С 23 мая по 31 июля 2019 г. в арт-центре «Красный» проходила выставка новосибирского керамиста и скульптора Алёны Залуцкой STRUTTUROLOGIA. С любезного приглашения Алёны Залуцкой и Ольги Таировой новосибирские поэты из Студии 312 провели на этой выставке «лабораторную работу» и создали по своим впечатлениям ряд художественных текстов.

1.

Живая глина — вы, наверное, тоже не помните, где недавно слышали это словосочетание, но первым керамистом был всë же Господь, и наша память не работает на таких расстояниях. Зато у художника долгая память, художник работает огнëм и землëй, значит, художник и сам есть огонь и земля, а также произвольно заданный цвет, тонкие кисти, мгновенные озарения, всполохи в дверце печи, огромная полыхающая башня, обращëнная на все четыре стороны света (мы помним, как летели пуговицы от обжигаемых модулей там, на фестивале татуировок в лесу).

Художник-минерал, художник — язык огня, художник — красная медь, мастер терпения, гений порыва.

Упорядочивать структуры дело самих структур. Художник — совершенная структура, живая глина, ручная речь, священный восторг, драгоценная находка, грязная ветошь, любовь и познание.

Глина легче, чем слово, глина — незастывшая музыка. Прислушайся, как медленно гудят эти танцующие скульптуры. Обжиг за обжигом, они протягивают тебе свои незримые руки, поглядывают искоса из якобы неподвижных профилей, выкатывают тяжëлые монеты на всеобщее обозрение. Чем, какой ценой нам платить за эту роскошь общения с золотым ниспадающим платьем Царя царей и кровавыми бинтами Лазаря, лицом к лицу столкнувшимся с пришедшим сапфировым духом?

Какое им дело, этим совершенным богам, вышедшим, подобно Афине Палладе, из головы или даже бедра художника, до наших тëплых прикосновений?

Ан нет, сохраняется взаимный интерес, хотя, казалось бы, что может быть различнее природы слова и глины? Вещественное превращается в свою полную противоположность.

Нам сладко. Мы замираем.

Глина. Кора.

Ни вещи.

Ни тела.

2.

Из Адама лепим яблоко. Лики, чаши, стекло, осколки. Толщина стенки пять миллиметров. Толщина миллиметра одна пятая стенки. Луна кругла, ан не дыра в небе. Лица на блинах, долгая радуга — не поворотясь, не танцует, а танцует, поворотясь. Множество пожилых мужчин во фраках пусто в «На Красном», пусто ли на Красном, неизвестно, но маловероятно. Шортики, маечки, малые ножички, в зеркале голоса. Что я видел? Водворение тела в пламя, вот центральная точка Вселенной. И Ева! Ева тоже глина. Бытие мясисто, тучно, хорошо, смысла нет, смысл есть. Босиком теплее, но где такое место найдëшь? В дырочке другая дырочка, за ней другая дырочка. Свернулся кот булыжником, выпить не против, да темнота не пускает. Что ж, прямо и направо и снова прямо, так расстаëмся.

3.

Она говорит: «Здесь нет никакой литературы, только игра текстур, оттенков, ритм — технологический эксперимент с материалом». Я смотрю на алхимический знак воздуха на поле Б5 (семь по горизонтали, четыре по вертикали), и меня подбрасывает взрывной волной. Я и цветов-то таких не знаю по имени. Подтаявший снег первой оттепели? Сизые тучи наползающей под вечер грозы? Белëсые прибрежные скалы в тумане? Марево над прожаренной летней трассой? Закрыть глаза и увидеть пальцами — ребристость, слоистость, крапчатость, разломы и вмятинки. Дышать.

Она говорит: «Вы, наверное, не знаете, но красный — самый сложный цвет в керамике. Это не просто плиточки, это язык, на котором я разговариваю». Я смотрю на залитый глазурью кусочек целого и не вижу ничего, кроме красоты — красной-красной-прекрасной. Самое сладкое несъедобное сладкое. Маленькие, запечëнные при дикой температуре прянички чистого эстетического восторга. Золотая слеза посредине. Пробовать на вкус.

Она говорит: «Мне эта работа не нравится, я не хотела еë выставлять, в композиции недостаточно драматичности». Я смотрю на три грации, фактуристые дамы зеленоватых лет, склонившие головы в доверительной беседе, увлечëнные друг другом настолько, что не замечают ни музыки, ни танцев в центре зала. О чëм эта пьеса на камерной сцене? Прислушаться.

Она говорит…

4.

подсмотри в никуда между перьями в синем крыле

увидать себя снова кто гладит тебя по макушке

сколько ангелов прячется в иглах танцующих на игле

что лежит под подушкой

?

посмотри на него снизу вверх полотном разверни

хорошо что ты можешь

менять точку зренья

словно мочку колоть

куда уходили на время

сделав всë что могли от пыли до земли и забвенья

так встречаются звенья и тихо звенят от любви

.

белой линией пусть кто готов тот к тебе возвратится

мать легко отпустить, а ребëнок один незабудка

посмотри между перьев в глаза бирюзовые птице

мечта или шутка

счастье близко и жутко

легко запредельно

и не-вы-но-си-мо

смотри

5.

Оказывается, бывают окна наизнанку. Они видят сквозь тебя — видят осень. Там листья кунаются в красный сургуч, торопясь в далекую вечность до самого заветного и окончательного востребования своего. Замершее не станет умершим, оно ждëт случая, чтобы заговорить — подобно рыбе, подобно камню, подобно звезде, подобно молчанию. Глубоководные мысли высвечивает фонарик, и мысли становятся ясли, и зеркало говорит на языке свечи, а жизнь как сверчок зажигалки — скребëтся в кармане и облетает. Осенние дыры в дорогах рассказывают о зиме. Младенец качается в озере ртути. Он держит во рту своë слово, но слово не леденец, и вылетит, и не растает. Больше, чем о зиме, осень поëт лишь обо всëм остальном. Камень даëт росток, дерево отбрасывает тень, тень не боится огня, она чемпион по игре в догоняшки. Всë, к чему она прикоснëтся тëплой рукой, обретает способность присниться, но только кому-то другому. Там, за окном, уже день, всегда день.

6.

Керамика — накладная такая, где материалы запрашиваются с избытком… Сколько всего сгорит, искорëжится, исказится по цвету и фактуре, прежде чем одна только плиточка получится, как мама захотела — станет краеугольным камнем в картине — кирпичом закладным станет.

Κέραμος — это сами посмотрите. А мне мусор пора выносить: ментальный, аудиовизуальный, тактильный… Птичка зяблик-фарфорик «ЛФЗ» 1962 года вылета, та, что Лелька Серебряная мне подарила, поëт: «Пора пëрышки почистить, пора горлышко пролить…» Керамика — чистота высшая, а всë, что от гордыни и фанаберии, пусть горит синим пламенем, и в пепел обращается, и тем самым очищается… «Пепел» — книга великого поэта всея Сибири Александра Денисенко, тоже керамика, мотковская токмо. Аве, Саша!

Смотрит Вестоницкая Венера на поликарбонатные теплицы, не плачет, смотрит с лëгкой укоризной из 25-тысячелетней до н. э. глубины — что ей капрон, что ей лавсан, синтепон ещë скажи — она Керамика божественная, но корзина старше.

Смотрит Корзина, навьюченная на верблюда страстотерпца, на Вестоницкую Венеру и говорит ей, Вестонице: «Винограда отведай, фиников откушай, вином жажду утоли, неутолимую жажду. Пейте, люди, вдосталь, но не убивайте Жажду. Без жажды жить пусто. Без жажды мы на пять минут пришли. Как тут на двадцать пять тысячелетий оглянëшься. Как одно слово скажешь, одну плиточку обожжëшь…»

Лежит кирпич закладной каинской формовки — ни на кого не смотрит, просто лежит — на солнышке греется, думает: «Взял бы ты меня, Михайлов, в рюкзак положил, в город привëз — я бы тебе десять тыщ подарил: я закладной, три века отроду, накормил бы тебя…»

Ребзя, всë керамика, мы, неразумные, жадные, полиэтиленом всю сушу и Окиян засрали, а керамика чиста — она и есть природа — туф — керамика, известняк, пусть минерологи похерят мои выводы без доводов, тоже керамика, другая, но керамика…

Залуцкая Алëна — Вестоницкая Венера, вернувшаяся на Красный. Рабочая богиня — чëрнорабочая и краснорабочая. Пикассо граппу пьет из такой криворукой бутылочки, что аж дух захватывает. «Спасибо, — говорит, — Ляля Помидорова, поднесла лафитничек, керамистка, мне, последнему великому керамисту». Знать, не последнему. А до того только Шляги из фляги и наливали в вашем масляном Новосибирске.

Пикассо ехал на переднем сиденье в «Гелендвагене», на Красный ехал — народ, мимо проезжающий, дивился: что за гусь такой. А Гусь Хрустальный ехал себе, граппу попивая, к Вестонице своей на побывку. Жизнь она такая… пабла такая…

Κέραμος — навсегда. Не пейте из пластиковых стаканчиков. На свадьбах не пейте и на поминках. Из горсти, да хоть из цветочного горшка. Ладонь-цветок. Из ладони Алëны Залуцкой напьюсь. Куда там умирать, когда работы столько, безо всякой ласковой пенсии.

Иван Полторацкий, Андрей Верхов, Екатерина Жданова, Александра Магзянова, Антон Метельков, Станислав Михайлов