Статья о форме романа «Любовь к шестерым» Екатерины Бакуниной

1.

В 1923 году Екатерина Бакунина эмигрировала в Париж. В 1931 году выходит её первая книга «Стихи», состоящая из девяти циклов, при жизни другие поэтические сборники у поэтессы не выходили. С начала основания писательница работает секретарём и пишет критические статьи для «Чисел» — это знаковый журнал первой волны эмиграции. Подходит публикация дебютного романа «Тело». В период написания и публикации романов Бакунина ведёт переписку с театральным режиссёром и драматургом Николаем Евреиновым. В письмах можно увидеть одну сторону творческой лаборатории писательницы, её образ, маску ли, для знакомого и коллеги по эмигрантскому кругу, а также проследить переживания Бакуниной на реакции современников по поводу вышедших романов. Во Франции и в СССР романы восприняли по-разному в силу своей литературной традиции. В 1933 роман «Тело» впервые был опубликован в «Числах», и в том же году вышел отдельной книгой. Вот, что по этому поводу пишет Бакунина Евреинову: «Не знаю только, как Вы отнесётесь к моей книге, когда её прочтёте. Она мне причиняет много боли и много будет на неё хулы. Но мне, конечно, важнее всего мнение людей Вашей категории — мыслящих свободно и не ставящих искусству запрета иного, кроме искажения правды». Впрочем, важным в этом письме является не столько презентация Бакуниной как автора, умеющего найти подход к творческому интеллигенту и тем самым вести полезный разговор, сколько творческие изыскания и отношение к материалу: «Мне кажется, единственный критерий — совестливая правда. (Конечно, не фотографичность, не автобиографичность, а преломление сквозь личность)». Здесь следует вспомнить о понятии «человеческого документа», принятого в эмигрантской среде. Наиболее точно сформулировал понятие Владислав Ходасевич в своих статьях: «Подлинный человеческий документ (будь то дневник, письмо, мемуар или что-либо в этом роде) представляет собой не более как непосредственное свидетельство о психологическом факте (или о цепи фактов). Как всякий документ <…>, он должен обладать лишь двумя достоинствами: подлинностью и точностью». Все эти аргументы нужны для понимания формы и замысла романа «Любовь к шестерым», в котором писательница смогла преодолеть материал и превратить автобиографическое в литературное. Но прежде — вернёмся к эссе Бакуниной для всё тех же «Чисел» под названием «Для кого и для чего писать»: «Важнее не то «как» сказано или сделано, а «что» сказано или сделано. Доходчивой оказывается предельная правдивая простота — безыскусственность, как в жизни некрасивое лицо душевней правильного». В «Любви к шестерым» Бакунина принцип безыскусственности воплощает, не теряя и естественно подбирая форму. Когда же вышло «Тело» и получило множество реакций, в том числе критики, Бакунина пишет Евреинову, и мы можем только догадываться — оправдывается или заискивает писательница, но такой была её реакция: «Я слышу столько осуждений своей книжки, которые переносятся и лично на меня, что сама ужасаюсь содеянному. Но меня удивляет то внимание, которое ей уделяется. Ведь это нечто спешно сделанное и маленькое». Первый роман Бакуниной не воспринимается как вещь спешно сделанная — экспрессионистская яркая и вызывающая, цельная за счет как раз-таки объёма и неожиданных, а главное — неизбыточных, телесных образов. Тем не менее «Тело» — роман концептуальный искусственный и разительно отличающийся от «Любви к шестерым», потому что писать можно об одном и том же, но форма решает всё, способная перевернуть любые представления о первоначале. 2. В переписке Бакунина так представляет «Любовь к шестерым» по окончании работы над ним: «Новый роман (?) — или, как говорят писатели, — не роман, а новая форма, не имею наименования, — вчерне готов. Нужно работать над ним и много». Она также ссылается на незаурядность своей жизни и фактическую невозможность оформить материал. Неспособностью говорить о форме написанного романа, она заранее определяет вопрос о литературности биографического и исповедального материала. В своих рецензиях Бакунина также теоретизирует и обращает внимание на важные для неё содержательные и форменные аспекты текста: «В эпоху, когда литература, как Самсон, с грохотом расшатала и рушит семейное здание — Клод мечтает о починке крыши своего дома старой черепицей». (Статья Бакуниной на роман «Клод» Женевьевы Фоконье) Нет ничего притягательнее и интереснее невыдуманных историй и погружения в нечто знакомое и похожее, в то, что сопоставимо с реально переживаемым опытом и может свершить эффект узнавания — ведь со мной это тоже было. Такое восприятие литературного психологично. В самом романе героиня-рассказчица, вероятно, репрезентует видение романа самой Бакуниной: «Я бы никогда не могла изложить ничего в такой последовательности, как это бывает в романах. <…> События же сами по себе у всех страшно похожи и неинтересны. Поэтому меня никогда не влекло писать дневники. Жизнеописание — другое дело! <…> но если бы даже я была писательницей, то не писала бы таких книг, которые кажутся выдуманными». Бакунина ни раз отрицает искусственность, выдуманность созданного нарратива — в этом проявляется её ощущение того, что писать нужно через интуитивное ощущение материала. Её роман напоминает узорчатый ковёр, а не хаотичный коллаж. В нём писательница из внутреннего ощущения материала меняет интонацию, стиль по ходу повествования. Это интуитивное чутьё и формы, и объекта описания делает текст органически сотканным, без разрывов и резких перескоков, характерных для непреодолённого содержания. Об этом мы подробнее поговорим в следующей главе. Бакунина говорит о «Любви к шестерым» как о более важной и проработанной для неё как автора вещи: «Это большой роман <…> Гораздо глубже и серьезнее «Тела»». Тем не менее понимания того, что ей удалось выработать форму для бытового жизнеописания, она не нашла среди современников — не находит его и сегодня: «Переводчики и те, кто читали «Любовь к шестерым», — все говорят, что книга замечательная, но… и т. д. Обычное рабство мысли и восприятия». Пожалуй, кроме Георгия Адамовича, предельно точно рассмотревшего и рассказавшего о методе жизнеописания Бакуниной: «Но нельзя не признать, что Бакунина в изображении несчастных своих героев и в картине их внутренней жизни беспощадно правдива. Замечателен данный ею, — центральный в «Теле», — образ матери, еще молодой женщины, имеющей подростка-дочь. Развенчивает ли Бакунина материнство, освобождает ли она его от обычной идеализации? Нет, пожалуй. Но она углубляет и усложняет его анализ, прибавляя к нему нечто новое, подсмотренное очень глубоко, очень зорко и безошибочно переданное. <…> Они не двигаются и не обмениваются речами в угоду придуманной автором фабулы, — они живут. Автор как будто стоит в стороне, — и только молча за ними наблюдает». Внимание обывателя направлено на смелое или скандальное содержание, на социальную повестку, но не на идеальную оболочку романа. А всё дело в том, что в отличие от своих современниц и всех будущих наследниц описания женского бытования, Бакунина в «Любви к шестерым» выдержала литературную форму без искусственной драматизации и романтизации чувств, проблем, аспектов, тем. 3.

Роман представляет собой внутренний монолог героини, обращённый к возлюбленному. Будет ли прочитана или выслушана история — вероятнее, героиня вспоминала, рефлексировала для самоидентификации и самой жизни… Описание дня героини, который она проводит дома в одиночестве после отъезда домашних, состоящее из таких обыкновенных и не поэтичных вещей, зачастую даже не прозаичных и не надобных литературе, как подмывание, опорожнение, приём пищи и стирка — начинают «Любовь к шестерым» и являются огранёнными стилистически репрезентативами. Когда я читаю эти фрагменты, то вспоминаю себя в дни и часы одиночества в квартире или родительском доме — Бакунина безбоязненно и без прикрас предоставила Мавре голос, которым говорит про себя не одна женщина прошлого и настоящего: «Я прошла по всем комнатам, не зажигая электричества. В окна глядела луна, и при свете её всё казалось холодным и нарядным, солнце всё же побуждает меня вытирать замеченную пыль или что-нибудь прибирать. <…> Я по привычке, на всякий случай, обошла жильё. Некому было поправить одеяло, проверить, поставлен ли на ночном столике стакан воды с лимоном, и не надо было тушить в ватере забытую лампочку». Исповедальное повествование от первого лица, внутренний монолог героини составляет одну из частей текста. В этом стилистическом локусе поражает искренность и чистота используемых слов и выражений — без лишней художественной описательности, но со свободным употреблением речевых свободных конструкций. Бакунина прибегает к описанию вещей, предметов и действий и делает это в манере реализма, что придаёт тексту ощущение визуальной цельности. По всему тексту распространены предложения в скобках, создающие эффект дневника, личных записей, когда мысли, сам текст дополняется походу. Эти дополнения можно назвать автоматическими наслоениями или текстовыми автоматизмами. Такая техника, вероятнее будучи неспециальной и невозведённой в приём, наделяет полотно романа пульсацией, живостью, дыханием — он будто дописывается на ходу и не имеет окончательной формы, но в этой незавершённости есть цельность такой формы — ещё и потому, что она интуитивна. Неискусственость стиля «Любви к шестерым» проявляется в том, что Бакунина подстраивается под материал, объект повествования и, исходя из этого, меняет манеру повествования, оставаясь при этом в одной интонации главной героини. Она всегда говорит её голосом, без стилизаций. В литературе гениальными и достойными произведениями считают тексты, концептуально выработавшие какую-то определённую форму или содержание. Форма должна быть или очень цельной, стилизованной, или, напротив, абстрактной до неузнаваемости, когда текст перестаёт являть собой только текст. Форма романа «Любовь к шестерым» интуитивна и чиста. Бакунина пишет из своей внутренней интонации, ориентируясь на языковое чутьё — в каком месте и каким стилем писать — похожая интуитивность и языковая искренность присущи текстам Елены Гуро. Бакунина будто оставляет разговорную лексику и конструкции для описания быта и внутреннего монолога героини такой, какой она могла быть, если бы писательница это сама проговаривала. Также сниженная лексика в сочетании с плотской образностью и более поэтичными сравнениями является для героини естественной и одновременно становится частью языка романа: «Теперь у меня душевный запор, перемежающийся с бунтовщическими поносами. Но мне хочется вместо опутывающей меня рутины (стальная паутина) предоставить дневному обходу идти «через пень-колоду», как придётся». Бакунина подбирает образность и экспрессивность этих образов в зависимости от предмета обсуждения, но в рамках собственной эстетики — так, бытовое она описывает с использованием бытовой лексики и приземлённых образов. Отражают эпоху мчащейся в разгар индустриализации и городскую среду романа (это также городской роман) техническая лексика и канцеляриты, которые выступают не в качестве художественного приёма, а являются самими вещами, употребляются для прямого описания технического быта. Например, в эпизоде с рассуждением о кухне героини: «Таким образом, моя кухня является городской мусоросжигательной станцией в миниатюре, ибо принцип экономного хозяйничанья — использование всех остатков пищи и изворотливая их переработка в новые блюда». Такие зоны романа хочется назвать бытовым текстом. В них хозяйство показано в соответствии с реальными объектами, но так как оно органично вплетено в другие стилистические локусы, то являет собой литературную форму или литературную реальность, то есть сам текст как явление литературы. Отдельные фрагменты в романе — явления образной утончённости: «Когда я работала с микроскопом на курсах, до замужества, я представляла себе всё виденное увеличенным, среди гигантских мхов, и тогда мне казалось, что я уношусь за тысячелетия назад и, как Дух Божий, парю над созидающей землёй». Бакунинский стиль художественного описания минималистичен. Часто в таких предложениях используется цветопись, подобная воздушной, пустотной и акварельной графике Гуро: «Вокруг одного пятнистого, как леопард, облупившегося оливковожелтого ствола обвился другой, более светлый — молодой». Описание бытовых дел в совокупности с формой внутреннего монолога героини, которая на них отвлекается от рассказа о своей жизни, часто изображается с парцелляцией, даже более обрывистой фрагментацией, передавая занятость рутиной, но рутиной приятной, потому что весь этот быт и составляет жизнь Мавры, не окрашенную излишней романтизацией или драматизацией — жизнь такая как она есть: «Мысленно напомнила себе, что надо будет пробрать фам-де-менаж, кстати, заставить её перенести всё лишнее из ванной в чулан. Пожалуй, и корзину с бельём туда же… Развесила над ванной мокрую простыню и полотенце. Потуже завернула кран. Ну вот, всё в порядке. Приятно так, вольготно… Даже пальцы на ногах расправились… Не уродливо ли то, что люди не ходят босиком; а туфли немного отсырели, должно быть, я разбрызгала…» 4. «Любовь к шестерым» воплотила в себе свойства и авторские предчувствия человеческого документа. Написанный отчасти на основе биографии и наблюдения за жизнью, роман выразил литературные воззрения Екатерины Бакуниной. Она смогла подобрать интонацию повествования и форму, которые отразили не только аспекты женского существования, плотских переживаний и жизнеописания, но также бытовое и земное словом художественной литературы.

Автор: Мария Кривова