Я отмеряю время до твоего прихода опущенными водными.

Заходи, поиграй.

В декаданс из шкафчика — Нарния с кокаином и шлюхами.

Твоя эстетическая порно-сказка, смазанная смазкой и вазелином.

Оглянись вокруг. Тебя ебут, детка.

Бог давно в коматозе. Он обдолбался и спит. Каждое его действие заслуживает кисти художника

Властно и желанно.

Все они ссали, да, апостолы ссали на этот мир с высокой колокольни.

Твои чёрствые веки сминаются, и облатками падают в разинутые лживые рты, сочащиеся слюной.

В моём бумажном театре тлеет твой труп на костре.

Если бы Фауст был кочевником, мы бы обвенчались и развеяли прах по ветру.

А теперь мы с Иисусом развеемся вместе.

Апостол Павел предал меня. Иуда меня подвёл. Змей разочаровал. Я всем им верила, мои корни мне отслужили, это мерило власти будит много и крови и соплей, солнца и пота, много грязи и грусти.

Святой Андрей оказался подделкой.

У каждого из нас были свои апостолы, и оба — мужчины.

Женщинам я не доверяла, но когда-то в одной даже видела черты Иисуса в солнечном свете сквозь прорези клёнов. Там мы любили играть. Мы были такими невинными, хоть и хотели казаться себе грешницами. А сейчас мы прожжённые, как дыры на лоскутах, наша вуаль тьмы полна ожогов.

Наши игры на кладбищах, наши страстные игрища, синтетическое вино из нижних кварталов, медная желчь.

Я хочу поиграть с тобой в музу.

Святой Николай никакой не святой, просто наши пути не сошлись.

Мой принц оказался плохим парнем, но именно такого я всегда и хотела. У моего принца ядовитая кровь. И уже не важно, сказка это или порно. Быть может, порно сказка, или святой подтекст.

Виноградные лозы струятся распятьем, две ржавые ветви, две петли от мира, ты видишь, как осень распяла себя вдоль озёр? Всё тот же напиток, всё то же вино. В устах зажат закат как кляп.

Мы здесь гниём и тлеем будто прах. Пора расправить крылья, ибо в коконах зреет новое семя, здесь и сейчас, в отраженье безликих кубков, ловящих закатные блики.

Я растворяюсь во всех мирах, под стеклом, размазана, как клиническая кровь. В тебе накаляется след моих снов. Моих перегруженных данных хватит для нескольких династий, нескольких поколений.

Я выхожу на свет, сминая все обличья, как паруса, что некогда неслись в закат.

Все спрашивают кто мы, а мы — сны безлюдного острова, сны бездетного мира, стоящего на мели.

Я вхожу в этот мир как озябший ребёнок, который впервые ступил босиком на снег.

Кровать высасывает из кокона соки воспоминаний.

Мои сны увиты сонной верёвкой. Мои мысли холодны, как сталь, резки и размыты. Это помехи тишины, смотри на серый экран ненастроенного канала. Канала, который умер.

Мы с тобой словно сироты, сироты которых целый мир бросил, мы не ответили ему взаимностью, когда он нас приглашал, мистер мир, видите ли, обиделся и выдал нам сносный рандом, не плохой, но и не хороший, да, как и все пути, но кого-то ведь одаривают златом, а кого-то мытарством. Мы одни, мы сироты мира, который сияет, МЫ мытари крёстного знамени.

Либо прокачаемся, либо умрём, помнишь? Теперь мы вдвоём и нас некому остановить.

Кто выгодно продаст себя, если не шприц? Особенно если в нём есть содержимое?

Кому нужна криогенная капсула?

Храм Криогенного прихода — гиперболизация моей раздутой, безмерной, ленной тоски.

Мы замкнуты здесь, уснули, как джины в пыльных, оплавленных воском, бутылках, в гниющих апартаментах, сами гниём, прожигая жизнь ради маленького кайфа, погружаясь всё глубже в пропасть. Я — как выщербленный прибоем песок, на мне потоптались поутру собаки и рыбаки. Я такой усталый и чахлый.

Двойной комбо-захват и я в зените. Меня душит закат розовой петлёй горизонта.

Будто прожита жизнь, до дыр переношена, перекошена.

Теперь я просто гнил и смят руинами из снов, и кровавыми печатями с моей плащаницы. Испей моих ран, перевяжи себя. Снова сочится медный мед. Снова протекает изнанка — разрыв прямиком из чистилища. В твоих устах два мира в восходах горят. Закат запутался в виноградных лозах. Вино стекает по её устам, стекает на грудь, тонет в раскрытом оке бога.