Почему от исполнения наших желаний мы всегда получаем меньше, чем ожидали

Одно из самых поразительных открытий, которое я, впрочем, совершил отнюдь не как действующее лицо, настойчиво прорывающееся к новому, а как тот, кому жизнь преподносит свои уроки, не спрашивая, имеется ли в них заинтересованность, связано с мечтами и их воплощением. Замечу сразу, что все наши мечты подразделяются всего на два вида: мы хотим либо нечто заполучить, либо, напротив, от чего-то избавиться. Так вот, для меня было настоящим открытием обнаружить, сколь ничтожно мало дает исполнение желаемого по сравнению с ожидаемым эффектом. Вернее, в сравнении даже не с ожидаемым эффектом, а с той интенсивностью, которая отличала мечту, покуда еще не реализованную.

Все наши мечты подразделяются всего на два вида: мы хотим либо нечто заполучить, либо, напротив, от чего-то избавиться

Говоря проще, я, как правило, весьма сильно и длительно хочу что-то приобрести или чего-то лишиться, вкладываю в это желание почти всего себя, однако, как только мечта воплощается в жизнь, удовлетворение от сего факта неизбежно оказывается скупым, бледным и скоротечным.

И дело далеко не только во мне. Взять хотя бы Василия (введу в повествование лирического героя, пусть это и не принято в рамках философского эссе). Однажды перед ним замаячила реальная перспектива попасть в тюрьму. На год-два, но все–таки в тюрьму. Как же он возжелал, чтобы этого не случилось! Опасность оказаться за решеткой была невелика, но была. В принципе, чаша сия должна была миновать. Но ее пришлось бы испить, сложись пара обстоятельств неудачным образом. «Лишь бы повезло!» — буквально молил он, взращивая эту мечту до невероятных размеров. И мечта сбылась. Тюрьмы не будет. Вольная жизнь продолжается. И что бы вы думали? В тот же вечер Василий сидел грустный и понурый, каким, впрочем, и был обычно, с недовольной гримасой встречая взглядом подаваемые на стол блюда ужина. Понятно, что это его привычное состояние. Но ради такого случая, когда оправдалась столь большая надежда, разве нельзя было от души порадоваться? Пускай всего вечерок…

Испытал ли он хотя бы облегчение? Вроде да, но спроси его, сколько длилась эта приятная эмоция, и Василий растерянно пожал бы плечами. Действительно, кажется, мелькнула радость, но когда она исчезла? В тот же самый момент?

Случись такое, что Василий все–таки загремел за решетку, на ближайшие год-два он заимел бы поистине великую мечту. Дожить до освобождения, выйти на свободу. Он думал бы об этом каждый час, предвкушая вожделенный миг, мечтая о том, как это будет здорово, какое это будет гигантское, необъятное счастье — снова оказаться вольным человеком. Однако вечером того же самого дня, когда его наконец выпустят, мы застанем Василия с понурым, безразличным лицом, вяленько принимающим тарелку с праздничной — по случаю освобождения — закуской.

Но, Бог с ним, с Васей. Вчера, вернувшись домой, я хлопнул себя по карманам куртки, по карманам брюк — нет телефона. Потерял! Как же горько мне стало! Так горько, словно когда телефон у меня был, это было совершенно особое, волшебное, удивительное время моей жизни, а теперь все, оно кончилось. Я так и сел, потерянный, побледневший. Ах, да вот же он — в кармане надетого под курткой пиджака. Ну и ладно, вернемся к проблемам, от которых я отвлекся вследствие мнимой пропажи гаджета.

Мечты сбываются, но лучше — не становится. Между не-обладанием каким-либо благом и обладанием им — разница почти незаметна. Так зачем было проявлять столько рвения? Зачем так вожделеть, так лелеять мечту? Зачем столь пылко стремиться к скучной в общем-то жизни? Блага дают чисто внешние улучшения, а чувство безопасности так связано с чувством тревоги, что им реально трудно наслаждаться. Но мы страдаем из–за отсутствия какого-то блага, словно его наличие улучшает жизнь в корне, и мы так жаждем безопасности, будто она и есть счастье. Зачем? Отчего?

Мечты сбываются, но лучше — не становится. Между не-обладанием каким-либо благом и обладанием им — разница почти незаметна

Получив желаемое или его добившись, я каждый раз реагирую так, как будто приобретенное не является такой уж большой ценностью, а потерянное — такой уж большой бедой, каковой она должна была быть, если исходить из силы желания.

Впору подсказать утешение всякому, кто уверен, будто его положение тягостно и невыносимо: «Старина, ты страдаешь из–за наличия пут, мешающих двигаться в полную силу, однако, дружище, возможно, ты станешь терзаться несколько меньше, если будешь знать наверняка, сколь малым будет облегчение, испытанное тобой, когда твои путы падут». Ах, если б он только знал заранее — всякий, страстно желающий приобрести то или иное благо или избавиться от той или иной беды — сколь мало, в действительности, даст ему воплощение его мечты! Он бы, верно, не так мучился от отсутствия у него такой-то ценности (или наличия такой-то гадости), не погружался бы в свое стремление изменить сложившееся положение всем своим существом.

Впрочем, советы не помогут, поскольку здесь мы имеем дело не только с самими собой, но и с тем, что на советы не реагирует. Ведь даже зная, что предмет моей мечты вовсе не является тем, что мне крайне необходимо, я продолжаю мечтать как бы помимо своего разума и своей воли.

Даже зная, что предмет моей мечты вовсе не является тем, что мне крайне необходимо, я продолжаю мечтать как бы помимо своего разума и своей воли

Если вдруг, по милости Божией, я получу то, чего мне, как я думаю, не хватает, или избавлюсь от того, что, как я полагаю, мне мешает, если произойдет то, чего я желал целый год или даже два, три года, а то и все пять лет, то уже на следующий день после воплощения мечты на моем лице будет кислое выражение задерганного человека. Словно я не для себя приобретал или избавлялся. Словно я помог что-то приобрести или от чего-то избавиться кому-то другому, причем не получив за это мзду и даже не испытав морального удовлетворения, как это бывает при проявлениях бескорыстия. Нет, все иначе. Я как будто выполнил работу. Словно в меня что-то вселилось, воспользовалось мной, а потом из меня вышло. При этом я ничего хорошего не получил и ни от чего плохого не избавился.

«О, ты, говорят, купил новую машину?! Долго копить пришлось, работать без выходных? Где же она? Пойдем, покажешь!» «Во дворе. Но только я, пожалуй, останусь, чайку попью. Сходите без меня». И это — не просто усталость, не просто истощение после проделанного большого пути, пусть и увенчавшегося успехом. Несоразмерность интенсивности желания и вяленькой реакции на его исполнение наводит на мысль о том, что, желая, я нахожусь под какими-то чарами, веря в нечто как в крайне нужное, хотя, по правде сказать, оно если и нужное, то в весьма скромной степени. Однако дело, конечно, не в черной магии, а в том, что у нас есть весьма специфический помощник.

Итак, почему радость, вызванная исполнением мечты, поразительно асимметрична интенсивности мечтания и томительного предвкушения ее исполнения, причем асимметрия эта такова, что ожидания от воплощения мечты велики, а результаты ничтожны? Потому что в дело вмешивается природа. Именно ей мы обязаны страстностью наших мечтаний и желаний.

Мы ведь нужны не только самим себе. Будь так, мы были бы своими собственными создателями. Но нас создали не мы сами, а, назовем это так, природа. И у нее на нас есть свои виды, пусть и — с виду — похожие на те, что мы имеем на самих себя. К тому же она не очень доверяет нашей сознательности, не очень-то верит, что, даже решая свои проблемы, мы будем действовать разумно и с достаточной энергией. И потому она нас подхлестывает. В определенных случаях она, чтобы подстраховаться, дает тому или иному человеку хорошенького пинка. А то вдруг он сам не скомандует себе побежать с нужной скоростью. Да, цель и у нее, и у нас, казалось бы, общая — наше выживание. Однако ради достижения этой цели у нее больше ресурсов, чем у нас, и она частенько вмешивается, приходя к нам на подмогу, причем совершенно без нашего ведома, не по нашей просьбе и без предварительного предложения помощи.

У природы на нас есть свои виды, пусть и — с виду — похожие на те, что мы имеем на самих себя

Природа сделала так, чтобы чувство нехватки какого-либо блага находилось на зашкаливающем уровне — буквально сводило бы нас с ума. А чтобы мы побыстрее оттуда бежали или активней искали выход, природа несколько «задрала» интенсивность мучения в связи с пребыванием в не самых благоприятных для нас местах. Другими словами, страстность наших мечтаний и та безудержность, с какой мы отдаемся своим желаниям, довольно-таки искусственны. Это природа нам удружила. И лично я взял бы это слово в кавычки. Удружила, нечего сказать.

Получается ведь странная штука. Вроде бы это мы стремимся к выживанию, но в то же время для решения этой задачи нас использует природа. Заботясь о себе, мы словно марионетки в ее руках. Да, мы хотим жить, но нас еще к этому и понукают через инстинкты. И когда мы, казалось бы, только что выручили себя из беды, нами овладевает апатия. Нам почти все равно. Как все равно рабу, которого от рассвета до заката гоняли туда-сюда и которому никто не объяснил, что, собственно, он делал, для каких таких целей. И он так замотан, что ему и не нужны никакие объяснения. Дали миску с баландой, а все остальное — пропади оно пропадом. Чай заваривается — вот это дело, а новая машина за окном — да черт с ней!

Да, мы хотим жить, но нас еще к этому и понукают через инстинкты

Да, казалось бы, машина принадлежит мне, а не природе, я — ее безраздельный владелец, так что если я и использован, то себе же во благо. И природу можно даже поблагодарить… Но за что? За то, что она внушила мне необходимость в этой машине, а после, заставив ради нее отрезать кусок своей довольно-таки недолгой жизни, всучила мне ее, позволив испытать более или менее положительные эмоции в самом скупом формате, потому как будь этот формат щедрее, меньше места осталось бы для бдительности, для новых желаний и грез? Нет, не себе я покупал машину, и бумажка, подтверждающая мое на нее право собственности, лишь насмешка, знак особого вероломства, жертвой которого, впрочем, не такой уж невинной я пал (ведь на зов природы отзывается во мне ее же, природы, частица).

Вполне можно прожить без того, другого, третьего. Но если это хоть в какой-то степени — блага, нам не оставляют выбора. Мы начинаем стремиться к ним столь сильно, словно без них — не прожить. И это не наше решение, это подсуетилась природа, сделав так, что в желаемом мы всегда видим большее, чем оно есть. На всякий случай. Чтобы были более мотивированными на активность. Чтобы легче преодолевали лень. Чтобы наша энергия быстрее собиралась в кулак. Чтобы мы эффективнее добывали себе то, что улучшает наше положение и нашу безопасность. И мы бежим, добываем, заботливой нашей матерью превращенные в болванов.

Природа полагает, что не время рассуждать и медлить, когда нужно бороться за жизнь, когда есть возможность сделать свое положение прочнее и устойчивее. Охваченные желаниями и устремленные к благам — какими-то другими мы быть не должны. Она гипертрофировала жажду благ и неприятие недостатков, она создала мобилизующий механизм по имени «желание», которое завладевает нами так быстро и властно, что мы этого даже не замечаем, которое таково, что возможность нашего ему неподчинения сведена к минимуму.

Природа гипертрофировала жажду благ и неприятие недостатков, создав мобилизующий механизм по имени «желание»

Не будь этого встроенного механизма, не будь мучительность пребывания в нужде и недостатке навязанной извне, не страдай мы столь неадекватно в связи с недоступностью тех или иных благ, мы, наверное, были бы более спокойны, расслабленны, мягки, более чутки, внимательны, восприимчивы, более открыты, доверчивы, добры и терпимы. Пусть ленивее, но зато живее.

Эх, природа! А ведь не любишь ты нас. Да, конечно, ты обеспокоена тем, чтобы мы были сыты, чтобы у нас был кров, чтобы мы жили до старости. Но ведь так заботятся именно что об уже упоминавшемся рабе или о престарелой бабушке, к которой давно не испытывают никаких чувств, но поддерживают в ней жизнь во имя долга. Любящему мало, чтобы любимый был сыт и одет; любящему важно также, что у любимого на душе — что его интересует, радует или печалит, каковы его мысли и переживания. Природе же все это совершенно безразлично. Более того, с ее точки зрения, лучше, чтобы этого в нас — интересов, переживаний, вообще внутренней жизни — не было вовсе. Ничего такого в нас и нет, пока мы бежим, подгоняемые ее пинками, за очередными благами.

Ладно, не любишь, так ты, природа, нас еще и не уважаешь. Потому что твои манипуляции очень похожи на то, как носятся с малым, неразумным дитятею. Или на перестраховки, связанные с недоверием, — таким, которое вызывает дурак или идиот.

Природу ничуть не трогает тот факт, что, вынужденные даже заботу о самих себе проявлять под чужую диктовку, мы обречены на выгорание и апатию. Ей все равно, что инкорпорированный в нас механизм желания, представляющий собой не что иное, как стремление к иллюзии, приводит к разочарованиям и отчуждению. Она довольно немилосердно обрекает нас на унылое существование, перемежаемое ее пинками, — стимуляцией, в соответствии с которой мы, словно в безумии, видим в пусть более комфортном, однако столь же унылом существовании поистине райское блаженство, о котором нельзя не мечтать. Хотя понятно же, что ни с одним запертым в себе существом даже самая простая радость или хотя бы самая скромная гармония несовместимы в принципе.

Мы словно в безумии видим в пусть более комфортном, однако столь же унылом существовании поистине райское блаженство, о котором нельзя не мечтать

Природе важно, чтобы мы выжили. И только. И здесь, обманом мотивируя нас на максимальное обеспечение своей безопасности, она вступает в противоречие с элементарным здравым смыслом. Ведь всех богатств все равно не заполучишь. Куда осмысленнее, к слову сказать, вообще примириться с ситуацией отсутствия того или иного блага или присутствия того или иного недостатка. Впрочем, довольство тем, что имеешь, это еще ладно. Сдержанность — это еще куда ни шло, если она сулит долгосрочные перспективы. Это еще не бунт против природы. Но вот добровольно понести убытки, вплоть до невосполнимых, вместо того, чтобы извлечь прибыль… Но умерить собственные аппетиты и пойти на самоограничение без какого-либо прицела, хотя бы дальнего… Но не просто пожертвовать любыми благами, а пренебречь и их обладателем — собой…

Мы можем пойти на столь безумные меры в тех случаях, когда за серостью наших жизней видим серость обособленного существования как такового и перестаем за себя цепляться. Мы можем пойти на столь безумные меры, когда встречаем то, что важнее нас. Важнее не по мнению каких-то влиятельных лиц, навязывающих нам свою волю, а на самом деле, то есть так, что мы сами с этим не сможем не согласиться, если увидим все, как есть, как нельзя не согласиться с правдой. Когда встречаем то, что важно само по себе. Собственно, потому пинки от природы и следуют один за другим, провоцируя в нас мечты и желания, чтобы возможность подобного рода встреч была сведена к минимуму.