Тони Лонг. Стоицизм античный и современный
19 июня в рамках сообщества Moscow Stoa пройдет дискуссия в зуме между историком античной философии Тони Лонгом, философом Кириллом Мартыновым и организатором московского Stoicon-X Станиславом Нарановичем. Разговор будет посвящен учению стоиков о долге и лежащей в основе стоической этики концепции присвоения или первичной склонности (οἰκείωσις, prima conciliatio), а также социальным и политическим следствиям этих концепций.
Присоединиться — www.facebook.com
Вступительное слово переводчика
Ницше называл философские школы античности «опытными лабораториями, в которых было основательно проверено и до конца продумано немало рецептов искусства жить». С тех пор по крайней мере один такой опыт просочился из кабинетов филологов-классиков и к сегодняшнему дню приобрел характер кросскультурной пандемии. Ее первые очаги независимо друг от друга вспыхнули еще на заре ХХ века. Так, в 1920-х французский зоолог Гюстав Луазель, написавший трехтомную «Историю зверинцев с античности до наших дней», основал Societe universelle d“etudes et d”action stoïcienne. Адепты общества, провозгласившие своей нравственной религией «маркаврелиану» (marcaurelia), издавали журнал La nouvelle Stoa и в день весеннего равноденствия отмечали смерть Марка Аврелия.
Примерно в те же годы казанский философ и теоретик НОТ Константин Сотонин предлагает учредить в Советском Союзе «философские клиники», где для облегчения труда и поднятия продуктивности пролетариат, в частности, обучали бы стоицизму. Как пишет он в предвосхитившем время теоретическом манифесте «Идея философской клиники», «одного недовольного мы делаем эпикурейцем, другого стоиком, третьего скептиком, четвертого идеалистом-аскетом, пятого крайним материалистом; для врача-философа нет философской системы, которая была бы истиннее или ложнее всякой другой». Нетрудно догадаться, где окончил свой путь тот, для кого философия марксизма была всего лишь одной среди прочих. По злой иронии судьбы, революционному идеалу Сотонина, плоть от плоти раннесоветской утопической эпохи, суждено было воплотиться на кушетке буржуазной психотерапии. Во второй половине ХХ века ряд основополагающих принципов античного стоицизма стал ядром когнитивно-бихевиоральной и
Результатом этого многосоставного демарша в последние десятилетия стал расцвет Modern Stoicism, удостоившегося самостоятельной страницы в википедии («неостоицизм» уже закрепился за компанией мыслителей XVI века во главе с фламандским гуманистом Юстом Липсием). Ярчайшим свидетельством стоического ренессанса служит ежегодная акция Stoic Week, в которой принимают участие тысячи человек по всей планете, для которых одна за другой выходят научно-популярные, психотерапевтические и
Мы не согрешим против истины, заявив, что стоицизм является единственной философской школой античности, переживающей второе рождение (именно как школа) спустя двадцать три столетия после первого. Стоический раздел на cигме, аффилированный с сообществом Moscow Stoa, входящем в сеть The Stoic Fellowship, призван разобраться в хитросплетениях этого удивительного возрождения (перерождения? вырождения?) древнегреческой школы, обещавшей своим приверженцам блаженную жизнь на вершинах нравственного совершенства. Здесь будут публиковаться как тексты самих участников стоического комьюнити, так и переводы западных специалистов по Стое античной и современной. Открывает рубрику доклад эллиниста Тони Лонга на прошлогодней конференции Stoicon, посвященный красоте добродетели и основополагающей роли социального активизма и политического ангажемента в стоической философии.
Присоединиться к сообществу — https://www.facebook.com/groups/russianstoa/
Приветствую всех! Это мой первый Stoicon — моя первая встреча с людьми, которые живут согласно современной версии античного стоицизма. Здорово оказаться здесь и иметь возможность поделиться с вами несколькими стоическими мыслями. Я искренне поражен и восхищен тем, какой размах приняли это мероприятие и «современный стоицизм», благотворно сказавшийся на стольких жизнях. Истории и наблюдения в сборниках Патрика Ашера Stoicism Today вдохновляют. Это потрясающее свидетельство приложимости древнего стоического учения к современным реалиям и жизненным трудностям.
Это мероприятие невозможно было представить, когда я начинал изучать античный стоицизм более полувека назад. Мой интерес к стоикам в те годы был чисто академическим. Я влюбился в философию еще школьником. Спустя некоторое время, благодаря череде счастливых случайностей, я стал преподавать классическую филологию и античную философию в далеком Университете Отаго в Новой Зеландии. Одной из моих первых задач был курс по Тускуланским беседам Цицерона, лучшему из сохранившихся источников по теории эмоций античных стоиков (эта тема, которой сейчас блестяще занимается Маргарет Грейвер, выступавшая на прошлогоднем Stoicon в Торонто, представляет большой интерес для многих из вас). Размышляя над предметом долгосрочного исследовательского проекта, я получил такой совет от Дэвида Фёрли, замечательного филолога-классика, который был моим учителем в Университетском колледже Лондона: «Вам стоит заняться стоицизмом — ведь это (так было в 1964 году) наиболее обойденная вниманием философская школа античности».
Как же так? Неужели люди перестали читать Сенеку, Эпиктета и Марка Аврелия? Этих авторов читали от случая к случаю и бессистемно, но не пренебрежение ими призывал меня исправить Фёрли. Философские доктрины римских стоиков выведены из теорий, впервые разработанных в афинской Стое более чем за триста лет до того. Именно это — то есть учение таких выдающихся грекоязычных мыслителей, иммигрировавших в Афины, как Зенон, Клеанф и Хрисипп, — имел в виду Фёрли, описывая стоицизм как школу, учение которой следует восстановить. Темные и путаные обстоятельства сохранения этого учения были одной из причин пренебрежения филологов к
Одним из таких факторов было широко распространенное в
Как и почему это произошло? Пятьдесят лет назад никому бы и в голову не пришло говорить о «философии жизни», особенно в чопорной Великобритании (вспомните комедию «Никакого секса, пожалуйста, мы — британцы!»), или о стоицизме как терапии и тренировке ума. Авторы, проложившие путь к «стоицизму сегодня» [отсылка к блогу Stoicism Today — прим. ред.], включая Адо и Фуко во Франции, Стокдейла, Нуссбаум и Ирвина в США, Робертсона в Великобритании и Канаде, тогда не были даже точкой на горизонте. В те годы ни одна из стоических тем, над которой мы работали как ученые, не имела практического приложения. Мы любили анализировать стоическую этику, физику и логику, но лишь как изящные и интригующие интеллектуальные конструкции. Было чрезвычайно увлекательно находиться на переднем крае воссоздания античной стоической философии. Я также занимался эпикуреизмом и скептицизмом, поэтому меня периодически спрашивали, какая из трех школ мне ближе. Прошу, не удивляйтесь моему легкомысленному ответу: «Я стоик со строчной (!) буквы утром [в английском a stoic обладает современным обыденным значением, тогда как a Stoic — античный философ-стоик — прим. ред.], когда пишу, скептик днем, когда преподаю, и эпикуреец вечером, когда отдыхаю».
Лет сорок назад, на закате советской эпохи, я встретил венгерского журналиста, сказавшего мне, что «стоицизм (под которым он понимал античную Стою) — это философия нашего времени». Как и Юст Липсий около 1600 года, этот журналист имел в виду, что внутренняя свобода, невозмутимость и самообладание особенно важны и востребованы, когда внешний мир полон опасностей и неопределенности или если вас фактически лишили политической свободы. Когда я повстречал его, британцу или американцу все еще было свойственно смотреть на свой социальный и политический мир с изрядной долей оптимизма и считать, что в общем и целом дела идут в гору — по крайней мере, такова была моя точка зрения. Сегодня (O tempora, O mores) я готов согласится с венгром: стоицизм является философией и моего времени тоже. Поэтому я целиком разделяю чувства тех из вас, кто пришел к тому же. Я тоже жил с Эпиктетом как преподаватель и автор (даже читал о нем лекции заключенным тюрьмы Сан-Квентин), поэтому теперь беспрестанно спрашиваю себя: а что сейчас на моем месте сказал бы Эпиктет?
Само собой, есть много (строчных) стоицизмов и много способов приблизиться к античной (прописной) Стое. Зенон не изобрел строчной стоицизм, начав учить в афинской Стое 2300 лет назад. Стойко переносить трудности, идти до конца несмотря ни на какие препятствия, полагаться на внутренние ресурсы ума и воли, высоко ценить совершенства характера — все это было греческими ценностями задолго до Зенона. Гомеровский «твердый в бедствиях» и «многоумный» Одиссей был почетным стоическим героем, а Сократ, вдохновлявший Зенона (и не сходящий со страниц Эпиктета), умер за сто лет до основания стоической школы. Есть и более современные примеры — скажем, строчной стоицизм из прекрасной песни Ирвинга Берлина: «У меня есть солнце утром и ночью луна. Нет ни денег в банке, ни особняка, ни яхты, но я доволен тем, что у меня есть».
Что касается прописного или официального античного стоицизма, у него было много голосов, о чем вам должно быть известно, поскольку вы интересуетесь римскими философами-стоиками. У нас есть отточенная риторика и язвительное остроумие Сенеки, диалогический блеск и увещевания Эпиктета, а также берущие за душу и самоотверженные размышления императора Марка Аврелия. Все трое весьма индивидуальны по стилю и тону. К ним мы можем обращаться для различения характерных голосов прописных стоиков. Я думаю о выразительной трактовке Цицероном практической этики в его трактате De officiis (одна из первых печатных книг, изданная в 1465 году), содержащем теории, которые восходят к работам стоика Панэция. Я думаю о великолепном гимне Клеанфа к Зевсу. А также о вдохновенном пеане Хрисиппа, посвященном природному и непреложному закону правильного разума.
Итак, множество голосов античных стоиков — и множество вариаций тона и акцента. Они вдохновляют нас выражать и воплощать стоицизм на собственный лад. Они не предполагают, что кто-либо из читателей близок к тому, чтобы стать мудрецом, совершенно стоической личностью. Античный стоицизм был философией прогресса, его последователи прилагали как можно больше усилий, чтобы стать лучше в соответствии со своими чертами характера, склонностями и реальными жизненными обстоятельствами.
Тем не менее, античные прописные стоики хоть и брали в расчет свою индивидуальность и обстоятельства, но все вместе напевали один и тот же основной мотив. Не обманывайтесь мнением, которое я порой встречаю у современных авторов, будто античный стоицизм был абсолютно эклектичной философией, позволявшей выбирать понравившееся и отбрасывать остальное. Греческие и римские стоики находились в полном согласии относительно трех взаимосвязанных доктринальных принципов: (1) рациональной и провиденциальной структуры Вселенной, (2) особого статуса, обязанностей и вызовов человеческого (то есть наделенного разумом) бытия и (3) нашей врожденной потенциальности и цели — хорошо жить сообща в любых условиях. За этими общими принципами стояли три большие идеи, на которых я решил сосредоточить внимание в следующем порядке: красота добродетели и ее достаточность для счастья, общественная полезность и космическая связность.
Добродетель как красота и достаточное основание счастья
Мы все знакомы с утверждением античных стоиков, согласно которому добродетели характера (благоразумие, мужество, справедливость и умеренность) являются определяющими для человеческого благоденствия. В некоторых современных текстах об античном стоицизме можно прочесть, что добродетель — «высшее» благо. Вообще-то нет! Такой тезис мог быть платоновским и аристотелевским, но не стоическим. Платон и Аристотель признавали более низкие блага — касающиеся тела (здоровье, сила и т. д.) и внешних обстоятельств (богатство, репутация и т. д.). Стоики не разделяли такую позицию. Они считали, что так называемые второстепенные блага естественным образом привлекательны и необходимы для нашего физического существования как такового, но не абсолютно обязательны для нашей повседневной жизни как рациональных и автономных агентов.
Если мы хотим быть подлинными или прописными стоиками, полагаю, мы должны принять различие между благом и прочими ценностями, хоть это и тяжело (совместимо ли это с филантропией и коммунитаризмом, на которых античные стоики делали такой акцент? Держите этот вопрос в уме, а пока что давайте сосредоточимся на принципе, связывающем благо исключительно с добродетелью). Античные стоики были непреклонны в том, что добродетель — это не высшее, а единственное благо. Этот тезис, будучи вовсе не таким софизмом, как может показаться на первый взгляд, был камнем преткновения между стоиками и их философскими соперниками. Эта точка зрения ярче всего свидетельствовала о философской идентичности стоиков и делала их особенными.
Как прямо заявляет Эпиктет в первых же строках Энхиридиона, телесные и внешние вещи — «вне пределов нашей власти», то есть не те, что мы целиком контролируем и способны совершить. В стоицизме нет телесных и внешних благ — только интеллектуальные и нравственные. Эпиктет различает «подвластные» нам вещи (наша интеллектуальная и нравственная жизнь) и «неподвластные» (наши тела и внешнее положение дел).
Это различие — вероятно, важнейшая часть наследия, доставшегося нам от античного стоицизма. Оно делает ответственными за наше счастье и несчастье не удачу или счастливый случай, а нас самих, наше индивидуальное Я в первую очередь. Оно ограничивает человеческое благо совершенствами разума, мотивации, интенции, характера и воли — то есть вещами, которые в нашей власти; а зло, соответственно, тоже сводит к подвластному нам, то есть к недостаткам ума, мотивации, характера или воли. Неподконтрольные нам вещи — например, здоровье, богатство, семья, страна — составляют область, где стоики обязаны совершать как можно более эффективные и благотворные поступки (подробнее об этом важном моменте ниже). Однако успех в этой области, который мы, естественно, должны преследовать и которого, естественно, желаем для себя и других, находится «вне нашей власти». Помимо наших индивидуальных разума, мотивации и планов, он также зависит от многих других вещей (таких как наше физическое здоровье и сила, окружающие люди, нечеловеческие факторы и несчастные случаи). Поэтому его достижение само по себе не является благом, заслугой или выгодой для нас как индивидуальных агентов.
Греческие стоики выразили это сведение блага к добродетели поразительной формулой monon to kalon agathon, буквально «только прекрасное есть благо». Как нам следует понимать эти слова? Какое отношение красота имеет к благу, счастью и добродетелям характера? Имели ли стоики в виду, что они могут или должны победить в конкурсе красоты? Если речь о нравственной красоте, то безусловно! Для античных стоиков благо и красота были логически эквивалентны. Это означает, что вы не можете обладать одним без другого. Красота и благо взаимообусловлены и взаимосвязаны. Делает ли такая тесная связь красоту и благо синонимами? Ни в коей мере. Согласно стоическому лексикону, каждый термин сохраняет свое особое значение. Благо означает наилучшее исполнение своей функции, пользу, исключительное поведение. Красота — идеальный баланс и симметрию, полноту, ничего неуместного, блеск или великолепие.
Этика и эстетика глубоко переплетены друг с другом в этих идеях. Эпиктет, как обычно, сформулировал их наиболее метко: «Ты не плоть и не волосы, а prohairesis (воля, выбор, решение или намерение): если он у тебя будет прекрасным, тогда ты будешь прекрасным» (III.1.40). Слово kalos здесь, как явствует из контекста, должно быть переведено как «прекрасный», а не менее выразительными прилагательными «благородный» или «славный». Стоическая добродетель прекрасна, поскольку совершенна («удовлетворяет всем числам»); и полезна, поскольку всегда и в любых обстоятельствах идет на пользу исполнителю и объекту его действий. Каждая конкретная добродетель взаимосвязана со всеми прочими. Согласно античному стоицизму, вы не можете обладать одной добродетелью, не обладая остальными — скажем, быть храбрым, не будучи справедливым, воздержанным и благоразумным. Справедливость, храбрость, воздержанность и благоразумие стоиков украшают их поступки, а украшая поступки, эти добродетели несут пользу тем, кому принадлежат. Но как именно они «украшают»?
Ключевой идеей, связывающей благо и красоту воедино, служит гармония. Именно гармония была во главе угла, когда ранние стоики провозгласили своей целью жить «в согласии» (homologoumenos), «не противореча». Согласие, говорили они, требуется с природой (physis) — и условия его двояки: во-первых, быть в гармонии со своей идентичностью как разумного существа, во-вторых, в гармонии с окружающей природой или физическим и биологическим порядком вещей.
Я перешел от блага и пользы к красоте и гармонии, но не забывайте, что все эти термины относятся к одному и тому же, а именно к добродетели и добродетельным поступкам. Более того, стоическое понятие, обозначающее гармонию — homologia — также означает согласие в политическом смысле соглашения или договора. Космос стоиков — это не механистическая система из безжизненных элементов, а огромный организм, одушевленный, приводимый в движение и формируемый разумной силой, которую они называли Зевсом или божеством. Призывая к гармонии с окружающей природой, стоики мыслили себе проникнутый и движимый божеством мир своим домом в широком смысле слова, своей отчизной — и не только домом и отчизной, но также своим опекуном.
Жизнь в гармонии с природой была не просто метафорой для преодоления ударов судьбы, а принятием природного течения жизни от рождения до смерти как соглашения или договора, который мы имплицитно заключаем с мировыми причинными процессами и основополагающими жизненными фактами. По словам Сенеки, условия этого соглашения включают нашу смертность или, как выражается Эпиктет, порой мы наступаем ногою в грязь. Договор требовал, чтобы мы всей душой отдавались естественному/неизбежному ходу вещей, признавая, что в этой экономике мира для нас всегда найдется роль, которую следует исполнять красиво (kalos, пользуясь словом Эпиктета).
Зенон видел свидетельство божественного провидения в необыкновенной красоте мира (eximia pulchritudo в переводе его слов Цицероном). Это утверждение означает не то, что космос прекрасен во всех частях и мелочах, но что красота и гармония, которые космос демонстрирует в целом, грандиозны и свидетельствуют о работе божественного творца. В своей нравственной эстетике — тождестве человеческой красоты и блага — античные стоики взяли за образец и модель красоту и благоденствие внешней природы. Вам, без сомнения, известно множество соответствующих пассажей у Сенеки, Эпиктета и Марка Аврелия.
Красота добродетели практически исчезла из нашего разговорного языка и, похоже, обойдена вниманием современных стоиков. Ее следует вернуть не только в современный стоицизм, но и в этику как таковую. Красота prohairesis, какой ее представлял себе Эпиктет, предполагает, что человеческое благо, если угодно, пленительно, достойно восхищения и выбора, ибо отражает человеческую идентичность в лучшем виде. Согласно стоическому учению, добродетели являются не направленными вовнутрь или эгоистическими качествами, но доступными для наблюдения. В красоте добродетелей нет ничего нарциссического. Их контекст и сфера применения должны быть социально благотворными от и до.
Мы увидим это социальное измерение, если уберем из античного стоицизма, как это успешно делают современные стоики, старые коннотации строчной стоической апатии и сдерживания эмоций. В отличие от своего эпикурейского соперника, стоическая философия с самого начала была социально и политически ангажирована. Она была рассчитана на активную жизнь в обществе и, в пределе, на то, чтобы воплощать нечто превосходное. Вот почему Сократ и Катон, каждый по-своему, были образцами для подражания. Сенека долгие годы служил императорским советником, Эпиктет обучал молодых людей, готовившихся к государственной или военной службе, а Марк Аврелий был императором. Когда Цицерон в конце своей жизни обрушился на Юлия Цезаря и Марка Антония (тщетно выступая за сохранение Римской республики и против единоличного правления), он обратился к прописному стоицизму, вложив его в трактат De officiis, который посвятил своему безалаберному сыну.
Безусловно, терпеливое принятие происходящего и эмоциональная стойкость являются важными ценностями в ряде античных стоических источников и по понятным причинам популярны в сегодняшнем стоицизме. Вы можете быть блестящим или прекрасным стоиком в тюрьме или больнице, на смертном одре или в подавлении гнева. Учитывая условия человеческого существования и «пращи и стрелы яростной судьбы», утешительное и терапевтическое применение стоицизма было и будет абсолютно уместным, надлежащим и верным. Что я хотел подчеркнуть, так это что именно действие, а не смирение и еще менее эгоцентризм, было подлинной движущей силой стоического направления. Согласно учению стоиков, мудрый человек, если ему представится такая возможность, примет участие в общественной жизни. В иерархии предпочтительных образов жизни первым бы шел монарх, вторым государственный деятель и только третьим профессор.
Времена меняются, и я оставлю за вами право решать, будет ли или должен ли быть современный стоик активистом. Как говорят философы, «„должен“ значит „можешь“». Эпиктет советовал своим ученикам принимать такие решения, основываясь на трезвой оценке своих сильных и слабых сторон: «Ты можешь вести войско на Илион: будь Агамемноном», и я могу себе представить, как он продолжает: «А если ты Терсит, будь стендап-комиком». Мы должны определять, какую именно роль мы можем сыграть лучше и красивее всего, однако ни один античный стоик не пожелает себе роль одиночки или отшельника. Основной тезис Эпиктета, возвращающий нас к красоте добродетельного поступка, состоит в том, что не следует довольствоваться лишь обыденной жизнью: «И если тебе предстоит нечто приятное или трудное, славное или бесславное, помни, что настал час твоего состязания, начались Олимпийские игры, и уже нельзя ничего откладывать, и что в один день успех либо гибнет, либо обретается». Это боевой лозунг, применимый к любому опыту, который можно себе представить.
Противоположность красоты и счастья добродетели — безобразность поступков, противоречащих нормам человеческой природы. Греческий антоним kalos — aischros — охватывает видимое уродство, бесстыдство или бесчестие. Эпиктет использует его, бросая вызов своим ученикам, чтобы те объективировали неэтичные поступки и увидели, сколь они безобразны. Подобно современному философу Бернарду Уильямсу (писавшему об этом в книге Shame and Necessity), Эпиктет предпочитает вине стыд как более эффективную моральную санкцию. Как и Уильямс, Эпиктет социализирует нашу внутреннюю жизнь, настаивая, что мы никогда не одиноки. Уильямс поселяет в наш разум «интернализованного другого», свидетеля потенциально постыдных действий. Эпиктет провозглашает, «что никогда нельзя говорить, что вы одни», ибо «бог и ваше божество» (сиречь голос разума) находятся «внутри» нас (I.14), поэтому от их наблюдения невозможно скрыться. Нам знакомы выражения «подвести себя», «не быть на должной высоте». Античный стоицизм был необычайно эффективен, психологически бил в самую точку, выразив идеальное чувство собственного достоинства с точки зрения нашей красоты в глазах очевидца — будь то внешнего или внутреннего, наших друзей и знакомых или нас самих.
Общественная полезность
Как я уже сказал, античный стоицизм был задуман как философия действия. Мы рождены ради сообщества, регулярно повторяет себе Марк Аврелий, вторя Эпиктету: «[Зевс] устроил природу обладающего разумом существа такою, чтобы оно не могло осуществлять ни одного личного блага без того, чтобы не приносилась какая-то польза для общего блага» (I.19). Это звучит практически как викторианский утилитаризм — философия, чьей целью было наибольшее счастье наибольшего количества людей. Однако если, как я уже объяснял, стоическое благо сводится к красоте добродетельного поступка, и ничто иное не является благом и в полной мере не зависит от нас, каким же образом мы последовательно способствуем достижению общих интересов? Рациональна ли для стоиков забота о благополучии других людей, если понимать под благополучием здравоохранение, достойный уровень жизни, образование и так далее, то есть все те вещи, ни одна из которых, согласно стоической теории ценностей, сама по себе не является ни красивой, ни благой, ни делающей чести?
Мы должны дать утвердительный ответ на этот вопрос, коль скоро античный стоицизм полностью приложим к современной жизни. Сейчас я могу привести лишь две цитаты из античных источников. Первая из Хрисиппа: «Мудрец станет произносить речи и заниматься государственными делами, словно для него составляют благо деньги, слава или здоровье» (фр. 698). Интерпретируйте этот фрагмент следующим образом. Политики-стоики не ставят себе целью совершить этическую революцию или обратить весь мир в стоицизм. Они стремятся нести пользу своим избирателям так, чтобы содействовать их психическому и физическому благополучию. Несмотря на то, что здоровье и богатство не являются нравственно хорошими качествами в стоическом смысле, они, естественно, предпочтительнее бедности и болезни. Поэтому морально правильно сделать людское благополучие основной целью политической деятельности: стараться приносить пользу людям всеми способами, которые естественным образом способствуют человеческому процветанию и соответствуют справедливому распределению ресурсов.
Вторая цитата, на этот раз из Антипатра, гласит: «[Мы должны] совершать все от нас зависящее постоянно и неуклонно для достижения первостепенно значимого по природе» (фр. 57). Эти вещи, как и в предыдущей цитате, включают здоровье, достаток и общественное признание или достоинство. Фрагмент иногда интерпретируется так, как если бы добродетельные поступки совершались исключительно ради себя — мол, следует изо всех сил стремится к собственному здоровью, достатку и достоинству; но это не имеет ни малейшего смысла в рамках стоического коммунитаризма, филантропии и общественной пользы добродетельных поступков.
В античном стоицизме добродетельные поступки конституировали счастье для их агентов, но не были индивидуалистическими или эгоистическими в своей мотивации: как стоик вы не поступаете справедливо и мужественно, чтобы чувствовать себя хорошо. Радость, которую несут добродетели, есть их побочный продукт, не raison d’etre. Добродетели черпали свою красоту и благо из нрава и намерений агента, которые были целиком внутренними для разума, но внешними в отношении своей цели и направленности: (1) максимизировать естественно и объективно предпочтительное положение дел и (2) сделать агента социально эффективным, освободив его или ее от изнурительных и вредных эмоций. В своем понимании общественной пользы античный стоицизм, таким образом, соответствует гуманитарному активизму таких организаций, как «Врачи без границ», ЮНИСЕФ и Human Rights Watch.
Космическая связность
Эта социально значимая полезность подводит меня к третьей большой идее античного стоицизма, которую я предлагаю обсудить, — возможно, самой крупной и самой сложной, а именно к космической связности. Эта идея то и дело проскальзывает в античных источниках: порой как постулат, что мы, люди, являемся частями целого или гражданами мира, порой описывая нас как звенья в цепи судьбы или даже детьми бога. Я оставил напоследок космическую связность, поскольку она часто фигурирует в теологических контекстах, которые некоторым интерпретаторам кажутся бесполезными и неприемлемыми для современных стоиков. Можем ли мы, современные люди, многие из которых агностики, с сочувствием отнестись к философии, чья физика основана на судьбе или всеобщем детерминизме, божественной и вездесущей причинности, космической телеологии и провидении?
Автор работы A New Stoicism Ларри Беккер утверждает, что современные стоики должны отвергнуть «представление о том, что окружающий мир — это целенаправленная система с исходом или целью, которую практический разум побуждает нас преследовать». Такое представление, по его словам, оторвано от современной науки. Я всегда беспокоюсь, когда люди говорят так потому, что современная наука полна дыр и неопределенностей. Друзья-биологи из Беркли говорят мне, что нам по большей части до сих пор неясны вопросы происхождения жизни и связей между биохимией и сознанием. Забудем на время о науке и зададимся вопросом, определяли ли как-нибудь античные стоики, выражаясь словами Беккера, «исход или цель окружающего мира как такового»?
Может показаться, что Марк Аврелий делает именно это, восклицая: «Мир! Все, что гармонирует с тобой, пристало и мне» (4.23) — amor fati, как иногда это называют. Но обычно философы-стоики не приписывают цели природе как таковой — мировой природе, как если бы она была сверхсущностью сама по себе. Цели природы, в типичном стоическом понимании этого выражения, заключаются в оптимальном функционировании живых организмов, населяющих планету: плодородии и урожае сельскохозяйственных культур, здоровом поведении животных сообразно их биологическому виду и развертывании человеческого разума в соответствующих нам самим и нашему окружению формах — формах, уделяющих должное внимание познанию себя и своих ментальных представлений. Наша цель как человеческих существ состоит не в том, чтобы определить цель природы (мирового духа, сказал бы Гегель, или мыслей бога), а в том, чтобы жить в согласии с собственной человеческой природой и собственными привходящими обстоятельствами. Мы должны не предугадывать цели окружающего мира, играя, так сказать, в догонялки с божьим промыслом, но «жить по опыту всего происходящего в природе» (слова Хрисиппа), то есть исполнять свою роль в мире теми прекрасными и полезными способами, что я обрисовал.
Поскольку стоический мир суть совершенно детерминированная структура — закрытая система причин и следствий, где ничего не происходит по воле случая или удачи, — любая привходящая ситуация, с которой мы сталкиваемся, не может быть иной, чем она есть. Стоическая судьба равносильна тому, чтобы признать: «Что бы ни произошло со мной здесь и сейчас, того не миновать: сломать ногу, получить работу» и т. д. Но судьба не предначертана мне независимо от того, кто я и что я делаю. Мы содетерминируем нашу судьбу решениями, которые принимаем, и реакциями, которые даем в ответ на наши обстоятельства. Наше прошлое вплоть до последней секунды упорядочено, поэтому нет оснований для рациональных сожалений или поздравлений. Но наше будущее в решающей степени зависит от того, как мы станем поступать: это единственное, что целиком и полностью зависит от нас, и что, по мнению стоиков, бог/природа делегировал нам как самостоятельным личностям.
Как я уже сказал, я несколько настораживаюсь, когда слышу, что античный стоицизм несостоятелен с научной точки зрения. Как по мне, он вполне подходит для науки, в которой мы нуждаемся, чтобы жить в согласии с природой изо дня в день. Забудьте про бога или провидение, если угодно, но примите во внимание взаимозависимость и связность экологических систем, проблемы, которые мы (не судьба и не бог) вызываем глобальным потеплением и разрушением среды обитания; примите во внимание распространенность бедствий, вызванных человеческими ошибками и отсутствием планирования или предусмотрительности (например, ураган Катрина). Мы биологически и жизненно взаимосвязаны посредством дыхания, света и тепла, воды и флоры.
Планета бы только выиграла, не говоря уже о нас самих, если бы мы признавали и оберегали эти природные дары. Когда Эпиктет призывает своих учеников благодарить провидение и принимать божественную волю, он начинает с того, что отмечает взаимосвязь земли и неба, сезонных изменений, восходов и закатов Солнца и зависимость живых организмов от всего этого. Будучи современным стоиком, вы не обязаны приписывать природе божественность и провидение, но если вы склонны к этому — прогуляйтесь за городом и прочитайте, например, великую поэму Вордсворта «Прогулка»:
Одно утешение
в горестях жизни бренной
есть — лишь одно; вера твердая в то,
что судьбы нашей ход, все скорби и печали, предписаны
Бытием,
полным безграничной милости и воли; замысел его предвечный
объемлет
все несчастья, их обращая в благо.
Или прекрасное эссе Марка Гарви в Stoicism Today, vol. 1, p. 60:
Если разговоры о боге вам доставляют беспокойство, все, что вам нужно, чтобы последовать совету Эпиктета, — быть хотя бы в некоторой степени признательным за то, что вы очутились во Вселенной, созданной не вами, где, наряду с вашей долей тягот и борьбы, вам дарованы неиссякаемые возможности для изумления и радости.
Итак, давайте же говорить о стоической добродетели — как о красоте, о стоической полезности — как о социальном благополучии и о стоической связности космоса — как о мудрой жизни сообразно с опытом природных явлений.
***
Тони (А. А.) Лонг (р. 1937) — профессор-эмерит классической филологии Калифорнийского университета в Беркли. Своими многочисленными трудами — Hellenistic Philosophy. Stoics, Epicureans, Sceptics (1974), The Hellenistic Philosophers. The principal sources in translation with philosophical commentary (1987), Stoic Studies (1996) и др. — внес значительный вклад в исследование эллинистической философии, которой он занимается более полувека.
Перевод: Стас Наранович
Перевод цитаты из поэмы Вордсворта: Эдуард Лукоянов
Редактура: Иван Аксенов
Оригинал и видеозапись доклада.
