— Я заинтересовался таким феноменом, как бескорыстие. Не желаете о нем побеседовать?

— Не знаю.

— Что не знаете?

— Феномен ли это.

— В смысле?

— Феномен — это то, что можно рассматривать, наблюдать, изучать, осмысливать…

— Вот я и предлагаю заняться рассмотрением и изучением бескорыстия.

— А вы, простите, как подходите к бескорыстию? Бескорыстно или с корыстью?

— М-м-м… Бескорыстно.

— В таком случае, то есть если вы бескорыстны по отношению к бескорыстию, не соблюдается принцип инаковости наблюдателя по отношению к наблюдаемому. Проще говоря, вы не по разные стороны с бескорыстием, чтобы его рассматривать и изучать. Раз вы бескорыстны по отношению к бескорыстию, бескорыстие находится не снаружи вас. Вы с ним, так сказать, заодно.

— Хорошо. А если я корыстен по отношению к бескорыстию? Тогда я могу его рассматривать и изучать?

— Тоже навряд ли. Ведь если вы корыстны по отношению к бескорыстию, вы не видите его как бескорыстие. Вы ему принципиально чужды. Для вас его как бы и нет.

Если вы бескорыстны по отношению к бескорыстию, не соблюдается принцип инаковости наблюдателя по отношению к наблюдаемому

— Получается, и если я с ним заодно, и если я ему чужд, я одинаково не могу его рассматривать? Так, как мы рассматриваем феномены?

— Да, а все потому, что бескорыстие — это не феномен.

— Что же это тогда?

— Остановимся пока, что это не феномен. Ведь почему мы можем наблюдать феномен? Потому что по отношению к нему можно занять стороннюю позицию. Вы здесь, а феномен — там. А теперь давайте представим, что там — бескорыстие. То есть вы, допустим, стали свидетелем, как кто-то, какой-то человек проявляет бескорыстие. Но ведь бескорыстие в том числе и потому бескорыстие, что не предусматривает зрительского места. Оно свершается не на публику.

— Да, понимаю, мое присутствие не предполагалось. Я стал, так сказать, незапланированным, случайным свидетелем.

— А стали ли? Да, бывает, что мы оказываемся невольными свидетелями того, что не предназначалось для наших глаз. Зашли, например, в туалет, не соответствующий нашему гендеру. Зашли по ошибке. Но с бескорыстием несколько иная ситуация. Оно не пряталось, не закрывалось, как закрываются от посторонних глаз в туалете. Оно вас, так сказать, не закладывало. Не закладывало, что вы будете рядом с ним. Запираясь в туалете, мы предотвращаем возможность, чтобы нас там застали. Но саму эту возможность мы закладываем.

— Хорошо. Человек, совершающий бескорыстный поступок, не закладывал, как вы выразились, моего присутствия. И все же я оказался рядом…

— Если вы действительно отзоветесь на случайно повстречавшееся вам бескорыстие, это проявится в вашем бескорыстном к нему внимании. И на этом ваше свидетельствование закончится: два бескорыстия соединятся в одно. На разных сторонах должно быть разное.

— Я понял: наблюдаемое — это одно, а наблюдающий — другое.

— Да. И, соответственно, если наблюдаемое оказывается тем, с чем наблюдающий солидарен, разделение на стороны этой оппозиции пропадает.

— Солидарен, то есть согласен?

— Помните, как говорят: я разделяю ваши взгляды. Хоть тут и использован глагол «разделять», смысл совсем иной: ваши взгляды мне не чужие, мы с вами совпадаем в наших взглядах, мы с вами — одно с точки зрения наших взглядов.

— Погодите. Но ведь можно приветствовать то, что человек проявляет бескорыстие, можно считать это похвальным и все же одновременно оставаться наблюдателем.

— Действительно, можно оставаться свидетелем похвального. Скажем, похвального поведения. Но всякое похвальное поведение в той или иной мере рассчитано на похвалу, ожидает или предполагает ее. Поэтому ведущий себя похвальным образом бдит — и не обязательно осознанно — за тем, чтобы его наблюдатель с ним разнился, чтобы наблюдаемое и наблюдающий не дай бог совпали. Ведь если это произойдет, похвальное поведение рискует остаться неоцененным.

— И как тот, кому нужна похвала, обеспечивает разность наблюдающего и наблюдаемого?

— Он ведет себя должным образом, ведет себя хорошо, благородно, но до известных пределов. Он не ведет себя максимально благородным образом. Можно сказать, он ведет себя относительно благородно. Но не абсолютно благородно.

Ведущий себя похвальным образом бдит за тем, чтобы его наблюдатель с ним разнился, чтобы наблюдаемое и наблюдающий не дай бог совпали

— А если бы он вел себя абсолютно благородно?

— Его свидетель не смог бы с ним разниться. Чем больше в наблюдаемом нами правильности, истинности, подлинности и тому подобного, тем меньше не просто возможности, но и смысла оставаться от него в стороне. Это все равно, что оставаться в стороне от жизни. Ведь тогда вы просто умрете, засохнете.

— Любопытно. Относительно истинное еще можно наблюдать, а совсем-совсем истинное, то есть абсолютно истинное уже нельзя?

— Да, только «нельзя» не в значении «запрещено», а в значении «нелепо», «бессмысленно».

— Вы говорите «нелепо», а мне, признаться, несколько обидно, что какую-то полуправду лицезреть можно, а полную, совершенную правду — нельзя.

— А в чем тут проблема? Потому полуправду и можно лицезреть, что она есть часть. Часть очерчена, локальна. Часть оставляет место для того, чтобы встать напротив нее или обойти ее со всех сторон. И в части значим относительный, то есть проявляемый вовне смысл. Наблюдаемое, видимое — то же самое, что и относительное. Получается, что в абсолютной правде видеть особо и нечего. Полная правда в том числе и потому полная, что в нее вобран даже ее субъект.

— Я вас услышал. И все–таки не могу отделаться от сожаления, что самое главное — абсолютная истина или безусловное благородство — не может быть зафиксировано.

— Об этом можно было бы сожалеть, если бы был кто-то, отдельный от безусловного благородства. А оно было бы скрытым от него объектом. Но оно — не объект, не феномен. И нет субъекта, предназначенного для его фиксации. По-моему, составлять с абсолютной истиной единство — куда более заманчивая возможность, чем быть ее свидетелем. Она не сравнится даже с самым качественным познанием.

Составлять с абсолютной истиной единство — куда более заманчивая возможность, чем быть ее свидетелем

— Хорошо, пусть так. Однако давайте вернемся к бескорыстию. Получается, его и похвалить нельзя?

— Да, в том смысле, что этого и не требуется. Хваля бескорыстие, вы характеризуете его со стороны, то есть не полагаете необходимым, важным, правильным вступить с ним в реакцию соединения. Хваля бескорыстие с позиции стороннего наблюдателя, вы даете понять, что при всех его достоинствах в нем нет чего-то настолько вам близкого, чтобы вы образовали с ним единство.

— Можно ли выразиться в том духе, что бескорыстие не похвально — оно сверхпохвально?

— Наверное, можно. Представьте, что на ваших глазах совершается подвиг. Если вы в ответ начнете аплодировать, кричать «браво!», это будет явно неадекватной реакцией. Подвиг — нечто из ряда вон выходящее, в том числе из ряда оцениваемого извне, предполагающего своего зрителя. Подвиг взламывает субъект-объектное разделение. Если бы на ваших глазах совершался подвиг, это событие не оставило бы вас снаружи. Оно увлекло бы вас внутрь.

Подвиг взламывает субъект-объектное разделение. Если бы на ваших глазах совершался подвиг, это событие не оставило бы вас снаружи

— Оно бы меня потрясло.

— «Потрясло» — никчемное слово. Ну, потрясло. Это описание внешнего воздействия. Это описание того, какое воздействие нечто оказало на вас. Но не все меряется своим внешним воздействием.

— И к этому «не всему» вы, похоже, относите не только подвиг, но и бескорыстие. Кстати, в каком-то смысле бескорыстие — это тоже подвиг.

— Во всяком случае, оно столь же необъяснимо и невыводимо посредством привычно-бытовой логики. Для него нет оснований в мире — по крайней мере, в мире наших повседневных хлопот. Да, культурным кодом оно приветствуется, но не без лицемерия.

— Почему не без лицемерия?

— Да все потому же. Потому что речь идет о внешней оценке того, чему она не нужна. К тому же культурой реально поддерживаются главным образом условные добродетели. Для социума они приоритетнее и странно было бы, если бы было наоборот.

Социумом реально поддерживаются главным образом условные добродетели

— Я согласен с вашей градацией. Действительно, есть полуправда, есть почти правда, а есть правда абсолютная, совершенная. Есть условно благой поступок. А есть безусловно благой. Есть относительное добро и есть абсолютное добро. И в этом плане бескорыстие представляет собой, скажем так, этическую вершину.

— Давайте скорректируем. Не представляет собой, а лицемерно признается таковой. Я еще раз повторю: если вы стали очевидцем не условно, а безусловно этически правильного, у вас имеются всего две возможности: вы либо покидаете позицию наблюдателя, смыкаясь с безусловно правильным, либо оказываетесь к нему слепы и глухи.

— Что из этого следует на практике? На моих глазах кто-то кому-то, скажем, бескорыстно помогает. И что, по-вашему я должен к нему присоединиться? То есть тоже начать помогать тому, третьему человеку?

— Необязательно. Став невольным свидетелем того, как один человек без какой-либо корысти помогает другому, вы должны отдать должное его бескорыстию. То есть, для начала, согласиться с тем, что бескорыстное деяние не предполагает зрителя, и перестать им быть. Впрочем, об этом неверно говорить в терминах долженствования. Здесь я просто пошел у вас на поводу. Вы ничего не должны. Но вы отозвались на чужое бескорыстие. И если проявляющий бескорыстие отринул себя, вы тоже себя отринете. А еще призна́ете чужое бескорыстие не чужим вам. Кстати, а почему оно не чужое вам?

— Потому что… Скажите сами.

— Потому что оно не знает деления на свое и чужое.

— А из чего это следует, что оно не знает такого деления?

— Делением на свое и чужое живет и процветает другое — корысть, корыстолюбие. Соответственно, у меня к вам вопрос: как может быть чужим то, что не знает деления на свое и чужое? Как вам разделиться с тем, что не разделяет себя и вас?

— По-видимому, никак.

Как вам разделиться с тем, что не разделяет себя и вас?

— Вот именно! Далее, признав его не чужим, вы откроетесь для него. И это уже оно решит, как вами распорядиться. Бросить ли вас на подмогу или просто оставить вас наполняться, проникаться им, солидаризироваться с ним все больше. И потом, бескорыстие в виде помощи — это такой начальный, зачаточный вид бескорыстия.

— Неужели? Чем вообще может быть бескорыстие как не помощью, содействием?

— Вы кое-что не учитываете. Мы ведь можем быть бескорыстны исключительно по отношению к тому, что сто́ит того, чтобы ради него забыли о собственных выгодах и вообще о самих себе. И таковое, как правило, ни в какой помощи не нуждается. Поэтому полновесное, незачаточное бескорыстие — это прежде всего бескорыстное внимание, созерцание. Созерцание какой-то самоценной жизни, какого-то бытия, исполненного собственного, неутилитарного смысла. Созерцание, очень скоро переходящее в приобщение к этой жизни и этому бытию.

— Для вас самоценное бытие равняется бытию, не нуждающемуся в помощи и поддержке?

— Да, потому что это действительно так. Самоценное бытие есть бытие самостоятельное. В поддержке нуждается то, что имеет относительный смысл. Ведь иметь относительный смысл означает не что иное, как зависеть от внешнего мира. В свою очередь, иметь абсолютный смысл — значит не просто не нуждаться в окружающей среде, но даже ее не предполагать, или как мы с вами говорили, «не закладывать».

В поддержке нуждается то, что имеет относительный смысл

— Ну, здесь я категорически не согласен. Вы, конечно, с почти виртуозной ловкостью проделали мыслительные кульбиты, за которыми интересно следить, но за которыми опасно следовать. Ведь если сохранять верность вашей логике, то человек, который без всякого расчета помогает ближнему, попавшему в беду, далек от истинного бескорыстия, заключающегося в пассивном созерцании.

— Зафиксирую, что определение «пассивное» к произнесенному мной термину «созерцание» вы добавили от себя. И перейду к существу вашего возражения. Бескорыстие, понимаемое как помощь и содействие, действительно, наиболее распространенный подход. Я связываю это с тем, что так выгодно выставлять дело социуму и его институтам. Хотя истоки, основания бескорыстия вообще внесоциальны. Это не столько вопрос взаимоотношений между людьми, сколько вопрос взаимоотношений между человеком и абсолютным. И раскрывается он в том ключе, что их — взаимоотношений между человеком и абсолютным — нет. Теперь о помощи и содействии. В подавляющем большинстве случаев помощь человека человеку или другому живому существу, попавшему в беду, имеет свою корысть. Говорю это без какого-либо осуждения. Мы поддерживаем ближних, потому что наша жизнь связана с их жизнью. Иногда такая связь прямая, иногда — опосредованная. И зачастую именно помощь одного человека другому человеку при отсутствии их прямой зависимости друг от друга называют бескорыстием. Это, конечно, не совсем верно. Даже если мы помогаем тому, чье благополучие, казалось бы, не связано с нашим благополучием, это можно зачесть благородством и добродетелью, но не бескорыстием. Потому что кроме прямых зависимостей есть еще и косвенные.

Истоки, основания бескорыстия внесоциальны. Это не столько вопрос взаимоотношений между людьми, сколько вопрос взаимоотношений между человеком и абсолютным

— Вы хотите сказать…

— Я хочу сказать, что многое из того, что бескорыстием считается, таковым не является. Однако я не утверждаю, что всякая помощь обязательно корыстна. Впрочем, я бы вообще сместил акценты. Помощь или содействие могут быть, скажем так, побочным или вторичным продуктом бескорыстия. К примеру, я обратился своим вниманием к какому-то человеку, почувствовав, что в нем или через него живет нечто самоценное, самодовлеющее, и побочным следствием такого внимания стало то, что я протянул ему руку, когда он споткнулся и упал. Или накормил его, если он был голоден. Но основной при этом была моя захваченность той самоценностью, что я в нем почувствовал. И, помогая, я не воспринимал дело так, будто я помогаю этой самоценности в привлекшем мое внимание человеку. То есть я вообще не ощущал, что оказываю помощь. Вот, кстати, вариант объяснения того, почему в ответ на благодарность говорят «не за что».

— Снова вы закрутили. Помощь — побочный продукт бескорыстия. Как у вас язык поворачивается говорить такое?

— Давайте взглянем на ситуацию глазами человека, по отношению к которому проявлено бескорыстие. Я смею утверждать, что гораздо больше, чем саму помощь, он оценит факт ее бескорыстности. Скажем, вы стеснены в средствах, и я просто так, то есть не в долг и не ради вашей лояльности даю вам крупную сумму денег. Если вы не совсем пустой человек, а вы точно не таковы, вас поразит не толщина пачки денежных купюр, а отсутствие за моим поступком какой бы то ни было личной выгоды. Именно бескорыстие моего поступка, возможно, повлияет на вас и вашу жизнь сильнее, чем подаренные деньги. Итак, даже для вас непосредственно помощь окажется чем-то вторичным по сравнению с тем, каким образом она оказана. А именно — без какой-либо задней мысли. Моя помощь вам в ваших собственных глазах будет чем-то побочным по отношению к моей обращенности к вам ради вас же самих. Или к тому, что есть в вас или через вас, самому по себе.

— Вы имеете в виду, что проявленная вами щедрость побудит и меня быть щедрым?

— Я готов сделать еще более смелый вывод. Бескорыстие вовлекает в себя не только своего случайного свидетеля, но и того, по отношению к кому проявляется. С одной стороны, мы забываем про корысть, когда наше внимание оказывается захваченным тем, что имеет внутренний, самостоятельный или абсолютный смысл. С другой стороны, если говорить о нас, людях, то человек, по отношению к которому проявляется бескорыстие, видит в том, кто это бескорыстие проявляет, то же самое самостоящее, абсолютное бытие. Ведь не иметь корысти и при этом быть — значит не нуждаться во внешней подпитке. Не рассчитывать на вознаграждение — значит обходиться без помочей. И, кстати, неверно представлять самостоящее бытие чем-то замкнутым в себе. Наоборот, все, что обособлено, зависит от того, от чего оно обособилось. Часть не может быть свободна и самостоятельна. Свободно и самостоятельно не знающее иного себе. В этом смысле самостоящее бытие есть бытие открытое, не-отдельное, вбирающее в себя…

— Получается, проявляющий бескорыстие вовлекается в самоценное и необособленное бытие в лице того, по отношению к кому или к чему он его проявляет. А тот, по отношению к кому это бескорыстие проявляется, тоже вбирается в необособленное бытие, только уже в лице того, кто бескорыстие проявляет.

— Примерно так. Но, конечно, речь идет не про два самоценных, не знающих границ бытия. Пусть и представленное в разных лицах самоценное бытие здесь одно и то же. Не два самоценных бытия имеют друг с другом дело в случае, когда проявлено бескорыстие. Самоценное и тем более безграничное бытие одно, и с собой оно не имеет дел — с собой оно совпадает.

— Надеюсь, вы сейчас не просто меня запутываете?

— Скажем так, то, как представляется ситуация ее участникам, лишь намекает на происходящее в действительности. Как я уже говорил, бытие, не нуждающееся во внешней подпитке и внешнем оправдании, есть бытие, ни с чем не разделенное. Другими словами, не знающее преграды, границы. Бесконечное. Я также говорил, что нельзя проявить бескорыстие по отношению к тому, что полагаешь чужим себе и чему полагаешь чужим себя. А не чужим можно быть только не имеющему границ, не чужим можно быть только бесконечному…

— Подождите. Скажем, у меня есть сын. И я прекрасно понимаю, что мой сын — не все, что есть. И тем не менее я не полагаю его чужим мне.

— Пожалуйста, отвлекитесь от этих социальных примеров. Да, ваш сын — индивид, общественная единица, но речь сейчас не об этом. Действовать бескорыстно — все равно что не брать себя в расчет, однако никакой части, ничему конечному не вытолкнуть меня из поля моего зрения, заняв его собой полностью. В свете сказанного можно чуть переиначить мою мысль. В каких-то случаях бесконечность того, по отношению к кому или чему проявляется бескорыстие, способствует «превращению» в бесконечность и того, кто это бескорыстие проявляет. В других случаях, наоборот, бесконечность бескорыстного, то есть того, кто бескорыстие проявляет, «наделяет» бесконечностью и того, по отношению к кому бескорыстие проявлено. Условного получателя условных плодов этого бескорыстия. Впрочем, эти случаи, которые я развел в разные стороны, тоже лишь условно разное. Все же нельзя упускать из вида, что когда есть бесконечное — никаких флангов нет, тем более таких, на каждом из которых — по бесконечному. Нет двух бесконечностей, как нет и двух сторон — действующего без расчета и того, ради кого это действие предпринимается, когда есть что-либо, подобное бескорыстию.

Действовать бескорыстно — все равно что не брать себя в расчет, однако никакой части, ничему конечному не вытолкнуть меня из поля моего зрения

— Честно говоря, понятнее не стало.

— Я пытаюсь сказать, что тот, кто через проявленное им бескорыстие как бы «втягивает» в бесконечное бытие другое существо, в то же время и сам «втягивается» в это бытие. Ведь до тех пор, пока видишь в ком-то или чем-то часть, просто не сможешь освободить для него свое место — проявить по отношению к нему бескорыстие.

— Простите, я уже не поспеваю за вами. Да и вы, похоже, уже не со мной общаетесь, а как бы уясняете что-то для самого себя. Однако полагаю возможным подвести кое–какой итог. Итак, нам все–таки удалось достаточно подробно обсудить феномен бескорыстия. Или не-феномен.

— Да, вам удалось задеть корыстные струнки в моей душе, в результате чего я вовлекся в эту полемику. И то, что беседа о бескорыстии случилась благодаря наличию во мне корысти, недвусмысленно указывает на то, что случилась она зря. Только корысть может побудить к разговору о бескорыстию.

— Какие же корыстные струнки я в вас задел?

— Те самые, что побуждают нас, как вы выразились в самом начале, рассматривать и изучать те или иные феномены. Жадность до понимания.

— Так вы же в ответ сразу заявили, что бескорыстие — это не феномен.

— Да, но даже чтобы отметить нефеноменальность бескорыстия, надо отнестись к нему как к феномену. Соорудить в своем уме феномен под названием «не-феномен». А дальше можно выдавать сколь угодно тонкие и мудрые замечания про этот якобы не-феномен: все они будут про феномен, пусть и помеченный не совсем стандартно. А значит все они будут не про бескорыстие.

— Ага, я кажется, вновь догнал вас в ваших рассуждениях. Есть возможность быть бескорыстным. Нет лишь возможности быть исследователем бескорыстия.

— Исследователем бескорыстия, возвещающим urbi et orbi, насколько это чистейшее, возвышеннейшее и особняком стоящее явление. Впрочем, лучше взять шире. Есть возможность для бескорыстия, но нет возможности не только для его исследования, но и для указания на невозможность такого исследования.