Коль много сказано о роли фотографии как «запечатлении исчезающего», о документалистике уходящего, то неплохо было бы сказать и о плодах такого подхода. Глядя на эти старинные фотографии, ощущаешь то время, тех людей, их настроения, и буквально запах исчезнувшей навсегда эпохи. Эти снимки не просто документальные архивные снимки. Конечно, это художественная фотография, а если точнее — документально-художественная. Если бы она была только документальная, то было бы потеряно самое ценное для ныне живущих. Какой прок в том, чтобы знать сколько этажей имело здание стоявшее на какой-то улице 100 лет назад? Другое же дело знать, чем именно это здание было ценно, в чем состояла его неповторимость тогда…

Авторский взгляд — это единственное, что может донести до нас саму ткань времени и вечности. Если внимательно всмотреться в снимки, станет явственно видно то, что «вечность» была иной, нежели сейчас. Как и в любом другом времени, так и в настоящем, «вечность» отражает не высказанную сущность эпохи, скрытую в надеждах и чаяниях людей, в предметах их окружавших, в чем-то, что разлито в воздухе, мимолетно отражается в чьих-то глазах, прячется в игре света и тени. Вечность не поддаётся точному описанию, вероятно находится за пределами образов, подобно тому как сквозит она между строк в стихах и витает над звуками музыки. Её под силу увидеть и донести лишь взгляду автора. Он — непосредственный участник и свидетель своей эпохи, но в отличие от прочих обывателей, ищет в повседневности нечто вневременное. Он стремится ухватить его в снимке, передать зрителю. В ход идут инструменты мастера — способность создать композицию, выделить основное и второстепенное, обратить внимание на то, где скрыта эта ускользающая от наших чувств вечность. Когда автору везёт, на отпечатке возникает особая плоскость восприятия — зеркало, фиксирующее не просто какое-то событие, но саму ауру застывшего момента, тонкое, глубокое чувство — дух эпохи.

Мир, в котором живём мы, мир, в котором жили наши предки, он важен для нас не только своей объектной и материальной стороной, но и субъектной. Всё, с чем сталкивается человек, становится достоянием субъективного опыта, окрашивается чувством эпохи и чувством личным. Даже в скупой на эмоции физике, навечно поселился пресловутый «кот Шрёдингера», что уж говорить о предметах обихода, и пространстве жизни в целом. Изогнутые ножки кресел, стоптанные сапоги, покосившиеся избы, полукруглые стога, повозки с кривыми колёсами, трогательный уют застолья вокруг самовара, грозное небо нависшее над древним городом, деревянные особняки с ностальгией по неведомой античности, сказочные парусные корабли, овеянные тайнами далеких стран — все не похожие друг на друга, каждый со своим характером и судьбой, материализованные «селфи» своих владельцев и мастеров их изготовивших, немые свидетели исторических перипетий, все они составляют субъектную часть пространства и времени.

Предыдущая эпоха характерна тем, что вещи наполнявшие её были созданы в основном простым ручным трудом. Вещи носили отпечаток тех людей, которые их изготовляли. Механистичность, потоковость практически отсутствовала. Мир был более человеческим и в чем-то более человечным. Развитие технологий сильно упростило нам существование. Лёгкость и упорядоченность с которой сходят с конвейера смартфоны, перенеслась и в субъектную область. Наше внутреннее пространство стало столь же предсказуемым и запрограммированным, как конвейер. Шаблоны наших эмоций измерены и режиссеру заранее известно на какой минуте какую эмоцию испытает зритель. Для пущей уверенности, он прибегает к испытанным приемам. У зрителя же уже имеется рефлекс и он срабатывает в отведённое для него время. Известны циклы, по которым обращается мода, известно, что именно нам удобнее и практичнее. Мы заложники смоделированного для нас субъектного окружения и это лишает нас главного — чувства собственного бытия. Этот процесс с каждым годом только нарастает, затрагивая все большие слои населения.

Современная тоска по утверждению себя в своём бытии находит выход в реконструкторских играх, где участникам предоставляется возможность одеть то, что одевали их предки, сделать одежду и другие атрибуты своими руками. Это выглядит как игра. Но тогда, раньше, когда бытие в большей степени зависело от рук и личного мастерства, все выглядело и чувствовалось иначе. Необходимость в утверждении своего бытия либо отсутствовала в таких масштабах, либо выражалась в чем-то другом. Но в чем?

Фотографов было немного, а те, кто осмеливались брать в руки камеру, обладали не только знанием оптики и химии, но и хорошим художественным вкусом. С одной стороны, фотографию не относили к разряду искусств, отдавая в этом предпочтение живописи. (Как выяснилось позднее, совершенно не важно как было создано изображение — путём покраски кисточкой холста или как-то иначе). С другой стороны, фотография многим казалась приговором живописи в её классическом понимании. Подобное потом происходило с кино и театром, а сейчас с компьютерными играми и кино. Но только сейчас, когда фотокамеры встроены в телефоны, смартфоны, компьютеры и прочие девайсы, и каждый снимает тысячи снимков в год и выкладывает их в сеть на всеобщее обозрение, становится очевидно, как редок настоящий художественный, а тем более документально-художественный снимок. Интернет переполнен пустыми гримасами «селфи», снимками годящимися лишь для семейных альбомов, псевдо-художественными «работами», в которых авторы путём наложения разнообразных эффектов пытаются казаться красивее реальности, псевдо-документальными, где гипертрофированно акцентируют социально-политические аспекты «на злобу дня». Все они похожи на переусердствовавших фальшивомонетчиков.

Ничто не заменит ни художественную фотографию, ни живопись, ни великое кино, ни магию театрального представления. Фотография признана искусством пусть с опозданием, но и великих мастеров живописи понимали не сразу и чаще всего уже после их смерти. Они-то сумели уловить капризную вечность, как насчёт нас?

Я как-то с особым уважением смотрю на людей берущих в руки старинный деревянный ящик на трёх ногах, похожий своим архаичным видом на треножники марсиан Уэлса, и из–под чёрной накидки делающих удивительные снимки нашего времени, как бы глазами тех, кто навсегда и безвозвратно ушёл. Старинное искусство фотографии оживает в руках наших современников. Я не знаю, это попытка поиска вечности или что-то иное, но это определенно вызов духов, смотрящих на нас с вами из исчезнувших миров. Может быть они шепнут нам тихонько что-то главное?