Библейский сюжет повествует о том, что Ной получил откровение о грядущем потопе и о необходимости создать огромный ковчег, в котором могло бы сохраниться все сущее. Потоп — это мир, затопленный вселенскими водами.

Эти воды имеют два источника — Верхнее Небо (верхний источник вод) и Нижнее Небо (нижний источник вод): «В шестисотый год жизни Ноевой, во второй месяц, в семнадцатый день месяца, в сей день разверзлись все источники великой бездны и окна небесные отварились; и лился на землю дождь сорок дней и сорок ночей» (Бытие, 7: 11 — 12).

Ноев ковчег — это то, что способно сохранится само и сохранить все, что в нем сокрыто от вселенского хаоса, от буйства первозданной стихии. Если вселенские воды — это символ бессознательной стихии, то Ноев ковчег — это символ нашего Я, нашего сознания, разумности и рациональности, той инстанции в структуре нашей души, которая способна воспринимать, противостоять и согласовывать свою активность с силами бессознательной экспансии.

Символом Ноева ковчега выступает не лодка с мачтой и парусом, а две соединенные основаниями горизонтальные полусферы, символизирующие в тоже время кокон, плацентарную структуру, в которой способно сохранится и воспроизвестись нечто живое. Это символ защищенности и внутренней изоляции, экранированности от сил внешнего Хаоса. Внутри ковчега сохраняется внутренняя структура и внутренний порядок, символизируемый парным распределением особей. Бинарность –тот принцип, который рождает все последующее многообразие. Внешний хаос руководствуется монадическим принципом тотальности и однородности. Но для того чтобы произошло воспроизведение сущего, после того как исходное творение было завершено, бинарный принцип необходимо сохранить в некоторой изолированности, в коконе, отделяющем структуру от внешнего хаоса. Композиционная целостность ковчега (символизирующего также и целостность нашего Я) обеспечивает возможность противостояния экспансивным силам бессознательного.

Источники верхних и нижних вод, верхнее и нижнее небо (в греческой мифологии это Олимп и Тартар) — это Верхняя и Нижняя бездны. Те бездны, которые поглощают все без остатка и которые скрывают в себе смыслы происходящего, смыслы становления и угасания сущего, смыслы человеческой жизни, а также смыслы прошлого (где источник и первопричина всего сущего) и смыслы будущего (где сущее обретает финал и свое эсхатологическое завершение). Абсолютным смысловым итогом является вскрытие смысла, радикальное перепрочтение причин, вследствие чего верхние и нижние воды объединятся в тотальном недифференцированном Оно. Происходить (апокалиптическое) перепрочтение смысла мировой истории в контексте абсолютной динамики духовного космоса.

Смыслы покоятся в безднах

Верхняя бездна — несет в себе страх существования, бытийный страх.

Нижняя бездна — это ужас небытия.

Человек, субъект — это по определению пограничное существо, он — феномен границы, пересечения двух бездн; он всегда на грани между двух пропастей, он как канатоходец у Ницше — вокруг него везде пропасть и единственный выбор для него, куда ему падать — вверх или в низ. Это не вопрос истины, это вопрос выбора.

Верхняя бездна — это проблематика веры. И туда мы уходим с верой, что там нас ждут. Движение души к Верхней бездне — т.е. к страшащему неопределенностью будущему, требует от нас лишь надежды и веры, что нас там ждут, что там нет пустоты, и там есть некий абсолютный порядок, дающий блаженство. Блаженство — это единственное лекарство от страха, когда наша душа устремляется за горизонт Верхней бездны, Верхнего неба, Верхнего космоса. Туда мы, двигаясь в неизвестность мира, прорываемся сквозь горизонт страха.

Нижняя бездна, леденящий ужасом Хаос — требует не веры, но знания. Все что нас ждет там — предопределено, предельно очевидно и гарантированно. Это смерть субъекта, как радикальный отказ от принадлежности демиургическим структурам Верхнего космоса. Там ждет нас непередаваемый горизонт ужаса, через который мы прорываемся единственным образом — через экстатический распад, через жертву, через утрату каких-либо оснований, смыслов и надежд. Там нет ничего из того, что могло бы составить для нас предмет веры. Там нас никто не ждет. Все те, которые встречают нас на подступах в внешней тьме — встречают нас с предельным равнодушием. Мы им не нужны, неинтересны. Они в нас не заинтересованы. Мы для них даже не тень. Поэтому единственный шанс — это знать, с предельно отточенной ясностью, безнадежностью, с отказом от любых смыслов, целей и ценностей, через экстатическую эксплозию, разворачивающую сознание к безбрежному океану Хаоса — знать, что дальше только небытие и распад всего сущего. Там только безбрежный океан Хаоса, который единственный овеивает нас в своей равнодушной созерцательности бесконечным покоем. Из этой тотальной точки небытия в которой сознание абсолютно инвертировано во вне, созерцается космическая игра превращений, рождение и гибель вселенных. Здесь, та предельная бесконечная точка, из которой берут свои начала пространства, времена и миры. Здесь истоки любых смыслов. Здесь первопричины и начало всего.

В самом человек нет источников смысла

Мы не можем обрести в себе смысл, поскольку субъект не принадлежит себе и не является источником собственной экзистенции. Субъект принадлежит реальности Другого. И это необратимо. Глубокая травма заключена в экзистенциальной идее поиска смысла в себе. Человек самореферентен лишь в выборе направления своего становления, в способности обращать внимание на некоторые детали происходящего с ним и в попытке осознать их данность. Все остальное — это то, с чем он сталкивается. Единственный смысл, который касается нашей персональной свободы — это выбор направления дальнейшего становления души. Наша свобода ограничивается выбором направления движения к одной из бездн, либо замереть на грани и остыть, превратившись в бессмысленную пыль, которую неминуемо развеет ветер судьбы вне веры и вне знания.

Рано или поздно мы сталкиваемся с необходимостью такого выбора. Кто-то выбирает знание, и для них это предельный и гарантированный риск отсутствия того, кто спасет в тот момент, когда земля уходит из–под ног и под нами разверзается бездна Тартара.

Но нам проще выбрать неопределенность трансцендентального будущего, веру и надежду, поскольку это проще и ответственность наша всецело полагается где-то там и в природе того Абсолютного Субъекта, который ждет нас с той стороны страха и обещает нам абсолютный порядок и блаженство.

Внизу нас ждет ужас. Вверху нас ждет страх. Между ними — вакуум и уныние. При движении вверх спасает надежда на блаженство. При движении вниз спасает состояние экстаза. Вверху боги, собранные в абсолютную фигуру неизвестного Бога. Внизу — только титаническе силы и тератоморфные сущности. Вверху наверное Рай. Внизу точно Бездна.

Единственное в чем невозможно усомнится — это то, что Хаос был и остается причиной, прежними Небесами. Но тотальность иного объемлет собой как Верхнее, так и Нижнее небо, как прежние Небеса так и Небеса грядущие.

Подлинный смысл — это смысл, который вне нас, который в безднах.

Сквозь сверхсветлый мрак Верхней бездны до нас доносится надежда и вера в то, что нас там ждут и мы там нужны.

Существам Нижней бездны мы не интересны, они не заинтересованы в нашем существовании и нашей активности, они не требуют поклонения себе, они не требуют нашей памяти и веры. Их даже не интересует наше знание и заинтересованность в них. Но знание необходимо нам.

Или вера. Поскольку этого требуют от нас боги. Это нужно именно им — поклонение, память, наше усилие и самое главное — наша вера в их силу, величие и милость; наши желания, наш ритуал, наши страхи, наши мольбы и наша благодарность.

Ничего этого нет, когда мы смотрим в разверстую пропасть бездны. Для первого шага в неизведанное нужно немногое, которое оказывается всем, что мы имеем — наше знание и наша воля.

Мы не можем пройти горизонт ужаса не встретившись с порождениями бездны. Они не видят в нас смысла. Но смысл полагает себя где-то там, за пределами ужаса.

Существа Нижней бездны немилосердны, но в их тени звучит вся мощь первобытного Хаоса. Сквозь тьму Нижней бездны до нас доносится тишина и великое молчание.

Поэтому вопрос, следующий после того — что есть реальность? — это вопрос о смысле. Точнее, о его источниках и о его природе.

Смысл может быть концептуализирован как цель и может быть понят как исток.

I. Куда мы идем? Какова наша цель? Кем мы хотим стать? Как нам обрести себя? Что нас ждет в будущем и ради чего стоит жить? Каким будет финальный итог? Чем все завершиться? Что нас ждет и кто нас встретит? — Модус цели.

Или…

II. В чем источник? Первопричина? Откуда мы идем? Какова наша природа? Кто мы такие? В чем полагает себя начало? И где предел всего? — Модус истока.

В общем-то выбор прост: либо надежда на принятие и любовь другого, тем более в том случае, если это абсолютный трансцендентный Другой, либо холодное равнодушие Мира, указывающего на бесконечные просторы необузданного Хаоса.

Но если спуститься с небес на землю, к простым и повседневным делам нашей заурядной обыденности, где мы зачинаем детей, рождаем их, выхаживаем; обеспечиваем себя вещами, едой и событиями; развлекаемся, отвлекаем себя от тревог, наслаждаемся удовольствиями; вступаем в отношения, испытываем чувства, прощаем, предаем, ненавидим, испытываем страсть, пытаемся что-то понять — то оказывается, что все начинается с первого непосредственного контакта ребенка с внешним миром, располагающим себя за пределами материнского тела, вне плацентарного кокона.

Первое с чем сталкивается ребенок, это недифференцированная бездна внешней пустоты, которая не переживается как внешняя, поскольку нет внутреннего, того, относительно чего можно было бы говорить о внешнем; она переживается как тотальная ужасающая пустота, как ничто, как среда в которой нет ясного присутствия чего-либо; ужас рождается от отсутствия экранирующей, стабилизирующей, защищающей и дающей чувство внешних опор оболочки; ребенок был с момента зачатия внутри и кроме этого он ничего не знает; в какое-то мгновение он начинает претерпевать муки, исторгающие его из внутреннего и он оказывает во внешнем, вне всего, вне того мира который единственный только и знал; он оказывается исторгнутым из внутреннего космоса, из космического лона в бесконечную светлую тьму внешнего космоса, в котором единственное, что есть — это хаос, воспринимаемый тотально телом младенца и вернутся снова во внутреннее невозможно; он заключен в собственное внутреннее, которое обрекает его на контакт с ужасом внешнего; внешнее дающее опыт внутреннего (матка) инвертируется во внутреннее заключенное во внешнюю оболочку собственного тела, за которой бесконечные пространства иного; и из этих бесконечных хаотичных пространств вдруг возникает нечто, что напоминает о внутреннем покое, нечто, дающее еду, тепло и сон — этим нечто оказывается объект, который называется мать.

Мать воплощает экранирующее присутствие другого, который в последствие становится тем самым символическим Другим бессознательного, субъектом бессознательного (Лакан). Внешний субъект в свое телесной данности, в тотальности физического присутствия, замещает собой исходное переживание пустотности и неоформленности внешнего мира, когда компенсирующего объема внутреннего мира в его символических данностях еще нет. Присутствие другого экранирует от внешней пустоты. Насколько хорошо внешнее воплощение другого субъекта будет защищать недифференцированной пустоты мира, настолько же хорошо внутренний другой будет защищать от ужаса, идущего из хтонических глубин души.

Любые дефициты присутствия значимого другого открывают зияния в душе, через которые проникает ужасающи хаос глубин. Любое зияние — это знак присутствия хаоса. Тревога, перерастающая в медленно подступающий ужас, оповещает нас от приближении существ, порожденных бездной. Здесь Тифон, здесь Сет, здесь ужасные драконы и гидры, здесь Химера, здесь разрывающий на части Цербер, здесь непроглядная тьма Танатоса, здесь усыпляющий Гипнос и всепоглащающий Тартар, здесь Гея, которая абсолютная мать и хозяйка жизни и смерти, здесь Тиамат и Лилиту, сонм древних дьяволов и знаки титанического безумия, единственное спасение от которого — дионисийская жертва и экстатическая гибель субъекта. Ужас глубин — это бездна, в которой дионисийская любовь — это единственный шанс на спасение, шанс, обретаемый через собственную жертву. Это тот вызов, который бросает нам Рок (Судьба). Мы можем ответить на этот призыв и погибнуть, либо отойти в сторону и дальше нас будет ждать лишь уныние бессмысленной пустоты, сомнение, лень и беспамятство диванного блаженства.

Возникает закономерный вопрос — об источниках смысла. В качестве них могут быть рассмотрены:

— нечто персональное, например — душа, психика, личность, самосознание;

— нечто иное (коллективное, мифологическое, трансцендентальное) — другой, объект, феномен, ситуация, архетип, образ.

Поиск источника определяется тем фактом, что мы себе не принадлежим и мы себя не знаем. Все что мы знаем о себе опосредовано присутствием другого субъекта. Наша идентичность моделируема другим. И когда мы начинаем искать смысл в себе, возникает закономерный вопрос, если наша идентичность — это интроецированная интерпретация другого, то чей тогда смысл, рождающийся в условиях структуры нашего Я.

Смысл возникает через столкновение финального, конечного, точечного бытия субъекта и тотального, абсолютного, универсального бытия, свойственного Иному, воплощением которого выступает тотальный Другой, в природе которого — отсутствие. Он, тот, которого мы не знаем, это не великий архетипический субъект (Антропос, демиургический Адам), но та реальность, которой Антропос противостоит и которую он стремится в своем негативизме отрицать через определение и манифестацию структуры, через порядок, последовательность, логику и цикличность.

В психоанализе Другой — это субъект неочевидного смысла и парадоксальной логики.

В мифологии источником окончательного смысла может быть либо первичный Хаос, который стали позднее называть Космосом, либо героический порыв, движимый богами или против богов, по воле человека.

В Мистике Другой, как локус небытия — это Бог, но Бог не как субъект присутствия, но как Он, как Великий отсутствующий. С Богом невозможно быть на ты, поскольку Он за пределами субъектности.

Итоговое описание Абсолюта суммируется категорией Абсолютного Иного, о чем невозможно иметь каких-либо суждений.

Что же касается психотерапии как практической дисциплины — она имеет также свой предел. Это тот порог, у которого психотерапевт должен остановится. Дальше человек вступает в иные сферы — либо к философской метафизики, либо к религиозной мистики.

Какое бы направление мы не выбрали, смысл — это встреча с господствующим началом, которое есть бесконечность