ПОРНОГРАФИЧЕСКОЕ ВООБРАЖЕНИЕ

Мы сталкиваемся с этим искусительным словосочетанием, открывая сборник избранных эссе Сьюзен Зонтаг «Мысль как страсть». Если мы хотя бы немножко склонны грезить об эротике объекта, мы продвигаемся по тексту, пытаясь узнать, что это такое. Мы желаем, чтобы это словосочетание сбылось, раскрылось как теория. Но понимаем только, что порнографическое воображение — дегенеративный термин, предложенный его противниками.

А также то, что Сьюзен нам его не раскроет.

По крайней мере, таковы были мои читательские отношения с этим текстом. И мне бы хотелось ответить на это загадочное воззвание, которое не сбылось внутри него, с тем же порывом, с которым оно легло на мое читательское сердце.

Я предлагаю подумать о том, что же такое порнографическое воображение.

Предположим, что мы хотим увидеть порнографическую картинку. Для этого мы открываем сборник "Erotica Universalis".

Что мы видим? Порнографические изображения?

Нет, не порнографическое изображение — воображение. Воображение порнографично по своей сути. Так как спаивает и спрягает разрозненное, преодолевает отчуждение, соотносит отдаленное «through the dynamic, agonistic interaction of two signifiers».

Плоды порнографического воображения — все гибриды:

Единороги, феи, вампиры, аутомоносексуалы, пресбиофилы,  гинекомасты, вервульфы, кентавры, фараонки, мок-сос-копофилы, жар-птицы, женщины-кошки, титаны, нимфы, лешие, а еще dream core, goblin core, trauma core, earthcore, fairycore, компьютерные игры, омегаверс, секстуальность.

Вот — дети воображения, как и все дети — зачатые в эротизме.

Мы можем с первого взгляда понять, насколько удачна химера — по гармоничному сочетанию ее частей. Чем бесшовнее — тем удачнее союз, чем насильнее — тем трагичнее. Эротизм — первовлечение к сочетанию, влечение к сложению, умножению и приумножению. Отсюда и интерес к идеально большим величинам: бесконечности, бессмертию, вечной красоте, идеальной форме, идее.

В удачной спайке проглядывается гармоничный идеал. Желаемое и условия для его достижения сходятся в одном — бесконечность и вечность и красота — уже наличные свойства вещей.

Воображение неспокойно и то, что оно мыслит — неспокойно. Оно — масса, откуда частное выходит без разрыва с общим, и уходит в него снова. Туда, где хранятся воспоминания об увиденном и услышанном — о фотографии, карте, о виде из окна, рекламном баннере, салфетке, красивой ткани, красивом дизайне — результатов работы порнографического воображения, вызывающего порнографическое воображение на новый цикл воображАния.

ВоображАние — такая же рефлективная потребность, как сон, дыхание, еда и наслаждение. Наслаждение находится над всем перечисленным, потому что путей к нему много и оно само разлито во многом.

Наслаждение — это шкала самопроверки. Если мы наслаждаемся, мы сочетаемся с тем, чем занимаемся. Если нет — есть ошибка, повод для исправления или интимного разговора. 

Если в конце осуществленного, как бы не был отлажен процесс осуществления, не наступает наслаждения, ретроспективно деятельность и ее процесс оцениваются как провал. Поэтому самыми бесценными, но и дешевыми, одноразовыми и безотказными для достижения наслаждения являются действия, которые сами по себе никогда не доводятся до конца.

Это чтение, творчество, потребление контента и, конечно, воображение, лучше — порнографическое — или всегда — порнографическое. Дешево и безотходно потому потратить ресурс воображАния на воображенную порнографию.

Воображение и разум — великолепная пара, чей союз столь же удачен, сколь и трагичен. 

Однако никогда воля разума не бывает столь подавлена и подчинена, кроме случаев, когда эрос и воображение действуют сообща. Потому такое сильное действие на читательницу оказывает текст, возбуждающий ее вопреки обстоятельствам, где перед ней предстают не объекты желания, не любимые, не реальные тела, но ничто, особенно остро говорящее об отсутствии оных и отсутствии вообще — текст.

Текст отдается. Хуже — текст отдается навязчиво. Поэтому мы избегаем контакта с нежеланным текстом, как с нежеланной близостью.

Текст — символьное тело. Как у любого тела, у текста есть свой эротизм. Текст всегда обнажен и заранее беззащитно и хитро расположен на поверхности, на которой читаем. Будь это поверхность стола, экрана или листа, эта поверхность обнажает текст еще больше. Герметичный, запутанный текст — вот пример текста, пытающегося отклониться от своей отдающейся природы. 

Но и эти тексты — явлены, и лишь авторка пытается придать им стыдливость, которая всегда отбрасывается в моменте интерпретации. Интерпретация — сущность эротического напряжения между читающей и текстом, когда читательница текста становится его со-авторкой. Интерпретация текста потому — тоже текст. И эта интерпретация является неповторимой, авторской.

Удовольствие от чтения, как считает Барт — это удовольствие читателя, испытанное автором во время письма. А само удовольствие он определяет как наслаждение без отречения. Добавим только — без отречения от авторства.

Наслаждение, однако, — это первое основание для критики порнографии, о которой говорит Сьюзен Зонтаг. Конечно, проще не разбираться с эротикой, потому что разбираться с ней, как мы знаем по Истории сексуальности Фуко — значит надзирать и наказывать. Но мы — авторки-читательницы — не таимся. Мы производим свою собственную порнографИю, сюжет сексуального без отношений власти, вне границ мифа о темном континенте женственности.

Нет, порнографический сюжет авторки-читательницы иной. Это сюжет, который она творит сама, в своей комнате, в свой темный час ночного мышления, когда воображает, грезит, увлекается, возвышается и берется за чтение-письмо — за бесконечный, безграничный вываливающийся из веб-архивов фанатский, но и крайне личный текст.

Авторка-любовница, авторка-читательница. Кто это? Здесь нужно процитировать текст, который я представила на семинаре Проблемы с поэтикой в РГГУ в апреле прошлого года.  

Создавший термин культура-соучастия Генри Дженкинс пишет, что «слэш противостоит наиболее репрессивным формам сексуальной идентичности и предлагает утопические альтернативы имеющимся гендерным конфигурациям» [1]. Великая авторка-читательница социологиня Наталья Самутина приводит мнение читательницы-авторки, артикулирующую эту проблему так:

«Мы живём в откровенно идиотской реальности. (…) Мы живем в мире, в котором ты никогда не остаёшься один, потому что в твоей голове кто-то всё время держит свечку» [2].

Кто же держит эту свечку?

В эссе Алексея Конакова «Леонид Аронзон: «райские альковни» паноптического мира» кража сексуального сюжета объясняется тем, что «главным автором СССР всегда была власть — изначально персонифицированная в фигуре «идеологического редактора». Нынешний идеологический редактор — сеть власти над субъекткой, реализованная медициной  — через власть над телом.

Потому, говоря словами Сьюзен Зонтаг, в «порнографическом обществе», «построенном на лицемерии и подавлении, (…) порнография не может не появиться (…) как выработанное против него снизу противоядие» [3]. Фанатское порнографическое производство — это субверсия установленного порядка, разворачивающееся в логике влечений и наслаждений, которые невозможно подделать или урегулировать без извращения их сути.

Фанфикшн — это порнографИя. Возвращение авторке-читательнице ее сексуального сюжета, а вместе с ним и ее авторства, ее свободы и воли изменять мировой сюжет. Это изгнание могущественных авторов, редакторов и издателей. Самое прекрасное, это письмо всецело принадлежит женщинам.

Как реализуется это письмо? Как оно выглядит?

Среди основных подходов к рассмотрению фанатского текста (или мы можем назвать его секстом?) — определение его как разрастающуюся ризому с гиперссылками. Фанатский секст — это множащееся количество равноценных интерпретаций. 

Можно понять, почему фанатский секст так плохо поддается анализу как классическое авторское произведение. Невозможно, чтобы конкретный текст репрезентовал остальные. К тому же он ничего ничего не скажет о той ризоме, к которой относится. Наиболее выгодно для исследования не выбирать типические тексты, а смотреть на структуру секста — структуру, которая выглядит как веб-архив. 

Есть русская Книга фанфиков, которая разнится в интерфейсе с интернациональным Archieve of my own, но будучи приверженицей второго, я буду говорить о нем. Не только потому, что он предшествовал первому, мультиязычен, но и потому что не монетизирован, не поддается кастомизации.

В этом архиве также, что важно, есть возможность, называемая Orphan work. Она позволяет отвергнуть авторство, или, вернее, передать архиву — растворить в секстуальной ризоме. Секстуальный архив фанфиков имеет продуманную и отражающую фанатские логики каталогизацию. Невозможно увидеть текст, который бы не имел блока-описания. Потому и опубликовать текст можно только в систему заданных отношений жанров/рейтингов/фэндомов/пейрингов и других специфичных терминов, расшифровку которых можно прочитать практически любом эссе о фанфикшене.

Так или иначе, фанфики каталогизируется в соответствии с тем, насколько они порнографичны. И не будем скрывать, мы — авторки-читательницы, авторки-любовницы здесь именно ради этого.

Мы пришли сюда, чтобы получить наслаждение. Наслаждение от чтения-письма о любви и сексе. Где эротика текста усиливается тем, что он сам повествует об эротике. Фанфикшн — тройной выигрыш эротических наслаждений. Великий куш. Он достался нам даром. Но это удача без жертвы, без необходимости оставить у порога свою ценность. Это нежнейшая из удач. Награда за наше решение быть читательницами-авторками. 

Как говорила Наталья Самутина, фанфикшн выглядит легко, а действует серьезно, обещает мало, а дает много. В контексте с^кстуальности фанфикшн — поле идеального наложения наслаждений, где продуцируемый порнографическим воображением текст, эротичный по способу существования, обнажает свою сущность откровеннее, чем когда-либо.

Потенциал этого наложения очевиден. Но не только с точки зрения количества (сейчас в Archieve of my own — 14,658,044 фанфика, если не считать моих пяти).

В первую очередь порнографИя освободительна для женщин. Мы уже раскрыли, как именно они возвращают власть над своим любовным сюжетом и своей жизнью, будучи читательницами-авторками. Но мы ничего не говорили о том, какими способами и от чего они освобождаются. 

Перечислим известных «врагов» женщин:

1)    Порнография. Да, порнографИей женщины борются с той фаллоцентричной капиталистической порнографией, эффект которой (например, в книге Вилисова Пост-любовь) принято описывать как овер-стимуляцию в состоянии крайней изможденности. Обилие стимулов изнашивает аттрактивный аппарат. Мы обезжизенны настигающим нас требованием желать. Мы обездвижены. Мы нездоровы. Но есть аттракции, которые не преследуют нас. Те, к которым мы тянемся не потому, что желаем чужих желаний, а потому, что у нас есть свои. Это здоровая аттракция. Здоровая эротика, которой руководствуются читательницы-авторки. 

2)    Миф. По Барту, миф натурализует существующий порядок вещей. Растворяя культуру в природе, миф растворяет в ней дискурс. Мифы невероятно живучи. Особенно живуч миф о первой паре, о гендере: о пассивной женщине с ее нулем и активным мужчине с его единицей. Стоит ли говорить, что romance реактуализирует божественную мифологию первой сцены? Не удивительно, что фанфикшн противопоставляет себя этому жанру. Читательницы-авторки считают romance гетеросексуальным жанром, когда как они предпочитают Boys love. Возможно, именно потому, что они желают уйти от мифа о первой женщине, от ее роли как предмета обмена. Пусть роль этого предмета примерит мужской субъект, пусть, даже больше, он будет видоизменен, будет иметь не только активную единицу, но и пассивный 0, станет иным субъектом, не построенным вокруг страха стать женщиной. 

Мы можем предположить, что выведение женского субъекта за рамки сюжета, который творит авторка-читательница, позволяет ей растворить в нем свою субъектность более радикальным образом. Ведь письмо читательниц-авторок отличает то, что они выписывают не персонажей — а пейринг, пару, dynamic and agonistic interactions of two signifiers. Мы предполагаем, что оба героя пары являются фиктивными эротическими телами авторки-читательницы. 

Снова прибегнем к цитате из упомянутого доклада. 

Подобные тела вслед за Ильей Кукулиным в статье «Сильнее урана» Александр Скидан называет «эротическими телами авторства». Он интерпретирует этот термин так: «Эти тела являются своего рода посредниками, которые связывают авторское сознание с миром (…) и могут быть рассмотрены несколько со стороны, как чужие люди, или как играющие дети, или персонажи сна, или куклы. В то же время они неразрывно, кровью, связаны с авторским сознанием; авторское сознание обращает к ним и через них к явлениям мира любовь и привязанность» [4].

Возможно, благодаря тому, что персонажи предопределены, авторам-читательницам гораздо проще даётся наделение их своими «фиктивными эротическими телами». Но далеко не все ситуации, в которые попадают эти тела, позитивные. Даже наоборот.

О помещении «эротических тел» в ситуацию страдания Александр Скидан говорит как о жертвоприношении: «Фиктивные эротические тела то и дело подвергаются физическим страданиям: они испытывают боль, ощутимые затруднения, их калечат, бьют, ломают. Эти страдания можно рассматривать как символическое жертвоприношение. Их боль, деформации и исчезновения соответствуют чужой боли, отчуждённо и одиноко существующей в мире. Символическое принесение этих тел в жертву и сопереживание их боли позволяет восстановить открытые отношения с миром».

Будучи порнографичным, фанфикшн оценивается как девиация, «принадлежащая к самым низким проявлениям паралитературы и потому не заслуживающая серьёзного внимания» [5]. С этой позицией мы предлагаем бороться, чтобы освободиться от авторитарного дискурса алиенации искусства, «лишенного чувств и страстей». Мы предлагаем вернуть в искусство смех, слезы, злость, свободу, наслаждение, со-чувствие и здоровую эротику.

О чтении (манхвы)

посв. Наталье Самутиной, великой читательнице

Фактура: я тебя не знаю, но уже хочу

Нарратив требует развития истории персонажей 

И доверия

Это экономика желания, но и капиталистическая фиксация на серийности

Отсюда и конвейерное многоглавие

И slow burn

И sexual tension

Где шкафы-деревья-мужья

И тонкие-веточки-деревья-мужья

Истязаются о сексуальные желания (словно о металлические листья)

Застающие их врасплох как геотектоника 

Наводнение

Цунами

И другие природные катаклизмы

Свойственные дальневосточному региону 

В таких местах как магазины одежды

Комната для спортинвентаря

Коридор позади боксерского ринга

Earthquake bed капитулирующая неспящих в железный занавес с питьевой водой аптечками и кнопкой тревоги 

Все горит обещанием близости

 (все и лесные пожары)

Ридеркой манипулирует белый шум между 

Сексуальным событием и со-бытием секстуальным 

Крайним психическим напряжением и напряженным психическим крайним

Парализованная Ридерка

Завороженно следит как сворачиваются и разворачиваются спирали желаний 

Полусхваченных в полужидких формах

Мацони и творога в сливках  страдающих от крайних удовольствий

Художников ночных этюдов

Юных гангстеров

Отцов-одиночек

Субтильных сталкеров

Психопатов и пироманов

Председателей студсоветов

Супергероев 

Несгибаемых капитанов

Всемогущих демонов 

Что ведут себя, по выражению американского поэта Витаутаса Плиуры, “как котята, лакающие первую в жизни мисочку молока" 

В Ридорке имеются свободные площади отданные под эти мисочки молока 

Чековые ленты эротических тел авторства

Потому они только приобретают

(экономика желания это экономика прекрасного, где прекрасное есть безобразное, что вместилось в душе) 

Эротические тела остаются чистыми

Ставят пароли на секретные папки с оргазмами

Прикрывают бумажкой бездну для удовольствий

Чтобы из гиперфиксаций запечатлений и переносов

Выстроить замковую воздушность и оркестровую призрачность 

Пустоцветка

Puella Aeterna

Девочки-волшебницы

Томбоя

Драконопринцессы

Не рожденных, а потому

Не рождающих

Эротических тел 

Читательниц-авторок

Любовниц любовников

Кристаллы собирающих

[1] Jenkins H. Textual Poachers: Television Fans and Participatory Culture. New York, Routledge, 1992. P. 195.

[2] Самутина Н. Великие читательницы: фанфикшн как форма литературного опыта // Социологическое обозрение. № 3. 2013. 137-194. Здесь и далее текст цитируется по этому изданию.

[3] Зонтаг С. Мысль как страсть. М.: Русское феноменологическое общество, 1997. С. 65-97. Здесь и далее текст цитируется по этому изданию.

[4] Скидан А. Сильнее урана // Воздух. № 3. 2006. С. 158.

[5] Зонтаг С. Указ. соч. С. 65-97.