В СССР историю приходов в город весны можно было восстановить по памяти. Достаточно вспомнить, как ты был одет 22 апреля — день, когда проводился Всесоюзный Ленинский коммунистический субботник. В шапке был или без, куртку надел или плащом укутался. И всё потому, что наши субботники проходили на открытом воздухе — то сквер затоптанный заставляли чистить у станции метро Павелецкая, то деревья белить в палисаде школы, то канаву копать возле Москворецкого райкома партии. Но как-то раз в начале 1980-х годов одну из суббот 22 апреля мы провели в помещении шоколадной фабрики Рот-Фронт, что во 2-м Новокузнецком переулке. Сейчас её снесли к чёртовой матери.

Что-то мы там, конечно, делали. Но вначале походили по корпусам, естественно, в сопровождении. Я видел спец цех, где изготавливалась продукция «для Кремля». Смотрел из дверей, так как вовнутрь нас не пустили — обеспечивали стерильность. И правда, все девки в цеху были в белых косынках.

На другие цеха требования стерильности, по-видимому, не распространялись. По крайней мере, никаких справок мы не предъявляли, медосмотров не проходили, даже спецодежду не получали. На проходную принесли список с нашими фамилиями, и всё. Пока ждали список, видели, как водитель с Моспищекомбината передал местным товарищам картонный посылочный ящик с пачками индийского чая «Три слона», получил взамен точно такой же, но с коробками шоколадных конфет, после чего уехал. Калугин для чего-то записал номер машины.

Мне понравилась линия, где к маковке конфеты «Вечерний звон» пришпандоривали орешки. Напоминающие по форме церковные купола, конфеты в шахматном порядке размещались на ленте транспортёра, который подтаскивал их к медленно вращающейся трубке никелированного металла, расположенной поперёк транспортёра как раз на высоте конфеты. На поверхности трубки также в шахматном порядке располагались маленькие круглые отверстия, а внутри царило что-то вроде искусственного вакуума, который за счёт разности давления присасывал к дыркам откалиброванные орехи фундук, поступавшие сверху из аккуратного бункера.

Пропорция была рассчитана таким образом, что сила сцепления ореха с шоколадной массой была больше той силы, с которой он был присосан к трубке. Поэтому из–под трубки маленькие купола выезжали уже с высоко поднятой головой и направлялись куда-то дальше, где их обливали глазурованным шоколадом или чем-нибудь ещё в этом роде. Трубка проворачивалась, к опустевшим дыркам присасывались новые орехи, и так все 8 часов рабочей смены. Раз в несколько минут та или иная конфетина выезжала из–под трубки без навершия. Это считалось браком. Брак можно было есть.

Сердцем фабрики был большой варочный цех. В его центре стояло сооружение, размером и формой напоминавшее железнодорожную цистерну для перевозки нефти. Вместо нефти в цистерне пузырилась и булькала густая коричневая субстанция, многолетние подтёки которой покрывали цилиндрические бока цистерны, как застывшая лава — склоны иного вулкана. Коричневый цвет месиву придавали истёртые в порошок какао-бобы из Шри-Ланки, которые поступали на фабрику с Моспищекомбината.

Мощный ржавый манипулятор поднимал в воздух, проносил над нашими головами 200-литровые бочки серебристого металла, переворачивал их над горловиной цистерны и выливал в её утробу тягучее сгущённое молоко из Голландии. В полумраке цеха бочки тускло сверкали, отражая красно-жёлтое пламя кочегаривших под цистерной горелок, поэтому изливавшееся наружу молоко казалось нам ослепительно белым.

Выбитые из бочек днища бригада грузчиков аккуратно складывала в стоявший рядом ящик. Потом она раскурочивала деревянный куб, размером 2×2 метра, который был сбит из хорошо оструганных светлых досок с нанесёнными на них по трафарету чёрными надписями на английском языке. Под досками — толстый слой какого-то изолирующего материала, пеленающего куб, сколоченный уже из элитного сорта фанеры. Оторвав фанеру, работяги обнаруживали несколько слоёв белоснежной пергаментной бумаги, после удаления которой обнажался нежно-жёлтый куб новозеландского сливочного масла. Он был уже размером 1,5×1,5 метра. Манипулятор поднимал его над нашими головами и, также, как сгущёнку, безжалостно топил в грязно-коричневом вареве. Калугин смотрел на доски и прикидывал, как пристроить себе веранду в городе Видном.

На сцене появлялся мастер с чем-то, напоминающим мятый рупор из жести, в руках. Рупор, при помощи которого начальник лодочной станции с причала материт балующих на воде клиентов. На самом деле это был кувшин. Мастер быстро поднимался по пристроенной лесенке к горловине цистерны, опрокидывал над ней кувшин, как оказалась, 1957 года выпуска и также быстро спускался.

— Коньяк, — с гордостью сказал нам сопровождающий.

Ещё через некоторое время мастер открывал задвижку нижней горловины цистерны, и порция горячей пульпы изливалась в толстую трубу вьющегося над полом коллектора, после чего мастер закрывал задвижку и удалялся к себе в каморку. Его миссия считалась выполненной. Сколько раз за смену ему приходилось лазать вверх-вниз с кувшином в руках — не знаю. Мы стояли и смотрели, как на наших глазах высококачественные продукты питания переводили на г@вно, потом ушли.

Собственно говоря, этим коньяком мы и нах@рачились. Бригада варщиков пригласила нас на обед. Стол был накрыт в каком-то чистеньком и, что немаловажно, прохладном помещении. Мастер выделил для гостей кувшин конька, но сам не пришёл. Коньяк оказался дрянным, но его было много, а вот всё остальное (орехи, вафли, конфеты и кофе) — отличными. Хозяева предпочитали чай. Присутствовали одни женщины. От сорока и старше. Когда налили по третьей, Ведищев взял мятую алюминиевую кружку с коньяком и сказал:

— Как же вы в этой жаре и в такой грязи работаете? Я бы не смог. Вас всех, дорогие мои, надо медалью «За отвагу» наградить! — он оглядел присутствующих, явно желая сказать что-то ещё.

Однако возникшей паузой воспользовалась его молодая соседка:

— А нас уже наградили. Вот у Антонины Петровны — орден Ленина, у Татьяны Ивановны — орден Знак почёта, у Ольги Николаевны и у меня — орден Октябрьской Революции…

Женщин за столом было немного, человек десять, но каждая из них оказалась кавалером той или иной государственной награды СССР. От неожиданности Колька запнулся.

— Так выпьем же за каждую из этих прекрасных женщин, — пришёл я ему на помощь.

Мы встали.

С собой нам разрешили взять по две плитки шоколада, велев их предварительно разломать. На выходе мы показали шоколад охране. Убедившись, что плитки, хотя и в упаковке, но ломаные, она нас пропустила.

Графин коньяка на четверых (женщины не пили) оказался перебором, поэтому всё воскресенье я лежал пластом, страдая от похмелья, однако, к вечеру отошёл и утром в понедельник был на работе, как огурчик. Единственно что — не могу вспомнить, как я был одет в ту субботу 22 апреля.

Источник: https://www.anekdot.ru/id/1007109/