Меня давно беспокоит апроприация «левого» дискурса сторонниками развязанной рф агрессивной войны в Украине. Помимо классического переворачивания с ног на голову, характерного, наверное, для идеологического обслуживания любой агрессивной войны (война ведётся под лозунгом борьбы за мир, фашизм расцветает под вывеской борьбы с фашизмом) они (в т.ч. пропагандисты и люди во власти) используют характерную «левую» риторику деколониальности, антиглобализма и (иногда) антикапитализма. И это не просто кринж и курьёз, не просто бессмысленная постсоветская ностальгия. Российский непойми-какой-фашизм (шизорашизм?) по-своему продолжает линию «лево-правого» синтеза НБП. Апроприация «левого» дискурса не представляется мне поверхностной и случайной: они ведь тоже «чешут историю против шерсти» [1].

9 с лишним лет назад, 1 марта 2014 года, путин испросил у «совета федерации» разрешения на использование вс рф в Украине. Путинское предложение в итоге было поддержано единогласно, однако сопровождалось неожиданно оживлёнными прениями. В самом деле, ведь многим «сенаторам» в те самые минуты предстояло решиться на то, чтобы прыгнуть в бездну вслед за любимым вождём — и они решились. Один из единогласно поддержавших, «сенатор» от Курганской области Олег Пантелеев внезапно начал цитировать «Левый марш»:

«Почему-то слова Маяковского сейчас вспоминаю: “Разворачивайтесь в марше! Словесной не место кляузе. Тише, ораторы! Ваше слово, товарищ маузер”. Не нужно обращать внимания на то, что кто-то помашет кулачком».

Было несколько странно тогда слышать этот голос из, казалось бы, насквозь коррумпированного болота. Это эпизодическое обращение к Маяковскому в «совете федерации» 9 лет назад, впрочем, не помешало российским силовикам в 2022 насиловать гантелей организатора «Маяковских чтений» Артёма Камардина и обвинять его в возбуждении ненависти к социальной группе «ополченцы».

Борьба с коррупцией, на которую российская оппозиция положила так много сил — это, конечно, хорошо, но ведь в ней не было ничего собственно политического. Я не хочу обесценивать чьи-либо усилия, но эта борьба была политической только по смежности, она и в своё время воспринималась лишь как подготовка к «настоящей» политической борьбе, которая наступит тогда, когда элементарное условие её возможности (сменяемость власти) будет выполнено. Однако, борясь с коррупцией, почему-то всё время недооценивали другую — красно-коричневую — сторону гнили, в том числе уже после того, как в 14 году она заявила о себе «во весь голос». А это и есть собственно политическая её сторона. Иные просто не замечали её в упор — настолько, видимо, она примелькалась и воспринималась как нечто само собой разумеющееся, как неотъемлемая составляющая «постсоветского состояния».

Одна из главных бед «левого» движения в постсоветском контексте — в том, что сталинизм так и не был толком отрефлексирован. До сих пор отсутствует какая-то внятная проработка вопроса о том, каково место сталинизма в «левом» дискурсе, и вообще — с какой стати он там всё ещё занимает какое-то место. Но, с другой стороны, и фашизм на руинах «страны, победившей фашизм» также не был отрефлексирован политически. И вот, несмотря на обилие советской культурной продукции по этому поводу, в (пост)советском культурном пространстве отсутствует какой-то внятный ответ на вопрос о том, почему фашизм — это политическое зло. Существовал, и во многом до сих пор ещё сохраняется благодушный консенсус насчёт того, что нехорошо, когда один народ ставит себя выше остальных, при этом кого-то считая «недолюдьми» (т.е. расизм — это плохо), однако во многом отсутствовала (и продолжает отсутствовать) рефлексия по поводу культа вождя, милитаризма, апологии «традиционных ценностей» и техно-био-политики. Фашизм воспринимался скорее эстетически, как «онтологическое зло», не связанное с действиями и личным (политическим) выбором. Соответственно, и «антифашистская» позиция расценивалась также эстетико-онтологически. А потому так легко оказалось подпасть под обаяние этого «онтологического зла».

9 лет назад курганский «сенатор» не стал цитировать «Левый марш» дальше («Довольно жить законом, данным Адамом и Евой. Клячу истории загоним…»). И вот, теперь они спешат с благой вестью о том, что «вершат историю» (пишут её — левой, левой — левой ногой). С одной стороны, они её «возвращают» (после того, как она уже «закончилась»). С другой стороны, идут в противоход (чешут против шерсти): против (современного) мира, против «хода вещей», олицетворением которого становится для них «американская гегемония». Тётка-педагог в Казани учит детишек вскидывать правую руку вверх на словах песни шамана «я русский»: «посыл должен идти в небо, в НАТО». И вот, маленький народец грозит кулаками небу. У них ведь тоже есть «традиция угнетённых» [2], которую они старательно собирают: история угнетённых победителей, традиция ресентимента («не такова ли любая традиция?»). Их недооценивали — а они страшны. Теперь же их презирают — и им хочется стать ещё страшнее.

«Освободители» позируют на фоне руин. Летом 2022 появилось такое явление, как «мариупольский туризм»: люди из рф стали ездить в свежеразрушенные украинские города за ruin porn (кому-то удавалось даже посмотреть на трупы). Сначала, конечно, это были не рядовые туристы, а люди, пользующиеся привилегией доступа в особую зону (корреспонденты, участники «гуманитарных миссий» и т.п.), но скоро появились и уже просто какие-то блогеры. Беньяминовский ангел истории смотрит на гору громоздящихся руин [3], в ужасе от (собственной) чудовищности. «Это вы сделали», продолжает твердить он вопреки очевидному.

[25/3/2023]

1. Беньямин, Вальтер. О понятии истории / Пер. С. Ромашко // Беньямин, Вальтер. Учение о подобии. Медиаэстетические произведения. Москва: РГГУ, 2012. С. 241 [Тезис VII].

2. Ibid. [Тезис VIII].

3. Ibid. С. 242 [Тезис IX].