В 1928 году Джордж Оруэлл жил в рабочем квартале в Париже и работал посудомойщиком в местном отеле. Тогда же ему пришлось испытать на себе последствия безработицы. Чуть позже уже в Лондоне он присоединился к толпам маргинализованных бродяг. В 1932 году вышла книга “Down and Out in Paris and London” , в которой он рассказывает об этих событиях. Ниже предлагаю вам перевод двух глав, в которых он строит теории о бессмысленном труде и легко предотвратимом страдание. В заголовке использовано одно из рабочих названий книги, не принятое издателем.

Перевод выполнен в рамках и по нужде проекта (Критические Лакуны) [https://lagunalacunae.substack./]

Глава XXII

Я хочу представить своё мнение, какова бы ни была его ценность, о жизни plongeur, парижского посудомойщика. Стоит только задуматься и кажется странным, что тысячи людей в таком современном городе проводят все часы своего бодрствования, натирая посуду в раскалённых подземных камерах. Я поднимаю вопрос о том, почему их жизнь продолжает идти так: какой цели она служит, кто и почему хочет, чтобы она продолжалась. Моё отношение по этому вопросу не сводится к пустому нигилизму и бунтовству. Я хочу выяснить обществеенную значимость жизни plongeur.

Думаю, начать нужно с признания, что plongeur — один из рабов в современном мире. Это не значит, что его надо оплакивать, ведь его жизнь проще, чем у многих других рабочих физическего труда, и всё же он не стал бы более закабалён, если бы его покупали и продавали. Его труд изнурителен и лишён искусства; его зарплаты хватает только на выживание; выходные у него появляются только после увольнения. У него нет возможности жениться, а если он и женится, его супруге тоже придётся устроится на работу. Только удача может спасти его от этой жизни. Единственная перемена, доступная ему, —это тюрьма. Прямо сейчас в Париже люди с учёными степенями моют посуду по десять-пятнадцать часов в день. Нельзя сказать, что дело в том, что они ленятся, ведь ленивые не стали бы plongeurs; они просто оказались в ловушке рутины, не оставляющей возможности для мысли. Если бы plongeurs задумались хоть ненадолго, они бы уже давно организовали профсоюз и устроили бы забастовку, чтобы добиться лучших условий. Но они не думают, потому что у них нет на это свободного времени; жизнь сделала из них рабов.

Вопрос в том, почему это рабство до сих пор ещё существует. Обычно считается само собой разумеющимся, что есть веские причины для существования всякой работы. Увидев, что кто-то берётся за неприятную работу, мы быстро заключаем, что она совершенно необходима. Тяжело работать на угольной шахте, но это необходимо: нам нужен уголь. Работать в канализации неприятно, но кто-то должен работать в канализации. Так же и с трудом plongeur. Некоторым приходится есть в ресторанах, поэтому другим приходится мыть посуду по восемьдесят часов в неделю. Так уж устроено наше общество, поэтому не стоит задавать никаких вопросов. Но именно на этом стоит остановиться.

Так уж ли необходим нашему обществу труд plongeur? Наше смутное ощущение, что это «честный» труд, вызвано тем, что эта работа неприятна и тяжела, а наше отношение к тяжёлому труду напоминает поклонение. Увидев, как кто-то срубает дерево, мы тут же заключаем, что он удовлетворяет общественную потребность, просто из–за того что он напрягает свои мышцы. Нам не приходит в голову, что он может срубить прекрасное дерево, чтобы поставить на его место ужасную статую. Я уверен, что так же обстоит дело и с plongeur. Он зарабатывает себе на хлеб в поте лица, но из этого ещё не следует, что он приносит кому-то пользу. Возможно, он занят в производстве роскоши, которая очень часто и не роскошь.

Чтобы представить себе, что такое нероскошная роскошь, приведу в пример крайний случай, который едва ли можно встретить в Европе. Подумайте о рикшах или лошадях в упряжках-гарри. В любом городе на Дальнем Востоке сотни рикш. Это грязные и тощие оборванцы, на которых из одежды только набедренные повязки. Некоторые из них серьёзно больны. Некоторым уже больше пятидесяти. Они тянут повозки бесконечные мили; они идут в любую погоду, обливаясь потом и опустив голову в землю. Когда пассажирам кажется, что они недостаточно расторопны, они называют их bahinchut*. Они зарабатывают по тридцать-сорок рупи в месяц, а через несколько лет они уже отхаркивают свои лёгкие. Лошади, которых запрягают в гарри, всегда наводят ужас. Лошадей на эти повозки продают за гроши, когда считают, что им осталось всего несколько лет. Их новые хозяева считают, что животное можно накормить кнутом. Их работа исчисляется своего рода уравнением. Сумма кнута и еды равна энергии: обычно на кнут приходится шестьдесят процентов, на еду — сорок. Порой хомут натирает им шею так, что в итоге они тянут повозку на живой плоти. Их всё ещё можно заставить работать, если удастся стегать так, что боль от ударов перевесит боль от упряжки. Правда через несколько лет хлыст перестаёт приносить какую-либо пользу; тогда лошадь отдают живодёрам. Это всё примеры ненужного труда, так как нет никакой необходимости в работе рикши или гарри. Они существуют только из–за убеждённости западных господ, что ходьба — непристойное для них занятие. Это роскошь, и как знает всякий, кто когда-либо пользовался их услугами, это роскошь очень низкого качества. Они предоставляют очень мало удобства за счёт непомерно огромного страдания людей и животных.

*Точного аналога этого слова нет во французском языке. На хинди bahin значит «сестра», а chut означает «половой орган». Называя кого-либо bahinchut вы милостиво напоминаете ему о своём теснейшем знакомстве с его сестрой. Barnshoot — это английское слово того же происхождения. В употреблении английских солдат оно потеряло своё изначальное значение. — Прим. к франц. изданию. — Значение подтверждает словарь английского сленга https://greensdictofslang.com/entry/vqkaw2i —прим. перев.

Так же всё обстоит и в случае plongeur. По сравнению с рикшей или с лошадью-гарри, он живёт в царских условиях, но его случай такой же. Он раб в отеле или в ресторане, в котором он работает, но его рабство бесполезно. В конце концов, неужели нам действительно нужны большие отели или шикарные рестораны? В этих предположительно роскошных местах можно встретить только дешёвое и неубедительное подобие роскоши. Сложно найти кого-то, кому нравятся отели. Некоторые рестораны не так уж и плохи, но за те же деньги можно купить еду куда лучше в частных домах. Несомненно, нам нужны отели и рестораны, но не такие, в каких сотни людей вынуждены трудиться в рабских условиях. Большая часть труда в них затрачивается не на сами услуги, а на украшательства, которые выдаются за роскошь. Шикарные в данном случае не рестораны, а виллы, которые покупают себе хозяева этих ресторанов. Они единственные, кому это всё выгодно: рабочие же вынуждены работать больше, а потребители — больше платить. По сути своей «шикарный» отель — это место, в котором сотни людей трудятся как ослы, чтобы две сотни людей могли втридорога заплатить за ненужные им вещи. Если избавиться от всего этого вздора в отелях и ресторанах и просто делать работу эффективно, рабочий день plongeurs сократился бы с десяти-пятнадцати часов до шести или восьми.

Предположим,что мы твёрдо установили, что работа, на которой занят plongeur, бесполезна. Тогда встанет вопрос, почему хоть кому-либо нужно, чтобы он продолжал работать? Я считаю, необходимо идти дальше непосредственных, экономических объяснений, и поразмыслить о том, может ли сама мысль о том, что некоторым приходится жить, весь день натирая тарелки, приносить кому-то удовольствие. Потому что вне всякого сомнения некоторым людям, а именно хорошо устроенным людям, приятны такие мысли. Катон писал, что раб должен работать, когда он не спит. Неважно, есть ли нужда в этом труде, раб должен трудиться , ведь работа всегда полезна; по крайней мере, так в случае рабов. Эта вера сохраняется до сих пор и создаёт горы ненужной возни.

Я думаю,что инстинктивное желание сохранять бесполезную работу сводится к страху перед толпой. Толпа (так обычно размышляют) состоит из жестоких животных, которые опасны, если их ничем не занять; иначе они могут найти время на размышления. Богач, если вам удастся найти среди них такого, кто будет с вами честен, при разговоре об условиях труда, скажет вам что-то подобное:

«Мы знаем, что нищета связана с неудобствами; в действительности, наше богатство позволяет нам отградиться от нищеты и наслаждаться мыслями о её тягостях. Но не думайте, что мы станем с этим что-либо делать. Нам жаль, что вам, низшим классам, приходится так тяжело, так же как нам жаль собаку, страдающую от лишая. Но мы будем отчаянно бороться против любого улучшения вашего положения. Нам представляется, что вам куда безопаснее в нынешнем положении. Нынешнее устройство общества нам по душе, и мы не станем им рисковать, давая вам свободу, даже если речь идёт о сокращении рабочего дня на час. Итак, дорогие братья, вам нужно ещё потрудиться, чтобы оплатить наши поездки в Италию, так что за работу, и будьте вы прокляты.»

Особенно часто такое отношение можно встретить среди образованных; об этом вы можете прочитать в сотнях их сочинений. Мало кто из образованных располагает меньше, чем , скажем, четырьмястами фунтов в год, поэтому они естественным для себя образом встают на сторону богатых. Они так же уверены, что свобода, предоставляемая бедным, будет угрозой для их собственной свободы. Убеждённый, что альтернативой этому миру может быть только наводящая ужас Марксистская Утопия, образованный класс предпочитает, чтобы всё оставалось как есть. Ему, может быть, не очень-то нравятся богатые, но даже и самый грубый среди них кажется интеллигенту менее опасным для сохранения его удобств, более похожим на него самого, чем любой бедняк. Отсюда и страх предположительно опасной толпы, из–за которого почти все образованные люди наших дней придерживаются консервативных позиций.Страх перед толпой — это суеверный страх. Он основан на предоставлении о мистическом и фундаментальном различии между богатыми и бедными, будто это две расы, как чёрные и белые. В действительности же никакого различия нет. Богатые и бедные различаются только доходами и ничем другим, а среднестатистический миллионер — это такой же среднестатистический посудомойщик, только в новом костюме. Поменяйте их местами и вуаля: кто принц, а кто нищий? Все, кому довелось общаться с бедными людьми на равных, хорошо это понимают. Но проблема в том, что образованные и разумные люди, те, от кого и ожидались бы более мягкие взгляды, никогда не общаются с бедными. Что знает большинство интеллигентов о бедности? У меня есть сборник стихотворений Вийона, в котором редактор посчитал необходимым добавить поясняющую сноску к строке «Хлеб видят они только выставленным на окнах». Даже такая обыденность как голод далека от опыта интеллигентов. Вполне закономерно тогда, что из этого неведения вырастает суеверный страх перед толпой. Образованные люди представляют орду недолюдей, которым свобода нужна, только чтобы вынести всё ценное из жилища честных людей. Ограбив дом образованного человека, бедняки сожгут его книги, а его самого отправят за станок или драить унитазы. Вот он и думает: «Что угодно, любая несправедливость оправдана, лишь бы не спускать эту толпу с поводка» . Он не понимает, что нет разницы между массами богаты и бедных, а значит вопрос об освобождении уже давно разрешён. Толпу уже выпустили, и она — то есть богачи— использует свою власть, насаждая в этом мире невероятную скуку в формате «шикарных» отелей.

Подведём итог. Plongeur — это раб, причём раб, которому не нашли толкового применения и назначили на в целом бесполезную работу. Его заставляют работать из смутного убеждения, что он станет опасен, если у него появится свободное время. А образованные люди, которым следовало быть на его стороне, принимают положение дел, потому что ничего о нём не знают, а потому боятся его. Я говорю это всё о plongeur, потому что именно его положение я рассматривал в этой главе; это относится к значительному числу других работников. Это лишь мои соображения о главных фактах жизни plongeur, которые я привожу вне отношения к вопросам экономики. Вне всякого сомнения, здесь много очевидного. Я лишь привожу пример мыслей, которые приходят в голову после работы в отеле.

Глава XXXVI

Я хочу изложить свои соображения о бродягах в целом. Стоит только подумать, и придёшь к выводу, что бродяги — странное явление, и в нём стоит разобраться. Странно, что существует целое племя скитающихся людей, в которое входят десятки тысяч людей, снующих туда-сюда по Англии подобно Вечному Жиду. И хотя этот случай непременно следует рассмотреть, к самому рассмотрению не подойти, не избавившись от определённых предубеждений. Корень наших предубеждений в том, что мы верим, что всякий бродяга — это преступник. В детстве нам всем говорили, что бродяги — это преступники и это заложило в нас идею о типичном бродяге: это противное и довольно опасное существо , он скорее пойдёт на смерть, чем на работу или в баню, он всегда ждёт возможности ограбить наш курятник, а его желания ограничиваются попрошайничанием и пьянством. Этот чудовищный бродяга — продукт нашего воображения, но от него непросто избавиться. Само слово «бродяга» вызывает у нас этот образ. А вера в него скрывает от нас действительно важные вопросы бродяжничества.

Возьмём наиболее важный вопрос: почему вообще существуют бродяги? Это очень интересно, но совсем немногие знают, что заставляет бродяг постоянно скитаться. А из–за веры в чудовищного бродягу появляются самые невероятные теории. Предполагают, например, что бродяги постоянно в пути, чтобы избежать необходимости трудиться, чтобы им было легче попрошайничать или подбирать случай для преступлений. Говорят даже — и это наименее вероятно — что бродяги просто любят это дело. В одной книге по криминологии мне довелось как-то прочитать, что бродяги — это пережиток более ранней кочевничей фаза человеческого общества. И все эти теории игнорируют причину, которая должна быть совершенно на лицо. Конечно, бродяги не пережиток прошлого, ведь точно так же пережитком можно было бы назвать путешествующего торговца. Бродяги бродяжничают не из любви, а по той же причине, что машины держатся левой стороны дороги; так уж сложилось, что существует закон, обязующий их поступать именно так. Всякий неимущий, не находящийся на призении церковного ухода, имеет право ночевать только в ночлежках при рабочих домах (casual wards), а эти институции пускают только на одну ночь раз в месяц. Для бездомных это значит, что они вынуждены всегда перемещаться между рабочими домами. Они скитаются, потому что по закону выбор стоит между постоянным движением и голодной смертью. Но нас приучили верить в чудовищного бродягу, поэтому мы готовы поверить в то, что всяким бродягой движут коварные планы.

Лишь немногое в образе чудовищного бродяги имеет отношение к действительности. Возьмём, например, общепринятое представление о том, что бродяга — очень опасный персонаж. Ещё до всякого опыта столкновения с бродягами можно априорно констатировать, что лишь некоторые бродяги опасны, уже по тому, как с ними обращаются. Ночлежки принимают до ста бродяг за ночь, причём для этого нужен труд лишь трёх работников. Они невооружённых человека не справились бы с сотней бандитов. Когда видишь, как грубо чиновники из рабочих домов обращаются с бродягами, сразу становится ясно, что они самые разбитые и послушный существа на планете. Или, например, очевидно ошибочное убеждение, что бродяги все поголовно пьяницы. Несомненно, многие бродяги при первой же возможности согласились бы выпить. Но у них никогда не бывает такой возможности. Сейчас в Англии бледная разбавленная жижа, в которой от пива только название, стоит не меньше семи пенсов за пинту. Чтобы этим напиться, придётся отдать не меньше полукроны,а полкроны — это деньги, которых у бродяг никогда и не бывает. Представление о том, что бродяги — громогласные и опасные паразиты на теле общества («тунеядцы») не совсем безосновательно, но относится лишь к незначительному проценту от всей массы бродяг. Преднамеренный и циничный паразитизм, описанный Джеком Лондоном в его книгах про Америку, не встречается в Англии. Англичане — это стыдливый народ, убеждённый в порочности бедности. Невозможно себе представить, чтобы англичанин самовольно сделался бы паразитов, и этот менталитет не изменяет себе после увольнения. И впрямь, если помнить, что бродяга — это всего лишь англичанин, принуждённый законом к жизни в дороге, образ чудовищного бродяги тут же исчезает. Я, конечно, не утверждаю, что большинство бродяг — прекрасные люди;я лишь говорю, что это такие же люди как все. Если многие из них хуже обычных людей, то это результат их бедственного существования, а не его причина.

Поэтому обычное в случае бродяг отношение «получили, что заслужили» к ним так же неоправданно, как и к людям с инвалидностью. Стоит это понять, и ты начнёшь ставить себя на место бродяги и понимать, как он живёт. Эта жизнь невероятно бесполезна и к тому же приносит много страданий. Я описывал уже ночлежки рабочих домов — в них и проходит день бродяги — но необходимо особо выделить три беды бродяг. Первое — это голод, почти неизбежна доля бродяги. В рабочих домах дают порции, которые наверняка и не рассчитаны на то, чтобы их хватало на день, а всё остальное можно получить только попрашайничеством, то есть в нарушение закона. В итоге все бродяги разлагаются от недоедания; посмотрите на людей, толпящихся у ночлежки, и сами всё поймёте. Вторая беда жизни бродяги — кажется, она сильно меньше первой, но на втором месте оно держится прочно — это полное отсутствиеконтактов с женщинами. Об этом надо сказать подробнее.

Бродяги отсечены от женщин, во-первых, потому что среди них очень мало деннщин. Можно было бы предположить, что среди бездомных равно представлены люди обеих полов. Но э это не так, можно даже сказать, что на низших ступенях общества стоят только мужчины. Приблизительное соотношение мужчин и женщин среди бездомных видно на данных, опубликованных Советом Лондонского Графства по результатам контрольного выезда, проведённого 13 февраля 1931 года:

На улицах города ночуют 60 мужчин и 18 женщин; (эти числа должны быть преуменьшением. Соотношение же, скорее всего будет таким же — прим. Оруэлла.)

В приютах и не зарегистрированных в качестве отелей организациях: 1057 мужчин, 137 женщин;

В склепе церкви Святого Мартина-в-Полях: 88 мужчин, 12 женщин;

В ночлежках СЛГ: 674 мужчины, 15 женщин.

Итак, к благотворительным организациям мужчины обращаются приблизительно в десять раз чаще женщин. Причина, вероятно, заключается в том, что мужчины сильнее страдают от безработицы, чем женщины; кроме того, у женщин есть замужество как ещё одна возможность избежать бродяжничества. Для бродяг это значит, что они вынуждены жить в воздержании. Само собой разумеется, что бродяге, которому не удалось найти женщину среди равных себе, женщины с более высокой ступени общества — даже немного более высокой — для него недостижимы, как звёзды. Не стоит даже обсуждать, почему это так, но вне всяких сомнений, что женщины не станут снисходить до мужчин, которые намного их беднее. Бродяга, таким образом, приговорён к воздержанию сразу, как он выйдет на дорогу. У него нет надежды на то, чтобы жениться, найти девушку или на какую-то другую близость с женщинами, единственная его возможность — проституция, если у него накопится несколько шиллингов.

Очевидно, к чему это должно приводить: к гомосексульным связям, например, или к отдельным случаям изнасилований. Но глубже этого проходит разрушительное воздействие на мужчину осознания, что он никем не рассматривается как потенциальный муж. Половое влечение — одно из основополагающих составляющих человеческого существования. Оставшись без его удовлетворения, человек оказывается под угрозой такого же морального разрушения, как и при голоде. Злостное воздействие бедности не в том, что она приносит страдания, а в том, что она разлагает человека духовно и физически. И нет никаких сомнений, что в этот процесс вносит свою лепту половое воздержание. Оторванный от женщин, бродяга чувствует себя таким же униженным, как безумцы. Никакое унижение не может нанести больше урону самоуважению человека.

Последнее великое бедствие жизни бродяг — это навязанное безделие. По устройству наших законов, бродяга, не находящийся в пути, оказывается в тюремной камере; в промежутках между этими занятиями он лежит у ночлежки в ожидании её открытия. Очевидно, что это удручающий и разрушительный образ жизни, особенно для людей без образования.

Кроме всего перечисленного, можно назвать много меньших проблем. Если ограничиться только одной, стоит сказать о неотделимом от жизни на дороге неудобстве; в типичном случае у бродяги нет одежды, кроме той, что надета на нём, его обувь чаще всего ему не по размеру и в добавок ко всему ему не доводится сесть на стул на протяжении многих месяцев. Но самое главное: страдания бродяги совершенно бесполезны. Он живёт поразительно неприятной жизнью, и эта его жизнь ничему не служит. Сложно было бы вообразить более тщетную жизнь, чем та, что проходит в пути от одной тюрьмы к другой, когда по восемнадцать часов проводятся в камере или на дороге. В Англии не меньше нескольких тысяч бродяг. Каждый день они тратят неисчислимое количество энергии, которой хватило бы на то, чтобы вспахать тысячи акров земли, построить сотни миль дорог или выстроить десятки домов, просто на бесполезную ходьбу. Каждый день они суммарно тратят не меньше десятилетия на разглядывание стен тюремных камер. Государство тратит на них не меньше фунта в неделю на человека, и эти траты никак не возвращаются. Они ходят кругами от ночлежки к ночлежке будто в какой-то бесполезной игре, их передвижение и не было задумано как что-то, от чего может быть польза хоть для кого-нибудь. Закон поддерживает ход этого процесса, а мы настолько к этому привыкли, что и не удивляемся этому. Но это очень глупо.

Поняв всю тщетность жизни бродяги, мы должны задаться вопросом, можно ли сделать что-либо, чтобы её улучшить. Очевидно, можно было бы сделать более удобными ночлежки, и этот процесс понемногу уже идёт. За последний год некоторые ночлежки перестроили — если верны сообщения, некоторые из них уже не узнать — и сейчас обсуждаются, стоит ли провести это повсеместно. Но так не дойти до ядра этого вопроса. Суть в том, что нужно понять, как превратить бродягу из замученного скукой полуживого скитальца в уважающего себя человека. Этого не сделать, лишь обустроив их пристанища поудобнее. Даже если ночлежки будут купать бродяг в роскоши (этого, конечно, никогда не случится), их жизнь всё равно будет потрачена зря. Они всё равно будут нищими, оторванными от брака и домашнего очага; они так же будут лежать мёртвым весомна плечах поддерживающих их сообществ. Бродяг необходимо вывести из нищеты, дать им работу — не просто ради того, чтобы у них была работа, а с целью дать им возможность приносить и получать пользу. Сейчас в большинстве ночлежок бродяги совсем не работают. Когда-то их заставляли дробить камни за еду, но с этим пришлось прекратить, когда они надробили столько камней, что оставили каменотёсов без работы на несколько лет. В наши дни им не дают работы, потому что, как кажется, их нечем занять. Тем не менее, есть очевидный способ занять их чем-то полезным: можно разбить грядки при каждом рабочем доме и отправлять каждого явившегося туда работоспособного бродягу трудиться в огород. Урожаем можно будет кормить бродяг, и даже в худшие годы это будет лучше, чем их нынешний рацион из хлеба с маргарином и чая. Скорее всего, ночлежки не смогут перейти на полное самообеспечение, но так можно будет покрыть значимую часть расходов и в долгой перспективе это почти наверняка будет выгодно. Нужно помнить, что при нынешнем положении бродяги потеряны для страны: они не только не работают, но и теряют своё здоровье из–за нездорового питания; в этой системе растрчиваются деньги и жизни.Поэтому стоит опробовать схему, по которой бродяги получают еду более высокого качества, частично самостоятельно её выращивая.

*Справедливости ради надо добавить, что некоторые ночлежки были недавно усовершенствованы, особенно в том, что касается условий сна. Многие из них всё же ничуть не поменялись, особенно в том, что касается питания.

На это можно возразить разве что тем, что такого рода огород не продержится на непостоянном труде. Но нет никаких причин сохранять закон, обязывающий бродяг каждый день ночевать в новом месте; пусть они живут и работают на одном месте месяц или даже год, если для них будет работа. Постоянное передвижение бродяг создаётся законами. Сейчас бродяга приносит только расходы, поэтому каждый рабочий дом стремится как можно быстрее сбросить его на следующее место; так и появилось правило одной ночи. Если он возвращается в ночлежку раньше, чем через месяц, он попадает в заключение на неделю, поэтому не желающие сидеть в тюрьме бродяги вынуждены постоянно быть на ходу. Но если бы он мог предложить свой труд рабочему дому, а рабочий дом давал бы ему хорошую еду, всё поменялось бы. Рабочие дома стали бы частично самодостаточными институциями, а бродяги понемногу устроились бы на разных местах, перестав тем самым быть бродягами. Они стали бы заниматься чем-то полезным, получать неплохую еду и жить на одном месте. Если эта схема сработает, они смогут вылезти из нищеты и даже рассчитывать на брак и достойное положение в обществе.

Это лишь приблизительный набросок, у него есть очевидные недостатки. Тем не менее , он предлагает решение проблемы бродяжничества без повышения расходов. Решение, скорее всего, должно быть близким к предложеному. Если вопрос в том, что делать с людьми, у которых нет еды и работы, то и ответ «дать им возможность выращивать себе еду» приходит сам по себе.