтому к сайту потянулось в первую очередь «старое поколение» и те, кто по тем или иными причинам копирует их модели поведения (далее, в процессе подражания и будто снежным комом, «Одноклассники» стали тем, чем они и являются ныне, «как корабль назовешь, так он и поплывет»). Этим людям не нужны новые экстравагантные возможности или революционные решения в сфере организации социального пространства, им нужно установить связь с уже расшаренными, но потерянными реципиентами их социальных интенций. Иными словами, «Одноклассники» являются цифровой тенью реальной социальной структуры. Это структура — социальная сеть старого типа, где связи устанавливаются внутри «кровной» группы, то есть между родственниками, близкими коллегами и друзьями, с которыми знакомы ещё со школьной парты. Её участники являются не столько «отставшими в технологиях», а сколько теми, кто мыслят внутри специфичной социально-акторной парадигмы. Эта парадигма привязана к пространствам «реального мира», где индивид вынужден постоянно находиться и отчитываться перед их субъектами.

Тут стоит упомянуть несколько виртуальных поведенческих особенностей, которые показывают пользователи «Одноклассников» — теперь они объяснимы, так сказать, структурно. Сперва я хочу вспомнить тамошнюю систему оценивания фотографий и те типичные реакции, которые следуют от пользователей после «единичек». Их яркая экспрессивность объяснятся не только личными качествами отдельных персонажей, ни и тем, что эти персонажи мыслят этот социальный акт в другой перспективе, не столь привычной нам ныне. Если молодой пользователь Интернета уже быстро сообразил себя в контексте пространственно-временной специфики виртуального мира (он научился «троллить», точнее понимать, что провокации между участниками общения могут быть безнаказанными), то у «одноклассников» в этом нет необходимости — они лишь копируют тот формат, который установлен в их реальной жизни. Поэтому «единичка» воспринимается как «реальный наезд» или оскорбление и требует определенных санкций, которые мы можем наблюдать в реальной жизни. Вспомним и типичный метод использования «смайлов»: они в среде пользователей «Одноклассников» работают не как самостоятельные знаки, а как иконические или жестовые символы, усиливающие уже имеющееся сообщение. Вновь принцип дополнения. В такой парадигме естественно многократное использование одного и того же смайла в одном сообщении — их количество передает степень эмоциональной возбужденности автора. Такова же природа "))))))" — это не только наследие эпохи чатов, когда люди только начали осваивать Интернет, но и повсеместный эффект социального поведения тех индивидов, которые существуют внутри старой парадигмы социальных сетей.

Вконтакте же, напротив, очень быстро зарекомендовал себя как более универсальная структура (будучи клоном «молодежного» Фейсбука), позволяющая налаживать связи любого характера, от деловых сделок до любовных знакомств. Такая социальная сесть отсылает не к конкретному участку уже существующей парадигмы установления связей, а создает самостоятельное пространство, где наши первичные потребности в сообщении самоорганизуют новую парадигму. Теперь возможно установить связь не только потому, что это будет отражением уже реально имеющейся или возможной, а лишь потому, что люди вообще способны к коммуникации и адаптации, то есть способны создать нечто новое. Конечно, и здесь нашли своё место «Зинаиды Ивановны из бухгалтерии» — просто потому, что Вконтакте универсален и готов встроиться в любую парадигму (или же стать пространством новой). Сами по себе структура и механизм виртуальной социальной сети предлагает человеку новый дискурс социального. Это предложение не могло организовать кого-либо с нуля (хоть уже и были видны те потенции, которыми начнут закладывать первые кирпичики нового социального здания, но была необходима почва и сам стройматериал), поэтому мы наблюдали сначала ассимиляцию появившегося виртуального пространства культурными паттернами старого поколения (дополнительная реальность), а далее постепенное смещение и размывание этих паттернов с каждым новым поколением уже внутри Интернета, что позволило образовывать самостоятельные и фундаментальные структуры и циклы (виртуальная реальность), из которых мы сейчас и «смотрим» на социальный мир.

Паблики и форумы

Интернет-общение в пространстве «пабликов» заметно трансформировало модальность самой виртуальной коммуникации и структуру взаимоотношений между её участниками.

Если в форумном общении контент рождается из самой последовательности актов со-общения, то есть участники изначально собираются вместе, чтобы что-то произвести друг для друга, то «паблик» появляется уже с готовым для потребления контентом-продуктом. Само общение на такой площадке отчуждается от контента и выступает эпифеноменологическим эффектом презентации информации, заранее изготовленной владельцами площадки. По-особому устраиваются и властные отношения. Публике отводится роль молчаливого гостя, который проявляет себя посредством лайка или репоста, за что он, собственно, и ценен. Всё, что подписчики произведут сверх того — предмет малоценный. Так как всё внимание потребителей контента сконцентрировано на продукте, поставляемым владельцем паблика (часто анонимным), нужда в горизонтальных связях сведена к минимуму. Чтобы употребить контент более не нужно интегрироваться в некое сообщество, оно упраздняется и отрывается от контента посредством одного щелчка — «скрыть комментарии». Кто появится в этих комментариях — мало кого заботит, а администратор видит в высказавшихся лишь бремя будущего мониторинга, которое, в случае чего, можно быстро устранить без какой-либо последующей реакции. В форуме же, исходя из взаимосвязи контента и акта общения, модератор тесно вплетен в комьюнити, он часто назначается самим комьюнити и отвечает интересам этого комьюнити. Любой «властной» акт модератора на форуме является одновременно и (в своём роде) политическим, на который можно реагировать и строить на его основе своё отношение с другими участниками и контенту. Бан какого-либо важного участника общения (то есть и важного поставщика контента) может породить локальные «революционные» движения (с харизматическими лидерами), волны неповиновения и ополчение, что порой способно направить развитие ресурса в то русло, которое необходимо самому потребителю контента. Паблик исключает подобное и представить такие явления в его рамках довольно трудно. Паблик — место «серьезного» (молчаливого), отчужденного, скользящего (обратим внимание на это слово: сам всеобщий формат, в который встраивается паблик как таковой — это прокрутка ленты новостей, то есть реальное физическое скольжение по экрану сенсорного телефона или планшета) и быстрого потребления контента, исключающего обременительные для такого пространства локальные и горизонтальные связи. Такой утилитарный способ производства и потребления контента делает ригидным его существование в конкретном паблике, что компенсируется обилием альтернативных пабликов со схожей концепцией и формой подачи контента. Последнее, конечно, не решает проблему отчужденности социальной жизни в таком виртуальном пространстве, а дает лишь возможность разнообразить получаемый контент. Администратор крупного форума, в отличии от администратора паблика, отчужден от собственного комьюнити также, как отчужден высший бюрократический аппарат в какой-либо крупной экономической структуре. Поэтому в поле этого отчуждения помещается тот самый модератор, «местная власть». Собственно, форум воспроизводит уже классическую (то есть и романтическую) атмосферу политического процесса, но в виртуальном пространстве, где существуют статичные и недосягаемые для обывателя «власть имущие», сам «народ» (пользователи) и местные «царьки» (модераторы, на которых и ложится бремя всей той возможной неудовлетворенности от решений статичной и чужой обыденному общению администрации). В случае же паблика происходит не просто трансформация, но принципиальная мутация. Администратор паблика берет в свои руки не только собственность, но и производство, и «полицейскую» власть на местах, что вытесняет самого пользователя, оставляя для него лишь роль пассивного потребителя (виртуальная «интерпассивность»). Администратор паблика одновременно и настойчиво близок к подписчику (даже анонимно), и бесконечно удалён от него: такова структура самого пространства.

Естественно, возможны смешения, были переходные формы (группы, небольшие форумы внутри Вконтакте). В рамках паблика может осуществляться вполне «общественно-политический» процесс, администратор может назначать «царьков», отчуждаясь от производства и надзирания. Но, так или иначе, структура отношений, описанная в предыдущем абзаце, обусловлена самой архитектурой такой социальной сети. Все эти образования (часто крайне специфичные и локальные) могут быть в любую минуту снесены потоком быстронесущегося потребителя, которого, в конечном итоге, и ждёт владелец паблика, осуществляя свою публичную речь, теперь структурно являющуюся ядром и центром данного участка виртуального пространства.

Форумные старожилы против собирателей смешных картинок

Временами копошусь на известном букинистическом сайте: алиб.ру. Этот ресурс стал мне интересен не только как площадка для поиска старых и редких изданий книг, но и как место, где можно застать уходящие в прошлое формы виртуального общения. Эти формы не полностью принадлежат интернет-пространству и его традициям, а скорее являются когда-то привнесенными сюда тактиками обращения с оппонентами. Не ощутив особого желания провести скрупулезное и вдумчивое исследование, поделюсь лишь некоторыми мыслями.

Интернет, будучи долгое время буквально текстовым миром, оказался очень кстати для библиофилов. Нужда в письме (то есть необходимость высказаться, предполагая, что обладаешь знанием и приближаешься к истине) стала легко справляться. Накопленная книжная речь неожиданно нашла своё долгожданное применение в виде написания сообщений на форуме. Я говорю о конкретных персонажах таких комьюнити: это эдакие «старцы», умудренные житейским опытом люди, которые большую часть времени изъясняются книжными (или, например, кино-) цитатами. Это, в свою очередь, очень интересный способ обращения с собеседником. Привлекая сторонние знаки (цитату), автор такого высказывания даже не рассматривает своего оппонента как субъекта, достойного наблюдать настоящий ход мыслей (ибо ему вменяется неспособность видеть реальное положение дел, над ним смеются). Ему, тем самым, предлагается лишь догадаться о той степени осведомленности применившего цитату, знание о чём цитирующий разделяет разве что с другими мудрецами (в том числе и с автором цитаты). Я не стану описывать конкретные ситуации, потому что многим это может показаться до боли знакомым. Скажем лишь, что оперирование цитатами есть оперирование знаками, а не «информацией». Вне виртуального пространства такое использование цитат нам и так известно: это фольклор, фразеологизмы, крылатые фразы киногероев советских фильмов и прочие артефакты, которые являются инструментарием эмоционального общения. Содержание самой цитаты не обязательно усваивается тем, кто её использует. Достаточно смутного понимания, когда она должна применяться. Говоря проще и ближе к современному дискурсу — это «мемы». Мем может таить в своей структуре, как мы уже ранее несколько раз показали, довольно массивную и сложную систему значений. При этом наблюдать эти «внутренности» нам не обязательно. Мы интуитивно понимаем «о чем» мем и когда его будет лучше применить в общении. В итоге, вся эта барочная и «нажористая» речь форумного завсегдатая, который сыплет будто с постоянно самодовольной гримасой всевозможными цитатами достойнейших (в этом комьюнити) авторов, есть аналогичное поведение, которое мы наблюдаем ныне при обмене «смешными картинками» в комментариях.

Стоит указать, что такое поведение именно аналогично и не гомологично. Иными словами, при идентичной структуре их работы природа цитат несколько иная, чем природа современных мультимедийных мемов. Может даже показаться, что цитата есть результат более «качественной» деятельности, более интеллектуальных изысканий, ведь цитаты должны быть позаимствованы из конкретных литературных источников, то есть должны быть проведены познавательные мероприятия — чтение и интерпретация. Мне же видится это банальным мифом. Усвоение цитат (а в более «традиционном» варианте — фразеологизмов) является в той же степени полезным и трудоемким действием, как и сохранение смешной картинки. Цитаты необязательно заимствуются при первом прочтении, они, например, могут браться из чужой речи, после чего задним числом начинается чтение источника. Задача цитат не «усложнить» речь, а, наоборот, облегчить её, с чем уже более эффективно справляются картинки (справедливо вымещая цитационное бахвальство). Мы уже указали, что в таких ситуациях в центре внимания оказывается знаковость цитаты или картинки, а не их структуры. Эти структуры работают имплицитно и «по умолчанию», они обслуживают потребность субъекта устроить небольшое плутовство, форсированно «уничтожив» противника. Тем не менее, невозможно отрицать то, что из числа тех, кто владеет цитатами, всё же есть активно читающие и производящие свой интеллектуальный труд (но вектор которого случаен). Однако можно предположить, что в контексте вышеописанных тактик общения такой труд в конце концов вырождается в нарциссическое самонаблюдение и чтение ради Чтения, зашоренность и радикальный консерватизм (“closed-minded”). Мемы удобней тем, что они упраздняют всю ту высокопарность затхлого лингвистического барокко язвительных «стариков», речь которых со временем полностью мимикриует под «цитатность» (субъект ожидает, что в скором времени начнут цитировать и его). Мы скользим внутри пространства смешных картинок, используя его элементы быстро и эффективно (постоянно рекомбинируя их, что, по большей части, недоступно старому фольклору), что позволяет сэкономить наши внутренние ресурсы для более, скажем так, продуманных и разнообразных актов сублимации.

Современная интернет-культура «поверхностна», но это не та поверхность, которую рассматривают на фоне литературной «глубины». Эта поверхность представляется мне множеством складок, которые столь пластичны, что сегодняшней глубине уже завтра готовят судьбу поверхностности и наоборот. Полифукнциональность и полимодальность Интернета создает сеть неисчислимых потенций и векторов структурирования своего опыта, куда уже включается и та самая Литература и её ресурс, растаскиваемый и потребляемый свободно и вне «элитарных» групп. Нам может казаться, что первичный («традиционный», былой) мир заполонила глупость, но это лишь иллюзия и искажение, производимое нашим восприятием: теперь нам доступны столь многие ландшафты, но в них мы по привычке усматриваем миражи старого порядка и собственного быта. Масштаб глупости остается постоянно неизменным хотя бы «статистически», вопрос лишь в обозримости сего масштаба. Новая инфраструктура Культурного опоясала каждого и тянет его в свою сеть, когда как до этой реформы фасад богатства структуры и механизма жизни знаков сиял немногим, отбрасывая тень на остальных. Мы вышли из тени и быстро адаптируемся, в скором времени затмив тяжеловесных одиночек прошлого.

Семиотика имиджборд. О баттхёрте
(совместно с Max It-Depends)

Баттхёрт — это не просто фрустрация, это другое отношение к фрустрации, которое возникает с помощью языка: особое подмечание и особая саркастическая интонация в говорении о фрустрации. Фрустрация занимает своё место в дискурсах психологии и обыденности. Бугурт же принадлежит изначально сетевому дискурсу, который манифестирует собственное отношение к происходящему — изначально дистанцированное, несерьёзное, в своей вечной игре доходящее до цинизма.

Баттхёрт имеет иное риторическое назначение: он не отсылает к механизму, и указание на состояние — не единственная его цель. Он также подначивает или амортизирует, становится широким и банальным достаточным основанием для утилизации происходящего. Баттхёрт не имеет фиксированного означающего, но имеет более-менее чёткое положение в порядке высказывания и визуальное ударение в тексте: да у тебя БУГУРТ, БАТТХЕРТ, БАГЕТ, БАГДАД, БАНГЛАДЕШ. У меня БОМБИТ, знатно ПОДГОРЕЛО, случился ПОДРЫВ. Стоит сказать, что написание этих слов заглавными буквами не случайно: оно становится означающим, порождающим коннотации крика, повышенного тона, внезапного говорения, взрывной модальности речи.

В баттхёрте происходит и телесное смещение состояний негодования, гнева, обиды — они помещаются в область ануса. Теперь «горит» обычно именно задница, именно оттуда поступают воображаемые сигналы боли. Это опять указывает на обесценивание других мест страдания: сердца, ума, души, — эти некогда возвышенные места в сетевом дискурсе низвергаются до уровня ануса. Анус — не место для размашистой драмы, для долгих мучений, поэтому бугурт не разворачивает их, а, наоборот, сворачивает. Фигуры горения и взрыва — это также свидетельства реактивности, моментальности и единичности происходящего. Баттхёрт становится рефлексивным элементом, краткой автоматической мыслительной схемой и порядком речи, адаптирующим к пребыванию на территориях цинизма, где уже действуют и многие другие знаки, настроенные на обесценивание индивидуальности субъекта.

Баттхёрт не только заимствуется добровольно или принимается как условие нахождения в дискурсе, к нему также и принуждают. Оружием этого принуждения является, в частности, троллинг — находясь уже в позиции цинизма, тролль намеренно создаёт ситуацию возмущения у оппонента и назначает её бугуртом. В ответ на это принуждение к поверхностности и цинизму на имиджбордах создаются зоны для блаженных, изгоев и классических людей — убежища. В убежищах бугурт без опаски снова может быть развёрнут и осмыслен в психологическом, поэтическом или экзистенциальном ключе.

Мы уже выяснили, что «баттхёрт» как означаемое языкового знака стремится обесценить фрустрацию в поле всеобщего цинизма. И поэтому, я хочу заметить, он первоначально использовался именно как средство для принуждения к этому обесцениванию, а не как добровольная практика (то, почему он ей стал — тоже интересная тема, которую я далее и попытаюсь осветить). Указывание на баттхёрт — значит попытка разоружения оппонента, риторическое низведение любого его рационального построения до уровня рефлексов и аффектов.

«Баттхёрт», недолго побыв инструментом для отторжения внешнего и чужого (иного мнения, субъекта другой речи), стал повсеместен и для внутреннего пользования, как инструмент для вымещения и выталкивания собственных инаковостей. Субъект, считая себя субъектом «цинизма», иногда понимает, что начинает испытывать определенные эмоции, которые не могут быть сопряжены с семиотической атмосферой этого самого цинизма. Тут на помощь в его речи и приходит «баттхёрт», как средство отчуждения «неугодных» идеологии имибджборд дискурсов (романтики, скорби, зависти, обиды и так далее). Всё это, как уже замечено, «сворачивается» (или же сплющивается) для эффективной «утилизации» чего-либо неприятного и тревожного. Субъект заключает сделку с дискурсом имиджборд — он воспроизводит знаки и диспозиции этой семиосферы, отвоевывает ей территории, а она взамен поглощает и утилизирует (а точнее — аккумулирует и скрывает, что заставляет нас вспомнить об «унитазной» теме Славоя Жижека) неудачи и издержки истории его желания, заглушая актуальное переживание ощущением самоочтужденности. Иными словами, «баттхерт» в таком случае обладает метанарративным эффектом и создает в речи инстанцию для «контроля» над какой-либо ситуацией: «я негодую, но отдаю себе в этом отчет и даже смеюсь над этой смещенностью моих ожиданий».

Поэтому «бугурт», в сущности, и не делает реальной работы по обесцениванию какого-либо дискурса, а лишь добавляет в поле его действия ещё один — дискурс «обесценивания», который не устраняет предыдущий, но производит с ним некоторую борьбу. И поэтому, например, ЕОТ-треды так неискоренимы. В речи анонимуса специфичные знаки имиджборды устраняют означающие-конкурентов, но не устраняют разделенное означаемое. Даже если произошло формальное обесценение чьей-то фрустрации, сама фрустрация, тем не менее, продолжает существовать, только теперь покрываясь немного другими означающими, которые, в свою очередь, начинают вырождаться и сливаться с ранее расхожими дискурсами — «бугурт» всё меньше острое лезвие речи и всё больше фиговый лист. Если раньше «бугуртом» заканчивали и обрывали чью-то речь, то теперь «бугуртом» её можно начать и возобновить — «сап, двач, есть одна тян», «бугурт-тред» и так далее, за которыми следует подробное описание и рационализация того, что ранее упразднялось.

Эстетика подписок

Обратим внимание на то, как делается стиль новостной ленты. Не будем утверждать, что содержание многих статей и вообще «новостей» нам каждый раз неинтересно (порой не хватает времени, но мы ведь довольны, что они просто есть и мы причастны к ним), но меня постоянно отвлекает удовольствие от скользящего внимания к лаконичности какой-либо идеологии текста и к его чисто эстетическому орнаменту в виде «подходящего» изображения, что и задает тот самый тон и модальность концепции того или иного паблика. Изображение и лаконизм текста: на их границе я получаю глубокое удовольствие и мне даже стыдно в этом признаться, потому что мне достаточно их присутствия, они просто должны быть где-то в ленте, а не читаться мною конкретно (кажется, что так потребляется большая часть контента вообще). Новостная лента — вот что преобразовывает привычную нам «информативность». Её прокрутка довольно сильно изменяет саму модальность информационного насыщения, которое теперь более «эфемерно», в том смысле, что читателю порой достаточно просто обнаружить в поле видимости особую текстуальность (научную новость, название какого-то эссе, пост с интересными фильмами), чтобы насытиться ею и утвердить свой символический капитал.

Лента неизбежно становится перегруженной избытком информации, тщательно сгруппированные и репрезентированные смыслы статей сплющиваются до идеальных означающих, по которым мы скользим, как скользим пальцем по экрану смартфона. Ты выбираешь паблик, вычленяешь его по случаю восторга от единожды захваченного в нём знака, а далее он может встроиться в общую композицию твоей ленты, чтобы начать «расплющиваться», истончаться до состояния точек восприятия, неких индексов, в которых твой взор подпитывается эстетикой самого созерцания и ассоциаций, а не углубленного чтения и понимания. В конечном итоге можно подписываться следуя лишь эстетическому принципу, принимающему совсем мелочные формы: насколько миниатюра изображения паблика удачно встроится в существующую композицию этих мелких графических знаков на моей странице? Будет ли отвечать «образ» данного паблика «образу», создаваемому моей страницей? Конечно, последняя мысль не будет для кого-то удивительной: функция самоидентификации ясно просматриваться в любой личной странице. Каждая подписка так или иначе привязана к процессу саморепрезентации и имеет не столько рациональный, полезно-практичный характер, сколько указывающий и отсылающий к воображаемому, что может создавать противоречие: «этот паблик выглядит полезным, но он настолько некрасив!». Для читающих не будет трудом вспомнить и узнать следующие знаки: ПостНаука — «научность», осведомленность, разумность и здравомыслие; Арзамас — «литературность», светский интеллектуальный дискурс, тоска о поэтическом; Furfur (и иные аналоги) — альтернативность и современность, оппозиционность и модность-актуальность; сотни «художественных» пабликов о фотографии, живописи, музыке, архитектуре, в общем, об искусстве — «интеллигентность», вылощенный и откровенный эстетизм, причисление себя к «высшему свету»; паблики, посвященные мыслителям разного калибра — алтари-указыватели, интеллектуальные пункты самоассоциации и репрезентации «я тот, кого я уважаю»; наконец, утопающие в иронии и сарказме паблики-сборники визуальных острот-безделушек, не только забавляющие, но и уравновешивающие (разряжающие, оправдывающие самоироиней) тяжесть претензии всех предыдущих знаков. Это целый политический мир отношений и взаимосвязей плоских означающих пабликов, которые, словно корка на поверхности, образуются при публичной эрозии и выпаривании концепции. Мы не будем устраивать здесь критическую риторику, не будем заявлять о «неправомерном» присваивании себе ценных означающих, не будем выяснять истинность того или иного отношения между означающим и означаемым. Подписчик не лицедействует, но желает сыграть определенную роль и создать комфортный контекст и эстетический дискурс, в котором он будет жить и заботиться о себе.

В конце концов, стоит ли корить рядового пользователя в поверхностном внимании к всему тому многообразию знания, сокрытом в сети Интернет? Подождите, ведь ещё не случалось такого, чтобы столь многим был вообще доступен такой объем информации. Пусть же все насладятся этим моментом, всеобщей текучестью, эйфорией репостов и лайков, ведь вскоре придет и то время, когда мы начнем сгущаться в нечто более сложное, так как уже мы не столько «пользователи», сколько акторы, сами творящие сеть и её текст.

Пространство: гаджет и человек

Озвучу обыденную мысль, которую мы воспринимаем чаще как метафору: гаджет становится продолжением человеческого тела. Под гаджетом я буду понимать не только смартфон или ноутбук, но и даже автомобиль или молоток, то есть любой «инструмент». Однако оказывается, что в этом чуть ли не язвительном утверждении, пронизанным критиканским психологизмом (уличением в пороке), можно найти действующие биологические структуры.

Но для начала рассмотрим работу семиозиса. В самом деле, сказать, что теперь мы в рабстве у смартфонов или снять видео о том, как общение в социальных сетях отбирает нас у общения живого — эффект тревоги, испытываемой при осознании неживого, которое безбожно вторгается в плоть природного. Бодихоррор-модальность, скрытая, казалось бы, в обычной социальной критике. Эта диспозиция тесно связана с западным понятием «естественности», то есть с противопоставлением природного и культурного.

Культурное, которое в эпоху индустриальных скачков обогатили множеством знаков «фабричности», «конвеерности», «химичности» и холодной «механистичности», тут же произвело пространство для «естественного»: знаки, вплетенные в память о единстве человека с мифом о Природе (Руссо). Мир самодостаточного бытия животного, которое нагим ступает по миру живого, склеивается с бытом земледельца. Уже в классическую эпоху, ещё до зарождения практики туризма, семиосфера деревенского ландшафта, бывшая в Средневековье обителем низкого, опасного и грязного, трансформируется для нужд европейской эпистемы, которая и сама претерпевает метаморфозы. Медицинский дискурс создает понятие «среды», то есть вселенную субстанций внешних условий, которые перманентно влияют на наши фибры, то размягчая и замедляя их, то заставляя их твердеть. По городу, в котором уже наладили работу первые промышленные организмы, бродит теперь не лепра и чума, но смешения моральных, физических и нервных воздействий: развращающие романы, безделье и нищета, затхлость трущоб и ядовитые субстраты заразительного безумия. Деревня становится воображаемым горизонтом, за которым возможно найти чистоту: чистоту мыслей (пуританские ценности), чистоту деятельности (труд совместно с Природой) и чистоту пространства (открытый воздух, в котором рассеиваются и не успевают сгуститься пары черной желчи меланхолии).

Появление гаджета, как апофеоза культурного и отрицания природного, встроило технический продукт именно в эту мифологему. «Зомби», уткнувшиеся в экраны, не столько безмозглые оболочки, сколько пугающее своим образом подвижное неживое, существа извне, которые поместили свой разум за пределы естественного (в Интернет). И кое в чем в описанной структуре не ошиблись: человеческая сенсомоторная система изначально работает не в мире великой и статичной самодостаточности своей оболочки, а во вселенной абстрактных движений-понятий, которые текут сквозь мир, распространяя воображаемое тело во все стороны, докуда только можно дотянуться. Мы в самом деле помещаем свои ощущения, то есть рубеж своего восприятия, постоянно «вне себя»: человек действует во множестве рецептивных полей, организуемых между всеми модальностями восприятия. «Личное пространство» это не просто «психически» устанавливаемся территория, а физиологически ощущаемая область во вне. Нейроны, которые активизируются, например, при хватании рукой чего-либо, производят свою работу и до свершения (или вовсе без него) самого моторного акта. Они не вторичные «исполнители» задумки, созданной где-то в недрах мозга, а координаторы и организаторы самого пространства, где создается понятие о любом акте, вне зависимости от того, в какой сенсорной модальности о нём предположили (в зрительной, слуховой или тактильной). Беря в руку указку, мы в самом деле создаем продолжение своей руки (по крайней мере наше бессознательное так считает). И если уже в таких простых действиях с «примитивным» инструментарием мы способны нарушать границы «естественного», то что говорить о виртуальном, которое суть бескрайнее пространство одновременно и бесконечно далеких, и интимно близких объектов?

Не только гаджет проглотил нас, но и наш разум захватил новые точки координат. Человек, выросший с гаджетом, то есть начавший пользоваться им в период особой пластичности структуры своего мозга, не есть новый биологических вид, чуждый своей «природе», но его нейронный субстрат обладает уже иной моторной памятью. Его словарь и грамматика актов заключает в себе индексы особого мира виртуального, что, конечно же, кажется «неестественным» представителю старой «моторной традиции» и участнику былого восприятия пространства.