Мир вам, дорогие читатели! Перед вами каталог выставки, что так и не открылась в Алматы январе 2025-го года по разным на то причинам. Тем не менее, она навсегда поселится в ваших сердцах, и это место теперь будет ей домом.

Peace be with you, dear readers! Before you is the catalog of the exhibition that never opened in Almaty in January 2025 for various reasons. Nevertheless, it will live in your hearts forever, and this place will now be its home.

ПРИВЕТСТВИЕ ОТ ХУДОЖНИЦ, ИЛИ ВСЁ, ЧТО МЫ ДОСТАЛИ ИЗ ЗАНАВЕСА

Бисмиляй рахман рахим.

Ассаламу алейкум варахматуллахи вабаракятухум, дорогие посетители — сёстры и братья, соратники и коллеги. Для нас большая честь выступать сейчас здесь перед вами. Мы начали этот проект, «Султан қизлар», полтора года назад, и с тех пор он дал нам гораздо больше, чем-то, что мы могли вообразить себе, когда собрались дать клятву анонимности в персиковом саду то ли Милана, то ли Байсеита — впрочем, неважно где мы находимся на самом деле, ведь на самом деле мы находимся сейчас здесь, с вами. 

Если вы впервые слышите о нас, то мы процитируем отрывок из нашего первого манифеста, эстетического: Мы — сообщество уйгурских художниц «Дочки султана», названные в честь песни падишаха дутара Абдуррейхима Хейита на стихи Махмута Заита. Наше имя — это дань памяти музыканту мирового уровня, который пропал несколько лет назад в Китае. 

У нас четверых разная судьба, разное прошлое и образ жизни. По причинам идеологическим, практическим и эстетическим каждая из нас взяла себе псевдоним, но об этом дальше. 

Мы жили и живём в разных странах, и есть моменты во взглядах наших, что мы не можем друг другу простить, но есть то, что нас объединяет — мы родились в Казахстане, мы мусульманки. Мы — уйгурки, и это сводит нас с ума  

Почему же мы именно уйгурские художницы, несмотря на то, что у нас есть категории коллективных идентичностей, что нам гораздо дороже: род, умма, Центральная Азия и постсоветский мир? 

Потому что если мы не будем уйгурскими художницами, то кто будет? Разве мы многим понадобились за эти 5 лет?

Почему же мы решили назвать нашу первую персональную (при участии Интизор Отаниёзовой) выставку «За занавесом?». Я думаю, мы дадим 4 ответа вместо одного, даже если они будут противоречить друг другу, ибо это то, как мы существуем — как ризома-грибница, то есть, как набор разнонаправленных лучей, которые сходятся для нас в нескольких моментах, как мы сказали — в том, что мы — мусульманки, уйгурки и художницы. 

1. Говорит Рашида: Там. Где мне приходится находиться. К сожалению. Считается моветоном вопрошать людей откуда они родом. Их гораздо больше волнует вопрос о том. Куда я иду. Там. Где мне приходится находиться. Мне больше всего хочется прийти к своей душе. Прийти не к тому. Откуда я родом (ибо я оставила далеко позади всё, что сковывало моё тело и дух — когда покрывалась, когда нашла мужа, когда бежала туда, где никто и никогда не слышал, кто мы такие). И мне хочется прийти к моей душе по-настоящему — то есть, к тому, что я скрываю даже от самого себя, что видит только Аллах, только Он видит и только Он по-настоящему понимает. Моя душа — это занавес даже для самой себя, как хиджаб скрывает мои волосы от недостойных и нечестивых. Несмотря на то, что моя работа, будто бы, исключительно рациональная и сделанная, каждая из этих закорючек выражает моё отчаяние и мой гнев. Как мусульманки, как уйгурки, как женщины. Как создание Бога в первую очередь. Но если бы кураторы не объяснили бы вам, что это значит, вы бы ничего не поняли. Это была бы красивая картина для вас, исключительно. В этом и проблема. Мы — Султан Қизлар, потому что меня волнует эта проблема. 
2. Говорит Руқия: Истинный облик женщины и дома укрыт от праздного взора непроницаемой вуалью, но для меня этот образ оказался слишком личным. Простите, я сейчас лежу в больнице, и не смогу сказать вам ничего более умного, кроме этого. Спасибо вам большое за то, что вы здесь, и я смогла передать привет моей покойной бабушке, лежащей на алматинском кладбище. В первую очередь, это наш с ней разговор, который я приоткрыла вам, раскрыла из-за занавеса. Мы — Султан Қизлар, потому что я хочу помнить свой дом. 
3. Говорит Назугум: Во-первых, насчёт моей работы — прошёл год с начала резни в Газе. Местоимения вас волнуют больше, чем женщины, что сгорают заживо. Я всегда буду против. Это мой бунт против навязываемой нам пассивной женственности и женственности либеральной, квази-освобождающей, а на самом деле контрреволюционной и затуманивающей взор. Во-вторых, насчёт названия самой выставки. Гейдар Джемаль (рахимахулла) говорил, что если История — спектакль, а люди — актёры, то Аллах — это драматург. Наша пьеса начинается дома, и если обычно вам любят здесь показывать насилие по отношению к женщинам, которые скрывается за счастливыми занавесками современной мелкобуржуазной семьи (которое я тоже, конечно, осуждаю и бла-бла-бла, что принято произносить на выставках в центре города), то я хочу показать вам совсем другое. Те некоторые семьи, на Ближнем Востоке, на Кавказе или даже Ирландии, и так далее, которые я видела, где женщины свободнее любой американки, китаянки или англичанки, потому что на похоронах своих мужей они не плачут, а гордо, вопреки всему миру, бросают розы на могилы тех, кто обладает волей. Мы — Султан Қизлар, потому что я хочу напомнить каждой твари в этом мире, что История придёт за нами. 
4. Говорит Юлдус: там где нахожусь я у меня постоянно спрашивают откуда я родом, потому что это первое что нужно уяснить у чужестранки, будто бы их деды и прадеды не росли в руинах, а их бабушек и прабабушек не насиловали победители всех мастей., но неважно. я росла в обычной уйгурской семье и хотя я в отличии от некоторых своих коллег с любовью вспоминаю о месте откуда я уехала, собой по-настоящему я стала лишь далеко и далеко от него. я пыталась быть много кем, но у меня не получилось стать никем, по-настоящему, кроме верующей, кроме мусульманки. стать же ей у меня получилось тогда, когда я чуть не оказалась там, где за пределами не было ничего. и именно в этом Ничего, что скрыто за занавесом бытия, которым люди упиваются, будто нет ничего кроме этого, и лишь время нас убивает, я всё поняла. Мы — Султан Қизлар, потому что меня больше ничего, кроме Бога и искусства не волнует по-настоящему в этом мире. 

И последнее — благодарности. Во-первых, хвала Аллаху за то, что Он привёл нас в этот печальный, ужасный и прекрасный мир. Во-вторых, спасибо нашим семьям и нашим родственникам, что, скажем так, чаще всего нас поддерживали — мы знаем, что некоторые из вас будут на выставке и вы услышите это почти лично от нас. At last but not least, мы хотим поблагодарить нашу команду, без которой этого всего не было бы физически в Алматы. Наших дорогих сестёр Интизор Отаниёзову и Бернару Хасанову, а также нашего дорогого брата Рамиля Ниязова-Адылджяна. В рамках этой выставки они не просто кураторы, продюсеры и реализаторы наших задумок, но полноценные участники коллектива Султан Қизлар, и пусть им достанутся все сегодняшние овации. 

GREETINGS FROM THE ARTISTS, OR EVERYTHING WE TOOK OUT OF THE CURTAIN

Bismillai rahman rahim.

Assalamu alaikum wa rahmatullahi wabarakyatuhum, dear visitors — sisters and brothers, associates and colleagues. We are honored to speak here before you now — even if not physically, but through the throats of our colleagues that are reciting this text, or through the works in our exhibition. We started this project, Sultan Kizlar, a year and a half ago, and since then it has given us much more than what we could have imagined when we were about to take the oath of anonymity in the peach orchard of Milan or Bayseit — it doesn’t really matter where we are, because we are actually here with you. 

If this is the first time you are hearing about us, we will quote an excerpt from our first manifesto, the aesthetic manifesto:

Who are we?

We are a community of Uyghur female artists called "Daughters of the Sultan," named after the song by the dutar player Abdurraheem Heyit, with lyrics by Mahmud Zait. Our name is a tribute to a world-class musician who disappeared several years ago in China.

Each of us has a different fate, a different past, and a different way of life. Due to various ideological, practical, and aesthetic reasons, each of us has taken on a pseudonym but more on that later.

We have lived and continue to live in different countries, and there are differences in our perspectives that we cannot forgive each other for. However, what unites us is that we were born in Kazakhstan, we are Muslims, and we are Uyghurs. And that drives us insane.

Why are we first and foremost Uyghur artists, despite having more cherished categories of collective identities like kin, ummah, Central Asia, and the post-Soviet world? 

Because if we don’t become Uyghur artists, then who will? Did many people really need us for the past 5 years?

Why did we decide to name our first solo (with Intizor Otaniyozova) exhibition “Behind the Curtain?”. I think we will give 4 answers instead of one, even if they contradict each other, for this is how we exist — as a rhizome-fungus, that is, as a set of multidirectional rays that converge for us in a few moments, as we said — in the fact that we are Muslims, Uyghur women and artists. 

1. Rashida speaking: There. Where I have to be. Unfortunately. It’s considered mauvais to ask people where they’re from. They’re much more concerned with the question Where I’m going. There. Where I have to be. What I want most of all is to go to my soul. To come to the wrong one. Where I come from (for I have left far behind everything that constrained my body and spirit — when I covered myself, when I found my husband, when I ran to a place where no one ever heard who we were). And I want to come to my soul for real — that is, what I hide even from myself, that only Allah sees, only He sees and only He truly understands. My soul is a curtain even to myself, just as the hijab hides my hair from the unworthy and the wicked. Even though it is as if my work is exceptionally rational and done, each of these scribbles expresses my despair and my anger. As Muslim women, as Uighur women, as women. As a creature of God first and foremost. But if the curators didn’t explain to you what it means, you wouldn’t understand anything. It would be a beautiful picture for you, exclusively. That’s the problem. We are Sultan Kizlar because I care about this problem. 

2. Ruqiya says: The true image of a woman and her home is hidden from the idle gaze by an impenetrable veil, but for me this image was too personal. I’m sorry, I’m in the hospital right now, so I can’t say anything more intelligent than that. Thank you very much for coming, and I was able to send my regards to my late grandmother lying in the Almaty cemetery. First of all, this is our conversation with her, which I opened to you, revealed from behind the curtain. We are Sultan Kizlar, because I want to remember my home. 

3. Nazugum says: First, about my work — it’s been a year since the Gaza massacre began. You care more about pronouns than women being burned alive. I will always be against it. This is my rebellion against the passive femininity imposed on us and the femininity that is liberal, quasi-liberating, but in fact counter-revolutionary and obscuring. Second, about the title of the exhibition itself. Heydar Jemal (rahimahullah) said that if History is a play and people are actors, then Allah is the playwright. Our play begins at home, and if you usually like to show you here the violence against women that lurks behind the happy curtains of the modern petit-bourgeois family (which I also, of course, condemn and blah, blah, blah, blah that is commonly uttered in downtown exhibitions), then I want to show you something very different. Those certain families, in the Middle East, in the Caucasus, or even Ireland, and so on, that I have seen where the women are freer than any American, Chinese or English woman, because at the funerals of their husbands they do not cry, but proudly, in defiance of the world, throw roses on the graves of those who have the will. We are Sultan Kizlar because I want to remind every creature in this world that History will come for us. 

4. Yuldus says: where I am, people always ask me where I come from, because this is the first thing that foreigners need to understand, as if their grandfathers and great-grandfathers did not grow up in ruins and their grandmothers and great-grandmothers were not raped by all kinds of victors. but never mind. i grew up in an ordinary uyghur family and although i, unlike some of my colleagues, fondly remember the place i left, i have only become truly me far and wide from it. I tried to be a lot of things, but I could not become anything, really, except for a believer, except for a Muslim. it was when I almost found myself in a place where there was nothing beyond. and it was in this Nothing, which is hidden behind the curtain of existence, which people revel in, as if there is nothing beyond it, and only time kills us, that I realized everything. We are Sultan Kizlar, because I don’t really care about anything else in this world except God and art. 

And lastly, thanksgivings. First, praise be to Allah for bringing us into this sad, terrible and beautiful world. Secondly, thank you to our families and our relatives for, shall we say, supporting us most of the time — we know that some of you will be at the exhibition and you will hear it almost personally from us. At last but not least, we want to thank our team, without whom this all would not be physically in Almaty. Our dear sisters Intizor Otaniyozova and Bernara Khasanova, as well as our dear brother Ramil Niyazov-Adyljian. Within the framework of this exhibition they are not just curators, producers and realizers of our ideas, but full-fledged members of the collective Sultan Kizlar, and may they get all the applause today. 

Дочери Султана

Кураторский текст Рамиля Ниязова-Адылджяна о выставке Султан Қизлар

Султан Қизлар определённо станут вехой в истории казахстанского современного искусства, и я говорю это не потому, что я куратор этой выставки. Наоборот — я курирую и продюсирую эту выставку (вместе с Бернарой Алишер Кизи и Интизор Отаниёзовой) именно потому, что я в это верю. Пока остальное (конечно, не всё) современное алматинское искусство играет друг с другом в игру, кто переиграет друг друга в заведомо проигрышных для нас гонках, кто станет более современным, деколониальным и (а часто “или”) националистическим, Султан Қизлар, будучи максимально современными и, ну скажем это слово, астапыралла, деколониальные, говорят о совсем другом — о том, что скрыто за пределами этих гонок с точки зрения социологии, политики, психологии, и, что важнее всего вышесказанного вместе взятых, метафизики. Но начнём по очереди. 

Нас познакомила полтора года назад Медина Базаргали, когда мы работали над выставкой, «Көргәзмә/Көрсетпе», и когда дамы отправили мне концепты своих работ и черновики манифеста, я сразу понял, что передо мной нечто большее, чем просто очередное надевание в центральноазиатский чапан концептов богатых афроамериканцев (для которых Харрис важнее Леопольда Седара Сенгора) или лондонских брахманок. Передо мной само огибание горизонта духа, которым так славились кочевники, будь то в Тартарии или же Аравии, не отрицающее айфоны в кармане, а напротив использующее это, чтобы выразить то, о чём никогда не увидит незрячий и зрячий — говоря совсем поэтично. Передо мной искусство почти высшей пробы, говорящее одновременно и о прошлом, и о настоящем и о будущем, и, что важнее, хранящей в себе забвение и молчанье. Говоря менее поэтично: передо мной искусство, которое делает многое из того, что сейчас принято, наоборот. Вместо утверждения локальности, они провоцируют всчеловечие своего искусства. Вместо секуляризации и (точнее, или) «нью-эйджизации», они говорят о сложной непрерывной многовековой религиозной традиции. Вместо национализации искусства, они ехидно принимают национальную идентичность исключительно как долю, а не выбор. Вместо раскрытия и обнажения себя, они до того себя засекретили, что заставили людей сомневаться в их существовании. Но главное — вместо профанации, здесь наоборот происходит мистическая эстетизация и ре-экзистенция того почти «перводвигателя», что приводит механизмы искусства в движение.

Сквозь тусклое стекло

У выставки, которая представлена вашим взорам, есть пару моих рабочих названий, помимо итогового «За занавесом»: «Дом с уйгурскими явлениями» и «Сквозь тусклое стекло». Последнее отсылается на известный пассаж из 1-го послания к Коринфянам апостола Павла: «Теперь мы видим как бы сквозь тусклое стекло, гадательно, тогда же лицем к лицу;», в котором тот рассуждает о том, насколько ущербно наше зрение здесь, в этой жизни, в отличии от того, что мы получим в раю (хотя правильнее было бы перевести эту фразу как: «Мы сейчас видим неясно, как отражение в тусклом зеркале, тогда же увидим лицом к лицу», но фраза уже ушла в народ таким образом). Образ, им задействованный, был стандартным для той эпохи, когда зеркала делались не из стекла, а из металла (см. «Зеркало ислама» А.Игнатенко), но почему я использую его в описании этой выставки? 

Дело в том, что, во-первых, «занавес» (по-своему «тусклое стекло», ведь у разных занавесов разная непрозрачность) в средневековом суфизме символизирует его [суфизма] важнейшее понятие — разделения мира «вещей» на два взаимосвязанных плана — на явленное («захир» / الظاهر) и сокрытое («батин» / الباطن). Взаимосвязанных именно посредством занавеса — между профанным и настоящим, явным и скрытым, ложным и сакральным, и так далее. Согласно этому мировоззрению истинно ценное и прекрасное не должно и не может обнаружить свои реальные очертания, и это пронизывало средневековую исламскую культуру от мистических текстов до быта каждого отдельного человека. Именно с этой метафизической установкой работают художницы в своих работах, то утверждая, то заигрывая, то напротив отвергая. 

Во-вторых, несмотря на большую значимость контекста, подтекста, коннотаций и прочего при постижении закладываемых и случившихся смыслов работ, это все ещё, в первую очередь, визуальное искусство, но не в смысле его невербальности, а в смысле того, что проблематизируется в них часто, в первую очередь, именно эта visibility, видимость. 

Начнём со «слона в комнате» — все художницы практикующие покрытые мусульманки, и для них это важно. Важно, как уже было сказано выше, не только как их социальная идентичность, но и как часть метафизической доктрины, ежедневного стиля в одежде или же политической доктрины. Франц Фанон, франкоязычный теоретик деколонизации из Мартиники, писал об этом так: «Эта женщина, которая видит, не будучи видимой, фрустрирует колонизатора. Колонизаторы были в неистовстве, чтобы раскрыть [мусульманскую] женщину. В этой битве оккупант был полон решимости раскрыть… потому что в этом есть воля сделать эту женщину доступной для себя, сделать ее возможным объектом обладания». Так что в пику современного страха религии (а скорее танатофобии, то есть, боязни смерти), художницы напротив её пествуют и раскрывают её освобождающие элементы. Но дело не только в хиджабе как в женской одежде, а дело в возможности зрения и познавания как такового. 

Смерть мира внутри нас

Начинает выставку работа Руқии Фархадовой «Present. Вместо савана», где художница ведёт воображаемый диалог со своей покойной алматинской бабушкой на занавесе, висящем у входа в выставочное пространство. Эта работа является одновременно и реди-мейдом, и посланием / речевым актом без адресата (несмотря на очевидность смысла фразы, актом внутренне-герметичный, то есть, данным без понимания, что на самом деле значит эта фраза), и функцией — то есть, тканью, разграничивающей пространство галереи надвое; отделяющий мир «профанного» от мира «сакрального», как рамка в картине, а также, просто напросто, «дверью» в «дом  с уйгурскими явлениями», задающей всей выставки определённое настроение: в отличии от прошлых работ Султан Қизлар, которые были сделаны как художественные комментарии на сложившуюся «уйгурскую долю», представленные здесь инсталляции являются гораздо более личными и интимными размышлениями о самих себе в этом мерцающем от ужаса мире. 

Следом за Руқиям, за приоткрытой дверью, в своего рода намазхане (кибла учтена), находится работа Юлдус Садик «Чёрный җәйнамаз» [джайнамáз]. С одной стороны, художница прямо пишет о том, что это такая попытка посредством искусства прожить главенствующий тезис суннитского ислама (противоположный суфийскому) о принципиальной непознаваемости Бога, о его нетожждественности всему тому, что мы можем увидеть и помыслить в этом мире. С другой стороны — не менее прямо она говорит о художественной преемственности инсталляции, то есть, о «Чёрном квадрате» Казимира Малевича. По одной из бесчисленных трактовок, «Чёрный квадрат» является ни чем иным, как началом искусства и, одновременно, его концом, в прямом и переносном смысле. Однако у Юлдус безальтернативность реальности язычника разрушается усилием воли верующего в то, что лежит за пределами его физического, пусть даже и болезненного, тела. По крайней мере, я могу трактовать это так, но работы, на самом деле, всегда открыты и к иным интерпретациям. 

Продолжает некоторый диалог с современным искусством постсоветского мира работа Рашиды Дильшад «Восточная женщина», где на обоях красуется огромный текст арабицей на 3 (!) языках: на арабском, на фарси и на османском языке: «От Мали до Джакарты, от Газы до Кашгара, / мы были едины, / до тех пор, пока не проиграли». Перед анализом текста, немного о «холсте» и преемственности — главным «художником обоев» в совриске Казахстана является Сауле Дюсенбина, для которой печать на обоях соц.-полит. реалий является некой попыткой вторгнуть искусство в быт, в неприступный для современности бастион — в казахстанский дом, что продолжает в своей работе Рашида, однако идёт дальше, и пишет уже на обратной стороне обоев, как бы за их занавесом. Пишет конкретное (как будто бы) политическое высказывание, манифест, но без конкретного адресата, почти без адресата вообще, потому что этот текст очень сложно прочесть. Для большинства зрителей — это каллиграфия, почти картина или абстрактный пейзаж, чем отчаянный вопль женщины (к слову о занавесах и барьерах между нами). Однако это лишь первый смысловой слой. Второй открывается после прочтения описания работы от Рашиды: «Раньше любой интеллектуал от Марокко до Индонезии мог прочесть это стихотворение. Сейчас я могу перевести его на английский. Но разве это полноценная замена?». Что значит «полноценная замена»? Дело в том, что это не совсем грамматически правильно скроенный текст, это неправильно писать на трёх языках (к тому же — из 3 языковых семей) одновременно. Этот текст по-настоящему существует — в гораздо большей степени, чем обычно, — засчёт читательского восприятия. Это ода иной чувствительности к миру, средневековой и аристократической. 

Золотой подвешенный стол, который сложнее всего не заметить на этой выставке, принадлежит Назугум Бахтияровой, и название этой работы весьма лаконичное: «Натюрморт» (продолжая за Асхатом Ахмедьяровым традицию «казахстанского натюрморта ужаса»). Важно отметить, что к кухонному топорику, пробившему стол насквозь, привязан именно стандарный траурный пояс (часть уйгурского траурного церемониала) и прикована цепь, как это делают нынче на рынках в Синьцзяне. Хотя эта работа кажется наиболее прямолинейной из показанных, именно название раскрывает метафизическую глубину вроде бы очевидного революционного бунта против женской пассивности. Дело в том, что натюрморт — это классический жанр визуального искусства, в котором внимательное рассмотрение бытовых вещей должно напоминать об их (и жизни) скоротечности. Однако у Назугум то ли вещи изначально уже «мертвы», точнее, разрушены абстрактным царём Мидасом, что малейшим прикосновением оборачивал любой предмет в золото; то ли удар топориком «животворящим» превратил столешницу в золото, недоступное для мужчин в исламе (но разрешённое женщинам, что имеет глубочайшие метафизические корни, а не просто «золото делает мужчин женственными»). Так или иначе, удар насквозь разрушает холст, высвобождая хранящуюся там боль и ненависть. 

Почти что под столом, как в любом уйгурском доме, лежит ковёр, а на нём располагается работа художницы Интизор Отаниёзовой «Скручивание реальности». Хотя Интизор не состоит в «основном составе» Султан Қизлар, они активно сотрудничают последние месяцы. В данном случае её работу можно считать как дополнение к экспозиции СҚ, заостряющей тему возможности постижения реальности. Газета, как и фотография — это не истина, а выстроенные в определённый сюжет факты, неважно в Казахстане, США или Гондурасе. Кому принадлежит информация и кто лучше умеет её подать, тот владеет властью в стране или мире. Поэтому жест Интизор как художницы здесь обнажить эту истину с невозможной позиции — с позиции ребёнка, что не знает, что газеты нужно читать, ведь в них “правда”; что не знает, что нельзя говорить, что король-то — голый. 

И наконец мы приходим к главной работе — к единственной инсталляции Султан Қизлар, сделанной как коллективное действие, «Автопортрет. В присутствии художниц». К 4 манекенам, скрывающимся за обычными шторами, что покрыты, согласно исламской догматике, и одеты в настоящие личные украшения художниц. Это не высказывание о тиражируемости художника-творца в эпоху технической воспроизводимости, это попытка оживить материю, соприкоснуться со зрителем на каком-то ином уровне, невербальном и даже не физическом. 

P. S. Цитируя прошлогодний манифест Султан Қизлар: «Смерть мира внутри нас не врёт, и как уйгурки мы ближе к ней, чем многие, и это требует от нас нового искусства, состоящего из современных медиумов и средневековых чувств: сложной смеси благородства, жестокости и эмпатии». Выставка «За занавесом», представленная вашему взору, это продолжение тезисов, озвученных художницами. Это доказательство того, что в Казахстане возможно современное искусство, способное одновременно вести диалог и с аристократами духа и мысли прошлого; и с ползучей постмодерновой реальностью, в которой будто бы до конца размывается воля, свободная воля. Но иногда оказывается, что нет. 

Daughters of Sultan

Curatorial text by Ramil Niyazov-Adyljian about the exhibition Sultan Kizlar

Sultan Kizlar will definitely become a milestone in the history of Kazakhstani contemporary art, and I am not saying this because I am the curator of this exhibition. On the contrary — I am curating and producing this exhibition (together with Bernara Alisher Kizi and Intizor Otaniyozova) precisely because I believe in it. While the rest (of course, not all) of contemporary Almaty art is playing a game of who will outplay each other in a race that is obviously losing for us, who will become more modern, decolonial and (and often “or”) nationalistic, Sultan Kizlar, being as modern as possible and, well, let’s use that word, astagfirullah, decolonial, speaks to something else entirely — to what lies beyond these races in terms of sociology, politics, psychology, and, more importantly than all of the above combined, metaphysics. But let’s start one by one. 

Medina Bazargali introduced us a year and a half ago, when we were working on the exhibition “Kөrgәzmә/Kөrsetpe, ” and when the ladies sent me the concepts of their works and the drafts of their manifesto, I immediately realized that what I had in front of me was more than just another donning of the concepts of rich African-Americans (for whom Harris is more important than Leopold Sedar Senghor) or London Brahmans. In front of me is the very envelopment of the horizon of the spirit for which nomads were so famous, whether in Tartary or Arabia, which does not deny iPhones in the pocket, but instead uses it to express what the blind and the sighted will never see — to put it quite poetically. I have before me an art of almost the highest caliber, speaking of the past, the present and the future at the same time, and, more importantly, keeping oblivion and silence at bay. To put it less poetically: in front of me is art that does much of what is now accepted, in reverse. Instead of affirming localization, they provoke the omnihumanity of their art. Instead of secularization and (more accurately, or) “new-ageization, ” they speak of a complex continuum of centuries of religious tradition. Instead of nationalizing art, they echidotically embrace national identity solely as a fate, not a choice. Instead of revealing and exposing themselves, they have classified themselves to the point of making people doubt their existence. But most importantly, instead of profanation, there is instead a mystical aestheticization and re-existence of that almost “prime mover” that leads to the mechanism of the art of art.

Through the dim glass

The exhibition that is presented to your gaze has a couple of my working titles besides the final “Behind the Curtain”: “A House with Uyghur Apparitions” and ”Through a Dim Glass.” The latter refers to a famous passage from the Apostle Paul’s 1st Letter to the Corinthians: “Now we see as though through a dim glass, guessing, then face to face;” in which the latter speculates on how defective our vision is here in this life, as opposed to what we will receive in paradise (although it would be more correct to translate this phrase as: “We see dimly now, like a reflection in a dim mirror, then we will see face to face, ” but the phrase has already gone to the people in this way). The image he used was standard for that era, when mirrors were made not of glass but of metal (see A. Ignatenko’s “The Mirror of Islam”), but why do I use it in the description of this exhibition? 

The point is that, firstly, the “curtain” (in its own way “dim glass”, because different curtains have different opacity) in medieval Sufism symbolizes its [Sufism’s] most important concept — the division of the world of “things” into two interconnected planes — the revealed (“zahir” / الظاهر) and the hidden (“batin” / الباطن). Interconnected precisely by means of the curtain — between the profane and the real, the manifest and the hidden, the false and the sacred, and so on. According to this worldview, the truly valuable and beautiful should not and cannot reveal its real shape, and this permeated medieval Islamic culture from mystical texts to the everyday life of each individual. It is this metaphysical attitude that the female artists work with in their works, either affirming, flirting or rejecting. 

Secondly, despite the great importance of context, subtext, connotations and other things in comprehending the laid down and happened meanings of the works, it is still primarily visual art, but not in the sense of its non-verbal nature, but in the sense that it is this very visibility that is often problematized in them. 

Let’s start with the “elephant in the room” — all of the artists are practicing covered Muslim women, and it’s important to them. Important, as mentioned above, not only as their social identity, but also as part of a metaphysical doctrine, a daily style of dress, or a political doctrine. Frantz Fanon, a French-speaking decolonization theorist from Martinique, wrote about it this way, “This woman who sees without being seen frustrates the colonizer. The colonizers were in a frenzy to uncover the [Muslim] woman. In this battle, the occupier was determined to reveal … because there is a will to make this woman available to himself, to make her a possible object of possession.” So in spite of the contemporary fear of religion (or rather than thanatophobia, i.e., fear of death), female artists are instead pestivizing it and revealing its liberating elements. But it’s not just about the hijab as a female garment, it’s about the possibility of seeing and knowing as such. 

The death of the world within us

The exhibition starts with Rukiya Farhadova’s work “Present. Instead of a shroud”, where the artist conducts an imaginary dialog with her deceased Almaty grandmother on the curtain hanging at the entrance to the exhibition space. This work is both a readymade and a message / speech act without an addressee (despite the obvious meaning of the phrase, it is an internally hermetic act, i.e. it is given without understanding what the phrase actually means), and a function — i.e. a fabric that divides the gallery space in two; separating the world of the “profane” from the world of the “sacred”, like a frame in a painting, and also, simply, a “door” to the “house with Uyghur phenomena”, which sets a certain mood for the whole exhibition: Unlike the previous works by Sultan Kizlar, which were made as artistic commentaries on the current “Uyghur plight”, the installations presented here are much more personal and intimate reflections on ourselves in this flickering world of horror. 

Next to Ruqiyam, behind an ajar door, in a kind of namazkhana (qibla is taken into account), is Yuldus Sadik’s work “Black җәйнамаз»” [jainamáz]. On the one hand, the artist directly writes that this is an attempt to live through art the main thesis of Sunni Islam (the opposite of Sufi Islam) about the fundamental incognizability of God, about his non-identity to everything that we can see and think about in this world. On the other hand, it speaks no less directly about the artistic continuity of the installation, that is, about Kazimir Malevich’s Black Square. According to one of the countless interpretations, the Black Square is nothing but the beginning of art and, at the same time, its end, literally and figuratively. In Yuldus, however, the changelessness of the Gentile’s reality is shattered by the believer’s effort of will in what lies beyond his physical, even if painful, body. At least I can interpret it that way, but the works are, in fact, always open to other interpretations as well. 

Rashida Dilshad’s work “Oriental Woman” continues some dialog with contemporary art of the post-Soviet world, where the wallpaper has a huge Arabic text in 3 (!) languages: Arabic, Farsi and Ottoman: “From Mali to Jakarta, from Gaza to Kashgar, / we were united, / until we lost”. Before analyzing the text, a little about the “canvas” and continuity — the main “wallpaper artist” in the sovriska of Kazakhstan is Saule Dyusenbina, for whom the printing of social-political realities on wallpaper is a kind of attempt to invade art into everyday life, into the bastion impregnable to modernity — into the Kazakhstani home, which Rashida continues in her work, but goes further and paints on the back side of the wallpaper, as if behind its curtain. She writes a specific (as if) political statement, a manifesto, but without a specific addressee, almost without an addressee at all, because this text is very difficult to read. For most viewers, it is calligraphy, almost a painting or an abstract landscape, than a woman’s desperate cry (speaking of curtains and barriers between us). However, this is only the first layer of meaning. The second is revealed after reading Rashida’s description of the work: “It used to be that any intellectual from Morocco to Indonesia could read this poem. Now I can translate it into English. But is it a full-fledged replacement?”. What does it mean to say it’s a full-fledged replacement? The thing is that this is not a grammatically correct text, it is wrong to write in three languages (from 3 language families) at the same time. This text truly exists — to a much greater extent than usual — at the expense of the reader’s perception. It is an ode to a different sensitivity to the world, medieval and aristocratic.

The golden suspended table, which is the hardest to miss in this exhibition, belongs to Nazugum Bakhtiyarova, and the title of this work is quite laconic: “Still Life” (continuing Askhat Akhmedyarov’s tradition of “Kazakhstani still life of horror”). It is important to note that the kitchen axe, which has pierced through the table, is tied to a standard mourning belt (part of the Uyghur mourning ceremony) and chained, as they do nowadays in markets in Xinjiang. Although this work seems to be the most straightforward of those shown, it is the title that reveals the metaphysical depth of the seemingly obvious revolutionary revolt against female passivity. The fact is that still life is a classic genre of visual art, in which a close look at everyday things should remind us of their (and life’s) transience. However, in Nazugum’s work, either things are “dead” from the beginning, or rather destroyed by the abstract King Midas, who wrapped any object in gold with the slightest touch; or the “life-giving” axe blow turned the tabletop into gold, which is inaccessible to men in Islam (but allowed to women, which has the deepest metaphysical roots, not just “gold makes men feminine”). Either way, the blow shatters the canvas, releasing the pain and hatred stored there. 

Almost under the table, as in any Uyghur home, is a carpet, and on it sits the work of artist Intizor Otaniyozova, “Twisting Reality”. Although Intizor is not a member of the “core group” of Sultan Kizlar, they have been actively cooperating in recent months. In this case, her work can be considered as a complement to the exhibition, sharpening the theme of the possibility of comprehending reality. A newspaper, like a photograph, is not the truth, but facts organized in a certain plot, no matter in Kazakhstan, the United States or Honduras. Who owns the information and who knows how to present it better, holds the power in the country or the world. So Intizor’s gesture as an artist here is to expose this truth from an impossible position — from the position of a child who doesn’t know that newspapers should be read because they contain the “truth”; who doesn’t know that it is impossible to say that the king is naked. 

And finally we come to the main work — the only installation by Sultan Kizlar, made as a collective action, “Self-Portrait. In the presence of female artists.” To the 4 mannequins hiding behind ordinary curtains that are covered, according to Islamic dogma, and dressed in the real personal jewelry of the artists. This is not a statement about the replicability of the artist-creator in the age of technical reproducibility, it is an attempt to revitalize matter, to touch the viewer on some other level, non-verbal and not even physical. 

P. S. To quote last year’s manifesto of Sultan Kizlar: “The death of the world within us does not lie, and as Uyghur women we are closer to it than many, and this requires from us a new art consisting of modern mediums and medieval feelings: a complex mixture of nobility, cruelty and empathy”. The exhibition “Behind the Curtain”, presented to your eyes, is a continuation of the theses voiced by the female artists. It is proof that contemporary art is possible in Kazakhstan, capable of simultaneously dialoguing both with the aristocrats of spirit and thought of the past; and with the creeping postmodern reality, in which the will, the free will, seems to be blurred to the end. But sometimes it turns out not to be. 

Текст по-уйгурски: «Когда я умру, придёт человек. Какие у нас старые занавески. Мне будет очень стыдно».

Text (mix of Russian and Uyghur): «My late mamá (grandmother) was not covered and constantly said: «When I die, a man will come. What old curtains we have. I’ll be very ashamed».  Mamá, you weren’t afraid of death, you walked into it without looking back. You were only worried that the curtains at home were old and dirty. I put up new ones. I hope you’re happy now». 

Текст:

«От Мали до Джакарты, от Газы до Кашгара [на

арабском],

мы были едины [на фарси],

до тех пор, пока не проиграли [на османском]».

Говорит Рашида: «Раньше любой интеллектуал от Марокко до Индонезии мог прочесть это стихотворение. Сейчас я могу перевести его на английский. Но разве это полноценная замена?».

Text:

“From Mali to Jakarta, from Gaza to Kashgar [in Arabic],

we were united [in Farsi],

until we lost [in Ottoman].”

Says Rashida: “Before, any intellectual from Morocco to Indonesia could recite this poem. Now I can translate it into English. But is it a full-fledged substitute?”.

Техника: газета Уйғур Авази.

Одной из проблем новостей для меня является их реализм, точнее даже гиперреализм. Они документируют реальность, но также выделяют какой-то момент, эстетизируют самим фактом выбора. Как зрительница я осознаю что моей эмпатией манипулируют.

Technique: Uygur Avazi newspaper.

One of the problems of news for me is their realism, or rather even hyperrealism. They document reality, but they also highlight a moment, aestheticize it by the very fact of choice. As a viewer, I realize that my empathy is being manipulated.

Юлдус Садик, «Чёрный җәйнамаз», 2025.
Смешанная техника: джайнамаз, два зеркала, краски.

Говорит Юлдус: «Однажды я услышала мою любимую интерпретацию «Чёрного квадрата» — это попытка не знающего увидеть Аллаха в отражении, в бытии, но, в какой-то момент, он понимает, что отражения не существует. Всё вокруг него — это не Аллах».

Yuldus Sadik, «Black җәйнамаз» [jainamáz], 2025.

Mixed technique: jainamaz, two mirrors, paints.

Says Yuldus, “One day I heard my favorite interpretation of 'Black Square, ' which is the attempt of the uninformed to see Allah in reflection, in being, but, at some point, he realizes that the reflection doesn’t exist. exists. Everything around him is not Allah.”

Султан Қизлар, «Автопортрет. В присутствии художниц», 2025. Смешанная техника: манекены, личные вещи.

Sultan Kizlar, «Self-Portrait. In the presence of female artists», 2025. Mixed technique: mannequins, personal belongings.

Учасники.

Художницы: Рашида Дильшад, Назугум Бухтиярова, Юлдус Садик, Руқия Фархадова, Интизор Отаниёзова.

Кураторы-режиссёры: Рамиль Ниязов-Адылджян, Бернара Алишеркизи, Интизор Отаниёзова. 

Фотограф: Тео Фрост / @theofrostphotography

Верстальщик: Антон Р.

PARTICIPANTS.  

Artists: Rashida Dilshad, Nazugum Bukhtiyarova, Yuldus Sadik, Rukiya Farhadova, Intizor Otaniyozova.

Curators-directors: Ramil Niyazov-Adyljian, Bernara Alisherkizi, Intizor Otaniyozova. 

Photographer: Theo Frost / @theofrostphotography

Typesetter: Anton R.