Когда я изучала поэзию Луизы Глик, то проводила параллели с теорией Джейн Беннетт о пульсирующей материи, так как растения в стихотворениях поэтессы являются акторами, а не созвучием или декорацией к человеческим героям. Меня ещё до знакомства с философией новой витальности привлекало в поэзии Глик отстранённое невовлечение растительных объектов в традиционные рамки отношений человека и природы. Во-первых, у поэтессы есть ряд стихотворений («Яснотка», «Подснежник», «Пролеска» и др.), в которых голос отдаётся растению. В таких стихотворениях поэтесса воображает, что могли бы чувствовать и думать растения. Я уверена, что растения умеют думать и чувствовать в измерениях своей реальности. Выйти на диалог или путь понимания с ними возможно отчасти через прислушивание (первым, что приходит на ум может быть опыт экспериментов растений с музыкой, которые при прослушивании классики росли активнее и давали больший урожай, но я говорю о другом опыте) к внешним проявлениям акторов, входя в бессознающее в моменте состояние (не сравнивать с бессознательным). Кажется, что для растений существует свой временной слой, они существуют во вневременье.

Возвращаясь к стихотворениям Глик, хочется сказать, что они не первые в поэтической традиции говорящие голосами нечеловеческих акторов. Подобных примеров можно достаточно найти в стихотворениях Гёльдерлина и Дикинсон. Однако, у первого очеловеченные (подчёркиваем) мыслящие и активно действующие деревья действуют в виталистической и наделённой конкретной Божественной силой системе. У Дикинсон с связи с исторической эпохой творчества мы также не обнаружим влияния современной философии. То, что Луиза Глик жила и писала в наше время, может удовлетворять запросу о новых виталистических идеях и мотивах её поэзии. В поэме «Октябрь» из сборника «Аверн» героиня признаётся: Что другие нашли для себя в искусстве, я нашла в природе. Что другие нашли в земной любви, я нашла в природе. Так просто. Но в ней не было голоса. Однако далее она наделяет через собственную веру, и как мы можем интерпретировать, смену сознания о растениях нечеловеческие объекты голосом и независимой от человека деятельностью: Иди ко мне, сказал мир. Глик также переносит в поэтическую реальность садовую повседневность. В стихотворениях «Апрель» и «Сад», как и во многих других, неметафорично описываются садовые работы: прополка, посадка культур, рыхление. Здесь я обращусь к собственному опыту — выращивать сад значит не одно и то же, что и писать распространённые тексты о прелести времяпровождения в цветочном дворике или обретении медитативного состояния при взгляде на окно перед садом. Это, действительно, утомительная работа в том лишь смысле, что человек считает, что может посредством заботы о растениях получать от них ложную взаимность в виде радующих глаз цветов или вкусных плодов. На этой неделе моя бабушка, она каждый год вот уже двадцать лет проводит лето в доме в деревне, поделилась, что с каждым сезоном ей всё тяжелее физически работать в саду. Теперь, когда она берётся за грабли, у неё начинают болеть запястья.

Мы подходим к самому важному открытию и выводу в исследовании. Обращаясь к философиям новой агентности, к поэзии, в которой растения и нечеловеческие объекты получают голос, а не выполняют роль украшений или статичных предметов, мы должны признать, что человеческое сознание — не единственное возможное сознание во вселенной. Наши повседневность, культура и бытие всё ещё являются лакмусовой бумагой антропоцентризма. Патриархально-капиталистические системы превратили природу в ресурс, так же как и женщин, детей, людей, носящих заболевания, в объекты, а всё другое нечеловеческое — в молчаливый фон, оправданный наукой. Именно поэтому любая другая оптика, выходящая за рамки традиционной, мужской, гендерной, обусловленная не биологически, а культурно, — это иное понимание реальности. Женское творчество не боится децентрализовать человека, потому что оно само не оказывалось и не стремилось быть в центре внимания (именно и только поэтому мне не близко парирование гендером, утрирование различий даже через обращение, углубление в движения, потому что нужно перейти на постгендерную и постнаучную реальность. Но пока этого поворота не произошло, мы должны обращаться к маргинализированным, находящимся на границах и периферии практиках). Так, творчество Луизы Глик и теория Джейн Беннетт показывают, как работает новый язык. Подобная поэзия и философия становятся пространствами, где нечеловеческое наделяется голосом, где идёт отказ от дихотомии «субъект-объект». Практики нового витализма, вера в него, как и женское письмо — это реалистичное избавление от слепоты в утопичность антропологического прогресса, ведущего человеческую реальность и наши отношения с другими к апокалипсису. Зачастую переход на новый язык осуществляется и ведётся деятельницами и деятелями неосознанно, поэтики копируют друг друга и/или используются в глубоко личных целях, не реализуя в этом пространстве иные вариации.

Мария Кривова