Освальд Шпенглер в «Закате Европы» говорит о том, что современная цивилизация западного типа представляет собой тиранию рациональности, которую мы не ощущаем, поскольку «сами являем ее кульминацию» (1993, с. 624). Рассудок, как форма унифицированного и примененного к природе познающего логоса, стремится к некоему финалу, к растворению «точного» знанию о мире, о человеке и о культуре, и к «чудовищной системе морфологических сродств», где происходит слияние различных миров, форм и методов познания действительности. Скептицизм и равнодушие являют себя как центральные симптомы нынешней эпохи. Человек оказывается замкнут в границах своих регламентированных представлений о мире в которых не находиться места естественной природной чувственности, спонтанности и непосредственности. Очевидным образом что-то происходит с экзистенцией души человека.

Ясперс отмечает, что «в действительности человека западной культуры неприметно произошло нечто чудовищное» — крах авторитетов, радикальное разочарование в доверии к разуму, распад связей, который кажется позволяет все, но на деле повергает в хаос нереализуемых возможностей (2014, с. 11). Мы пытаемся спастись от надвигающейся хаотичной бессистемности иллюзией веры в рациональное начало, в силу закона, науки или морали. Но на деле иллюзия слабо компенсирует нехватку реальности. Ницше упоминал о том, что из вакуума и хаоса должно родится новое бытие и стремление к подлинности. Но как обычно истина скрывается где-то между строк. Банализация и иллюзия, пытающиеся укрыть зияние смыслового провала намекают на то, что подлинность — это нечто противоположное банальности, упрощение не идентично естественности.

Фундаментальная потребность человека — это поиск самобытности и осуществление своей природы, своего глубинного потенциала; это реализация собственного «объемлющего бытия» (Ясперс). Интенциональное сознание обеспечивает для нас возможность связей и сообщаемости между нами и миром. Подобная связь есть прямая реализации нашей экзистенции. В свою очередь, экзистенция «несет в себе смысл всякого способа бытия».

Экзистенция человека (индивида) определяет ряд особенностей его персонального опыта:

— она есть выражение желания становления к подлинности;

— она есть зеркало неясности и неизвестности, скрытых в нашей душе;

— она есть темный исток любого устремления к ясности;

— она есть целостность, оппозиционная к другой целостности;

— она есть признание иного в другом и допущение инаковости;

— она выражает позицию исключительной личной ответственности;

— она проявляет себя в историчности жизни отдельно взятого человека;

— она не стремится к всеобщности, но скорее к уникальности отдельно взятого;

— она ориентировано от временного к вечному, но не наоборот.

Обобщая природу экзистенции Ясперс отмечает, что в сумме она являет собой «подлинно проникнутое временное существование: парадокс единства временности и вечности» (2014, с. 55). Она проявляет себя в непосредственности веры и в постановке себя перед трансцендентальностью абсолютной реальности мироздания. Это единичное воплощение, как сумма индивидуального опыта, предстающее непосредственно перед бесконечным объемом мироздания, пребывающим в непрерывном становлении.

Объемлющее бытие, о котором говорит Ясперс, объемлет собой все формы экзистенциальной самореализации человека, в том числе и те, которые характеризуют момент соскальзывания в феноменологию вторичности и банальности.

Бытие-в-мире разворачивается между полюсами осмысленности, ясности и пустоты, бессмысленности. И горизонт неопределенности, когда четкие очертания мира утрачивают ясность, неминуемо заявляет о себе нарастанием паники. Видимость утрачивает свои основания и мы цепляемся за возможность утверждения смысла в ситуации, когда нет опор, нет укоренённости в надежде. Отправной точкой здесь служит страх утраты определяющих идентичность связей с этим миром.

Экзистенциальная идентификация субъекта возникает в момент установления связей с объектами и явлениями мира. Такая идентификация реализует себя в рефлексии дистанции между данным мне в опыте и иным, противостоящим моему восприятию, выходящим за его рамки. Мы могли бы сказать и то, что экзистенция — это эффект границы, на которой бытие соприкасается с небытием, «она опосредована соотнесенностью с иным». Небытие заявляет о себе каждый раз в момент угрозы распада структуры, распада видимости и распада в чувственном опыте вещественной данности мира. Когда связь вещей между собой оказывается под угрозой мы пытаемся укрепить ее за счет собственного разума, но по мере такого укрепления мы сами неминуемо соскальзываем в сферу объектного, вещественного, предметного хаоса.

Мы связываем вещи собой

Какого рода эти вещи?

Какого рода наше усилие?

Кем мы предстаем в собственных глазах вне контекста этих связей и вне контекста связываемого объема вещей?

Является ли наше представление о себе сумой эффектов, полученных в ходе связывания вещей мира?

Существует естественный предметный и событийный порядок, который не требует нашего усилия. Это порядок продиктован логикой развития мироздания. Тот объем вещей, который создан человеком, требует включения в природные последовательности событий и процессов. Такое усилие должно быть оправдано, вещь обоснована, ее значение целесообразно. И как правило такое усилие сталкивается в барьером экзистенциального самоопределения субъекта.

Допустимо ли холодильнику, стиральной машине или телевизору стать предметом экзистенциального синтеза? Может ли марка машины выступить основанием для экзистенциальной идентификации субъекта? Укрепляется ли идентичность счетом в банке?

Есть нечто, с чем мы сталкиваемся и в столкновении с чем мы порой жертвуем своей экзистенцией:

— вместо разума возникает ощущение тайны;

— вместо ясности — нашептывания, слухи и домыслы;

— вместо последовательности, точности и необходимого объема фактов — навязчивая потребность в неясном многообразии;

— вместо постижимости явлений в пределах свих возможностей — гностическое расширение в пределах абсурда;

— вместо рациональность — магизм;

— вместо свободы — развязность, чередующаяся с рабским бессмысленным подчинением.

Экзистенция исчезает в хаосе вещей, она распадается на фрагменты по мере срастания субъекта с вещью. И в той же мере, она обретает возможность для восстановления в момент замолкания, остановки разума, пытающегося осмыслить инаковость вещи, не встроенной казалось бы в трансцендентальную динамику духа. Но вещественная данность объекта, манифестирующая собой его инобытие, оказывается в статусе трансцендентальной вещи по отношению к живому и чувствующему разуму.

Попытки артикулировано осмыслить вещь приводят данный процесс к хаотическому нагромождению имен и концептов, которые познающий разум пытается согласовать и включить в естественный, предустановленный порядок мира. Этот процесс неминуемо приводит к ускользанию осмысленности в происходящем и к мнимым категориям ценности манифестаций вещественности за которыми не стоит никакое содержание. Единственная возможность укрепления экзистенции в мире в котором наступает диктат вещей — это экзистенциальное молчание и остановка попыток приумножения объектных данностей мира, молчание и остановка, продиктованные пониманием отсутствия смысла в таких попытках, поскольку каждая из них копирует отсутствие в происходящем очевидного смысла.

Но остается по-прежнему открытым вопрос — стоит ли нам играть в эту игру и если стоит, то как? Очевидно, что экзистенциальное молчание — это не остановка речи и не отсутствие высказывания. Такое молчание — это исчезновения субъекта, которому может принадлежать речь. И подмена его тем, кому принадлежит речевой регламент бреда, парадокса, нонсенса и абсурда.

Источники:

Шпенглер О. Закат Европы. Т.1. — М:, 1993.

Ясперс К. Разум и экзистенция. — М., 2014.