Очередной год впустую… Ни тебе смыслов, ни амбиций, ни перспектив. Потенциальная сила воображения разбивается о стену страхов и апатии. Творческая сила не может подчинить тело — она лишь летает в голове отголосками романтики радикальных авантюр. Но всегда есть возможность встать на рельсы — тут всё понятно, всё просто, всё… как надо! По случаю первичных половых признаков и соответствующей корочки — отдай своё тело на службу государству и ещё больше дисциплинируй воображение… нет, дисциплинируй карту возможного, а воображение выкинь или оставь на редкие думы об искусстве и другом безопасном. Твоё тело — дрезина, путь — длинною в год, и что-то внутри тебя на пару с товарищем командиром качают ручку вверх-вниз, с каждым качком — в ушах командирско-отцовское одобрение… такое желанное.

Я верю, что революционное преобразование, где бы оно ни было, идёт рука об руку с опытом угнетения. С одной стороны, опыт угнетения сужает рамки воображения и принимает конъюнктуру как данность, подпитывает «аргументами». С другой стороны, если заранее вооружиться оптикой, приправить романтическим идеализмом — встреча с системой обещает быть плодотворной для опытных открытий. Иногда нужно спуститься в самое пекло всего ненавистного: мачизм, милитаризм, авторитарная иерархия — чтобы изучить это и закалить свои принципы. По-другому лично мне как-то даже стыдно, а тут сразу такой карт-бланш… «Ну да, служил! И ещё больше радикализировался…»

Дать себе обещание быть собой, говорить, что думаешь — кроме случаев, когда сказанное прямо противоречит уставу. Ну и куда без символизма — бьём соответствующую татуировку как напоминание, приговаривая: «Они могут отобрать мою свободу, волосы, но это… не сотрёте!»

Первый месяц службы в моём случае именуется КМБ — курс молодого бойца. Для всех воодушевлённых — это представляет из себя каждодневное убийство времени, сидя на стульях в центральном длинном коридоре. Транзитная функция коридора дала сбой и превратилась в ежедневный тупик… привыкай. Конечно же, по-армейски: не вертись, не разговаривай, сиди молча. Это вообще частое явление тут — заниматься бессмыслицей, но дисциплинировано! В часы личного времени еще боеспособный состав просыпается от дурмана воинской подготовки и начинает присматриваться друг к другу, осторожно строить иерархии, объединяться в изолированные группы, прощупывать почву, ассимилироваться к новой данности, ломать своё воображение, но в первую очередь — искать своё комфортное место. Мачизм, гендерная социализация общества и отца, камуфляжные заборы дают плоды: вот над тем можно посмеяться, его даже ударить, а вот этот — ничего такой, смешной даже. Карты розданы, правила понятны — начинается игра мальчиков в войнушку фантомными членами.

Почему фантомными? В редкие свободные минутки все же пытался дать волю воображению — это кастрация. Я бы даже по-другому сказал: выходя из душевой кабинки в 3 часа ночи, тебе встречается голый товарищ старшина. Ты не специально мелькнул на его член — от неожиданности… Поздно. Это привело в движение механизм скрытой маскулинной сексуальности. Ты выбегаешь под предложения выебать тебя — они как бы не серьёзны, внутри армейского фольклора и языка это одновременно смешно, агрессивно, властно и сексуально… на самом деле это какая-то извращённая логика любой системы, претендующей на образцовый моралитет и закрывающей глаза на маленькие неудобности. И теперь выебать –– это подчинить, но как-то без педерастии, хотя тут каждый кого-то ебет снизу, при том что его ебут сверху, при этом мечтая быть генералом-ебырем –– это называется принцип единоначалия. Так вот — это не кастрация, голый товарищ старшина стамеской по чуть-чуть делает из тебя правильное полено — хороший инструмент, с полоской на плече или двумя даже.

По прошествии принюхивания мальчики оформились: кто — в группу азартных, кто — в группу самых деревянных, ну и самое интересное лично для меня — группа аутсайдеров. Аутсайдер — это сигнализация о пробоинах в существующей системе, это потенциальный подрыв рано или поздно. Я решил принюхиваться дольше всех, держался одиночкой, пока только нюхал советские страницы в ленинской комнате — бесконечная смешная художка-агитка сталинских времён. Отряд деревянных решил действовать.

Суть таĸова: садятся в ĸубаре (ĸомната для 4–8 военнослужащих, место сна) и подзывают ĸ себе интересующее лицо из сослуживцев, начинают в тоĸсично-юморной манере расспрашивать всяĸое, подĸалывать, ну и вопросиĸ на засыпĸу — на самом деле opus magnum этого действа, его суть. Я ждал, ĸогда очередь дойдёт до меня, сметал деревянные опилĸи и придавал всему этому известный романтизм. Пришло время — время блистать и подрывать.

С порога оцениваем силы и фоном держим лицо (это должно быть столкновение с по-настоящему другим — оно тут с вами, конечно, такое же лысое и в милитари, но по духу не отсюда). Их было трое — два щуплых и один огромный, его я потенциально боялся больше всего. Держим стан перед натиском бреда и дожидаемся магнум-опус…

— А ты лизал?

Это осторожное эхо в кубаре… Окна по традиции на зиму (в части уже второй месяц лета) заклеены скотчем, чтобы не продувало. Та самая дисциплина, наверное. Это проявление армейской смекалки не дало осторожному разлиться по плацам, улочкам, столовым — даже флагшток не трепыхнулся от стыда, всё так же гордо рдеется, не услышал… Но в кубаре уже всё по-другому — кубарь теперь вне армейского пространства. Теперь это поле экспериментов.

По традиции, проверка на «тру мужика» сводится к неприятию приобщения к женскому лону. Ты меж двух огней-желаний, двух миров: старого… приобщения и командирско-отцовского одобрения. Пора решать. Начинаем развёртывать обещание себе без капли сомнения, рубим с плеча и ждём реакцию! Она не заставила себя ждать — попытки вытеснения этого факта под, как им казалось, обезоруживающий смешок. И самое забавное — тот огромный, заручившись своей физической силой и положением в коллективе, стал затыкать приятелей и искренне интересовался тайными знаниями о сексуальности, немоногамных методиках с бесстыдным интересом в глазах. Маленькая победа в предстоящей революции. Естественно, слух о «лизальщике» распространился по всей казарме, и мне ещё долго припоминали…, а я был рад воспользоваться моментом для утверждения нового положения, о котором они ещё не догадывались. Теперь делаем каждый уголок казармы тем кубарем, теперь это эхо будет повсюду, даже в длинном унифицированном коридоре.

Полгода службы позади. Гора покорена — теперь предстоит более лёгкий спуск. Но нельзя так без тормозов. Есть лакомый соблазн забыть себя, окончательно сдаться пред товарищем старшиной и, следуя здешнему закону, поддаться некрасивым искушениям. Каждый день границы гражданской морали как бы размываются: очередной день — как кто-то украл носки или трусы из сушилки, кто-то — из твоего баула. Он такой глупый и слабый, не может выполнить приказ с первого раза. Я из-за него получу. Нужно проявить командирский дух в миниатюре, не зря же полгода отслужил.

Держимся. Пытаемся воображать, по граждански рефлексировать. Так. Пару творческих строчек в блокнот, попробуй что-нибудь написать об этом экземпляре кодекса чести офицера, лежащем на твоем столе с документами… Из-под него только что выбежал багровый таракан (мы их зовем Стасиками и совсем их не брезгуем) и направился в каптерку, он будет путешествовать между заначками печеньев, пачек сигарет, чая, а потом его раздавит солдатский сапог, начищенный жирным слоем гуталина. Чай, гуталин, печенье, стасики, честь, гуталин, чай, приказ. я не могу.

Линия с сексуальностью поутихла — пока в батальон не пришли «зелёные». Один из них — крепкий паренёк, кавказец. У них, как это бывает в армии, особое положение — не буду углубляться. Но, на удивление, он был достаточно мягок, учтив и проницателен… Я забыл, что есть стадия принюхивания. Нужно немного оценить положение, свои возможности, а в его случае — найти своих. Тогда всё будет проще, тогда можно открываться.

Очередной день, очередной приказ, и, наконец… очередной обед. Солдатня, насытившись, собирается у столовой в кривые ряды, обсуждает всякое — пока не напомнит о себе командир. Ряды выпрямились, обсуждения заглохли под гулом берцев. Наконец, что-то необычное — тот самый кавказец, воодушевлённый новым знанием, мчится ко мне и уже издалека вопрошает:

— Ты мужик?! — с характерным кавказским акцентом.

Теперь это — асфальтная линия у столовой — тот самый кубарь. Расширяем пространство!

— Зависит от того, что ты имеешь в виду, — отвечаю я.

— Ну ты мужик или нет, что непонятного?

Нужно до конца быть другим — даже если выглядишь как дурачок. Тут не стоит играть по их правилам. Ты не отсюда, и это нормально.

— Ну, может, мы разное понимаем…

— Заебал, за слова свои отвечаешь?

— Тогда мужик.

— Шлифовал?

Тут без принципа «осторожного эха». Хватит синонима — он сделает своё дело. Ну и юмор как бы снимает внутреннюю сексуальную стигму. Но немного ковырнём:

— В смысле? Что ты имеешь в виду?

— Ну… — покраснел. И тут уже полушёпотом: — Лизал?..

Вся суть — в зрителях. Переубедить его — дело бессмысленное, это битва двух эго. Нужен приз зрительских симпатий. Хоть какой-то. Пора переходить в атаку. Может быть, радикально, особенно в этом положении — но по-другому революции не делаются. Тем более — сексуальные.

— ДА, ЛИЗАЛ! И Я СЧИТАЮ: КТО НЕ ЛИЗАЛ — ТОТ НЕ МУЖИК!

С этого момента стройные ряды вновь искривились, обнажая естественность. А обсуждения перебивали гул берцев соседних плацев. Ну и смех. Много смеха — на треть от потешности, на вторую от забавы и смелости… и еще кто-то случайно сглотнул насвай.

— ЧТО ТЫ СКАЗАЛ?! ТЫ СЧИТАЕШЬ, Я НЕ МУЖИК?!

Я стоял, ожидая буквально приближающейся драки. Но не сегодня. Да и никогда вообще. Его национальные товарищи, по-доброму роняя смех, сдержали его натиск… крепко.

Сытая пузом и смехом рота выдвинулась в казарму, минуя приказания, обсуждала ситуацию в строю…, но нога в ногу. Я всё ещё ожидал страшное, но романтический адреналин вкуснее даже пельменей по четвергам. Я был готов ко всему.

По прибытии рота разделилась по известным интересам — и никаким больше: курящих и некурящих. Хоть какой-то выбор.

Кавказский товарищ норовил продолжить, но свои не отпускали. Подходят ко мне, говорят:

— Вот я пизду не лижу. Я считаю это не очень. А тебе нормально — ну это твоё дело, так ведь? Ты его не слушай, он дурачок у нас. Будут проблемы с ним — говори нам.

Честно — это было неожиданно. Приятная неожиданность. Я всё ещё чувствовал неприязнь, но тут она хоть как-то останавливалась о шаткую толерантность. Хотя бы так. Будет время для нового подрыва, а пока. курить.

Дембель приближался. Чувствуешь себя всё больше потенциально свободным. В здешних обстоятельствах — это уже форма свободы. Фактически её нет, но приближающаяся потенциальность уже создаёт её в тебе… в остатках воображения.

Всё это время парнишка горячей крови не отпускал меня — такую сладкую цель для развертывания своего фантомного члена. Фантомный член, вытесняющий любые упоминания о вагине. Это перекрёстный огонь: в кубаре, в коридоре, на подступе к туалету. Ограниченные пространства и невозможность единоличного перемещения по части делали бой интенсивным, без передышки: подшучивание — ответка, и так далее, и так далее. Иногда переходило в агрессивность, и уже почти драка — но как-то останавливалось. Как будто ему больше было важно установить коллективное однозначное мнение — ведь огонь был громким и доносился до других срочников, а они не забывали хихикать. Но эти тесные обстоятельства, этот опыт угнетения рождал опыт сопротивления — прекрасные условия для партизанской борьбы.

Однажды мой приятель-сослуживец признался с какой-то нежностью в глазах:

— Знаешь, я тоже лизал. Что в этом такого? Надеюсь, ты понимаешь, что это нормально. Если что — я за тебя!

Вот оно! Плоды труда созрели. Да, не так ярко. В личном разговоре, наедине, в кабинете. Но это признание… это важно. Это союзник. Кофе со сгущенкой стало еще слаще. Пора расширять другую нормальность. Пора вспомнить про аутсайдеров.

Революция — дело по своей сути авторитарное для одних и свободное — для других. Дело становления свободы. Аутсайдеры назывались так не потому, что они любят кунилингус и их не принимает гегемониальная часть — они, скорее всего, тех же нравов, если не боятся. Аутсайдер — как субъект на обочине системы, который, скорее всего, даже пытается встроиться, но ему не хватает тех или иных качеств. Часто — даже не осознавая свою противоречивую по сути приобщённость к системе, противоестественную для него, всё ещё пытается. Это субъект, не наполненный знанием о себе, о своих естественных желаниях — или садомазохистски их гасящий. Низовой подрыв здесь поначалу инороден по отношению к системе и её данности — оттого требующий столько пороха.

Что лучше: «правильная» система, таящая под собой фантомные члены? Или революция, возвращающая право на член — в свободном сопричастии с вагиной?

Заручившись поддержкой откровенного приятеля, началась партизанщина — ловля представителя аутсайдерского сообщества в коридоре. Теперь это не тупик и не бесконечная метафора от приказа к приказу — непритворность возвращена, теперь это самый настоящий подпольный канал — контрабанда сексуального раскрепощения напрямую в мозг, минуя кокарду на смятой и сальной кепке. Сначала ты начинаешь издалека — есть ли у тебя девушка, как давно вы вместе. Такой бытовой мачистский разговор о наболевшем армейском, о тоске. Всё заканчивается — сами знаете каким — обескураживающим вопросом. Срочник теряется, и вы с приятелем завершаете дело:

— Как так? Не лизал?! Попробуй, это же круто… и бла-бла-бла.

Он ещё немного теряется, но потом коалиция обеспечена… Неуверенная, шаткая, но уже какая!

Также аутсайдер в системе не играет роль прямого выгодополучателя, хоть и стремится к этому положению. Но — как и все — повинуется логике власти. Достаточно поменять власть — и дискурс поменян. А дальше — уже ослабишь жгуты, и он уже новый, он настоящий, только и делает, что самоактуализируется, сравнивая себя с системой ограниченной, свободно дышит.

Так потихоньку, завоёвывая новых ребят — дело идёт. Кто-то сам приходит и признаётся, а смешков от перестрелок с кавказцем всё меньше. Всё как-то меняется, как-то… трансформируется. Как у нас говорят — обстановка в полной боевой готовности.

До дембеля — считанные дни. Я, радуясь такому положению — что вообще это успешно провернул — скручиваю сигарету. Бумага, фильтр и немного табака. Осталось мало, а курить надо. Это легитимное время для воображения. К тому же так лучше воображается.

В дверях появляется тот самый соперник. Как будто прежних склок и шуточек не было — здесь можно отставить, пока на горизонте маячит потенциальная самокрутка. Так уж и быть — на!

Говорит:

— Сам закручу.

Пожалуйста. Его руки старательно лепят дозу никотина, а я почему-то внимательно наблюдаю. Есть в этом что-то забавное. Дело доходит до окончательного этапа — нужно лизнуть край бумажки и уже совсем закрутить сигарету в трубочку. Что я вижу? Этот пуритан краснеет и отворачивается.

Пришло время для последнего удара — в самое хрупкое.

Какой бы эффективной и громоздкой иерархичная система ни казалась, она в самой своей сущности содержит в себе хрупкие узлы. Как бы их ни скрывала (что тоже является важной частью функционирования системы), эти узлы появляются в следствии иерархичной требовательности — с одной стороны, и неминуемого низового процесса — с другой. Это рождает противоречие, симулякры, и система уже не является той, какой она себя представляет как минимум, а как максимум — готова для точечного удара.

(Поэтому, кстати, армия, претендующая на институт абсолютного порядка, по факту, на лицо — абсолютно не является тем, чем хочет казаться. Без хоть каких-то кармашков свободы всё превращается в закостенелый неработающий «как должно» симулякр. Это вечный естественно-встроенный механизм краха)

В конечном счете, я с улыбкой говорю:

— А что это мы делаем? Лижем?!

— Ну, это же просто бумажка… что тут такого?..

— А сначала — бумажка, а потом — что-то более непристойное!

Покраснение осталось, но дополнилось добрым смехом. Чувствовалась оттепель. Между нами — какими бы разными мы ни были. И на улице — на улице май. Скоро домой.