Мой дефлорированный рассвет — я твой извлечённый спазм. Без смысла и связи — я просто Мысль. Нелегальная проповедь. Спектакль самолюбования, доведённый до абсурда.

Загляни в мой холодный, потрёпанный будуар из засахаренных фантазий, эротических сказок, оргазмических спазм. В изнанку ковровой комнаты, в которой больше невозможно жить, в пыльный, заброшенный бункер, пропахший нафталином и старыми затхлыми запахами закрытых шкафов, не ношенной годами, одежды, протёртых до дыр, стен в отпечатках застеночных мыслемасс. Клиторно-кружевная пресность, ветхость и дряхлость, выцветшая застиранность. Мы такие, как есть, олицетворяющие дух поколения, вынутого из шкафа, залежавшихся на полке, фриков, пироманов-мессий, цветущих больным цветом, изгоев, дошедших до абсурда, продавшихся ужасно и эстетично, как дорогая элитная шлюха, твоя личная куртизанка по вызову, убоговаримая нимфоманка, изучающая себя до переизбыточных доз, создавшая в качестве эксперимента цифровую иконную лавку.

Моя повесть слишком приторно-пафосная. Мой хаос разструктуризирован, разгерметизирован, он словно дёготь — затекает во все щели, и грузно там оседает, не вымываясь до новых, скользких времён.

Моя харизматическая, стылая проповедь — как холодный расчёт, держи меня спелым, держи меня кислым, лакомым, размеренным куском, вырванным скриншотом из настоящего. Я продаю тебе свою жизнь, если что, обращайся, дам чёрную ссылку, разрешу посмотреть небольшое арт-промо, а затем заставлю ваши рыхлые конструкции распахнуться в оскале недоумения, ведь от арт-промо до арт-порно всего один шаг. Наш сеанс не увидят плебеи, он только для избранных, смысл действительно есть — их сразу множество, и ни одного, ничего конкретного, все разорванное, пустое, как паруса, продырявленные закатом, насквозь, до самого блеска переплетённых волокон, выцветшие репродукции, фотополотна, пропущенные через молд-каналы, через ускоренный вхс-шум, создавая эффект живого натяжения, протёртого розгами, слепка, вырезанного из какого-то неизвестного, изначального изваяния восприятия или мысли, осколка сна, случайной зарисовки, будто слабое, лёгкое предчувствие, сладостный отголосок, ностальгические ноты или пронизывающие крики, всё искажено, доведено до абсурда, загоревшееся яркой вспышкой сетевого оргазма, сетевой плесени, ретропраха. Ты смотришь в мои иконы, целишься дулом нового дня во вчерашний, прокисший салют, вчерашнюю чушь, содранную с Сестёр Новой Зари, как кожу, как школьную форму.

Они смотрят, но не могут ничего сделать, разве что оценить своим лживым likes.Ход моих мыслей строго контролируется, равно, как и их оборот, они слишком нелегальны, чтобы отдать их задаром.

А сейчас каждый твердит, что он бренд. Он бренд, а я — элитный ночной продукт, я — скисшее молоко на завтрак, манная каша перед сном, горькие пилюльки Доктора Клоуна.

Такую простую идею я вылизала до оправдательного совершенства, эксклюзива, довела суть до абсурда, доведённого до маразма — дикий сарказм, который просит за себя заплатить.

Эксклюзивные проповеди, массовые оргии, томные тени сношений, откровения из новой интерпретации библии, книги пророка, холодная, артхаус история с выцветшим хронометражем, мертвенные фигуры, шумовые полосы энергии, ледяные, винные, мраморные фактуры, морские блики, городские храмы, вечные кутежи — вечеринка столетия, пламенная оргия гниющего декаданса на обломках дошедшей до абсурда, переработки в век контентного потребления.

Ты либо зритель, либо творец, либо потребитель, либо всем хлеб дающий, не загораживай мне данные, сейчас я рискну разразиться, воды во мне много, лучше не пей, а то станешь, как в сказке — козлёночком. Не из того места попил, дорогой, теперь миазмы тебе обеспечены, ещё не поздно приглушить звук эфира, да вот незадача — Я Доктор Клоун, я больше, чем волны, я голос, засевший у тебя в голове рваным пунктиром, то вваливаясь, то вываливаясь, как обрезанный семитский фаллос.

Это моя тёмная некробиблия на кастанедовский лад.

Мы слагаем сказание ветра, перетекающего в огонь, в бескрайний отблеск рассветного солнца на терракотовом штиле воды.

На зданиях блевотина солнца тлеет протяжностью, как добившийся всплеска, мольберт, это моя разведённая в водке проповедь, но лучше — в мёртвой воде, она откроет тебе изначальное.

Я — творю закат из новых нитей, свитых из старых верёвок, будто бы это часть тела воина, его утёса, на котором он сладко спит, пока его не отправят в мусор, пока не поставят своё клеймо, но сейчас каждый может его купить.

Я сама уже стала нарезкой. Создала личность из новых кусков старого, однажды дефлорировав пафосом пряничные домики.

Сегодня утром я увидела в своих зрачках фиолетово-синий оттенок. Не знала, куда деваться от привкуса серы и прокисшего молока во рту, под химический выхлоп из заводских труб. Целый завод колёс взорвался. Твой запах запутался в моих волосах, будто пепел в корнях деревьев.

Ты целуешь мою слезу и старый мир осыпается кусками бетона и пыли, твои тёплые руки сжимают мои пальцы со следами засохшей крови.

Каждый жест — как театр. Погружайся в спектакль. На кончиках пальцев — сперма, меж пальцев — святая кровь, огонь топит воск, вынутый из наших ртов рассветным, декадентским всплеском.

Мой пыльный, заброшенный профиль — как заросший терновником, сад.

Пока ты пробирался ко мне через углы, иглы и плесень — получил боевое крещение, боевые шрамы, и заодно сам оброс цвелью, чтобы обрести её мощь, так ты ко мне и добрался — скисшим, подцветающим вином из твоего личного виноградника, оплетающего Дом Мёртвых.

Мои райские бутоны в нём — это сопла, я всю жизнь пишу книгу мира, записывая отсканированные детали, что-то не выдержит натиска времени, что-то сгниёт, что-то осыплется пылью, а что-то сгорит, выделив жар для моих ремейков. Подобно богу, я уничтожаю прошлое в шредере, рву электронные файлы на тысячи битов, смешивая эти нарезки друг с другом в рандомных комбинациях, обновляя старое, я научилась обманывать старость, очищая мысли, я создаю ритмичный трейлер, бархатную, заплесневелую плёнку. Да, я просто мошенник века, авантюрист, мерзкий распутник, впадающий в крайности, создающий из своих мыслей причастия с помощью словарной алхимии, перерабатывая в шредере багаж прошлого, доводя его до совершенства абстрактных полотен, чтобы выставить в музее нелегальные мысли самораспада. Я хочу, чтобы кто-то влюбился в мою гадкую пустоту, в плохую репутацию низшего сорта с низким качеством. Я попросту взял зарю, и распял её на кресте, просто так, за likes в сети.

Я — как наркотик или бордель — сперва надо заплатить за вход, лишь затем получишь заявленное удовольствие, гарантированный эстетический кайф от внезапного всплеска обычно остающихся неактивными, областей мозга. Ты отравился. Поздравляю. Теперь ты официально мой.

В будуар — заходи — поиграй. В сад райских цветов — заходи, потрогай.

Ржавым чахоточным гулом выплёвывай кровь, давись в слизких проекциях, вероятность ближе к нулю и он продолжает падать.

Я ввергаюсь, а ты смотри, слушай, облизывай, глотай, терпи, шлюха, вшивый отброс столетия, жалкий, сморщенный, заношенный и немодный, негодный уже как десятки лет, и вдруг, откуда ни возьмись, появляется он, как немая зараза, которой ничего толком не сделаешь, но она есть, и никуда от неё не спрятаться, каждый жаждет себя изолировать, но миазмы сильнее отстранённых опасений, неорганическое чрево Бога теней и его миазматические обломки чёрных каналов, тонких чёрных разломанных нитей, обходные пути, чтобы ото всех скрыться, рискуя при этом быть поглощённым архонтом, хотя если принять меры предосторожности, сами архонты тебя не заметят, если ты предварительно выведешь из самого себя встроенную теневую программу.

Образы не могут взяться из ниоткуда, мы есть то — что нас окружает, мы сами создаём окружение своего томного распада, сами позволяем себе медленно гнить, разлагаться на фоне чужих высот, консервируя себя на дне, плесневелым, опавшим сортом мёртвой новеллы.

Гордость — не для героя, гордость для их врагов, для тех, кто не имеет особый вес, как на вес золота, была раньше такая потрёпанная истина, и их много, как старых добрых, затёртых шагами, ковров, преимущественно красных и коричнево-чёрных, яркие, богатые, будь они на полу где-то у падишаха, но выглядели убого, до вульгарности ярко среди книжных шкафов и хрустальных обломков древней, прогнившей роскоши, жалкие ноющие скарбы собирающие пыль, мещанские оккупанты, сгруженные в мешок, оставить — глупо, но жалко выбросить, так и мечешься, не зная что предпринять, и в итоге принимаешь решение поставить все вещи в угол, до лучших времён, до надоедливого «почти», но это пустые действия, ведь кина не будет, и ты знаешь это заранее, но всё равно идёшь на сеанс, лелея надежду — а вдруг — вот оно, типичное целлофановое мышление цепной, остаточной молодёжи, переживающей век в бараках — вечные пережитки, типично ментальные представители своего искоренённого.

Горячий пост стынет, сударь, иди, займи своё законное место, пока оно кем-то другим не нагрелось, кем-то другим не досталось в наследство, будто осенние листья в прелую смятку, закатные орбиты подкосившихся сатурновых глаз, ароматы глазного яблока с червивым белком беспощадной истины. Ешь. Это твоя утренняя шелуха праздника, на десерт — немного скисшего вина и подгнивший бархатной чернотой, виноград. Раскроем рот творцу и бросим виноградинку в уста, пусть запоют холодным свинцом налитые глаза. Всё то, о чём мечтает этот глупый призрак, давно утративший как честь, так и доспехи, такой себе Онегин, в костюме фрика из конца восьмидесятых, давно истлело, остался только дым от костра, ифритовый пепел, мраморный прах, мещанская готика, терпкая плесень. Поглощай хрупкий мрамор крошащихся изваяний, падающих скульптур, вдыхай гулкий их тлен, до самого искомого дна, по горло, по кровавую матку.

Я ебашу свою широту, пока ты дремлешь. Это только слова, ледяная, скользящая история, оставляющая о себе лишь атмосферу на память совершенно помпезным, приторным послевкусием книг бытия, трактатов, апокрифов, собранных невпопад, как наши вечные кутежи.

Я — прострация — слушай мой мерный беззвучный гул, пришвартуйся в искомое дно нелегальных мыслей, менструально емко, максимально метко, втертым технооргазмом в белую Венеру из света — в хрустальный грааль, с дырявым дном, впитывающим ветхий завет.

На советский, оттраханный мной, хрусталь наслоился вирус, вобравший кровью зарю и истрёпанное писание, на его прохладной ребристой плоти до сих пор хранятся отпечатки моих ритуальных оргазмов, следы моих окровавленных поцелуев, слепки безликих, святых ликов, застывших в холодной, апокалиптической святости.

Я заряжаю их святым оргазмом, менструальной кровью и болью, некротически-порочная, как радиация, поражающая и разрушая всё на своём пути, а ты тот, кто нажал на эту красную кнопку, в лике святого оргазма отражён погибающий мир, протяжный и выцветающий, как плесневелое полотно рассвета с запахом ног Бога. Мы заражены этой синькой, краской обесцвеченных небес, слишком смытые, как холстина под клеймом первородных вибраций, выжженных санскритом под пальцами. Я дефлорирую рассветом эти выцветшие, спящие небеса и соберу у них первую кровь на простыни.

А самая лучшая простынь та — на которой можно бесконечно чертить графику слов. Форматом строгого дозирования, мелкими порциями, концентрированными фракциям, мысль сама приходит, сама складывается, и когда она приходит — держи наготове блокнот, эта мысль тебе пригодится, из неё ты составишь спектакль. На рассвете листы блокнота пахнут самыми бордовыми розами, какие только бывают, их свежей, отдалённой сыростью, провалами в неглубокий апперкот.

Новый формат обеспечен. Ты приглашён на мой личный, искомый спектакль, смотри моё искомое дно, как молд муви, поглощай мои мысли, как нелегальный наркотик. Я пишу книгу откровений. Это книга пророчеств, книга-загадка, профили-паззлы, терпкая мешанина из ощущений и слов, символизм, стилистическая обёртка, золотое сечение, градации цвета, совершенные линии форм, и когда ты видишь, как всё сложилось, ты трепещишь.

Здесь каждая фраза — как храм. Входи в него и молись. Пришвартуйся на Алтарь неги Моего тела, оставляя все лишнее на пороге моей Мечети, Мекки Забвения, здесь я — единственная госпожа и куртизанка, единственная богиня.

Это моя виртуальная сказка, новая онлайн-проповедь из нелегальных мыслей, мёртвых новелл, эра Искомого Дна, Декадентская плесень, новый закатный движок, остывающая культура, красочный дисбаланс, яркие блики, пересвеченные абсурдом, пафос, доведённый до выцветшего гниения помехами вхс-частот.

Цельность нарушена. Цветность исчезла. Ищи меня там, где сгорает пурпур. Я — сладкое обещание. Входи в меня, как в храм, и молись. Причащайся безликим пафосом нелегальных мыслей Богини Слова, Сестры Новой Зари.