1

Когда я читаю научно-фантастические рассказы, иногда замечательную литературу, заглядывающую в будущее, меня всегда поражает убожество воображения авторов в том, что касается будущего искусства. Писатели описывают рациональные метаморфозы мира во всех областях цивилизации, за исключением… искусства. В лучшем случае они уделают внимание возможности изменения и развития художественных средств (например, трехмерная телевизионная проекция «в пространстве», без специального экрана; живопись в союзе с архитектурой и скульптурой охватывающая целые поселения и территории; «виедопластика», или объединение литературы с трехмерным изображением; художественные эффекты в пространстве неба с использованием спутников и других высоко организованных технических средств действия, и т.д.).

Мне кажется поверхностным такое сведение «инаковости» искусства будущего исключительно к вопросу формы. Не вызывает сомнений, что сущность изменения будет в большей степени касаться психологической функции и общественного воздействия искусства, и это изменение будет связано с абсолютным ростом значения искусства в психической жизни общества.

2

Вторжение человека в глубину структуры материи, релятивизация понятий времени и пространства, отрыв от родной планеты, спутники и ракеты ставят человека в новую психологическую ситуацию. Человек оказался перед необходимостью противопоставления себя, себя как изменчивого и хрупкого, но наделенного чудом сознания — и бесконечности Космоса.

Факт этого противостояния не такой уж новый. Захваченность непрерывностью и единством природы передавалось как эстафета «переживания природы» из поколение в поколение артистами, мыслителями, физиками и астрономами, однако социальный диапазон их знания и опыта был весьма ограниченным.

Сквозь круговорот классовых антагонизмов нашей цивилизации разворачивалась практика изоляции человека от объективной реальности, отделения его от реальной материи мира завесой суеверий, божеств, мифологий, наконец — мелочей жизни. Человек искал ухода от громадности Космоса, замыкался полный страха и неуверенности в культах и фидеистических организациях, космическое пространство неба над собой он расчерчивал райскими географиями, иерархиями ангелов и демонов, воскурял дымы для покровителей и угнетателей, которые повелевали ему заглядывать в бездны мира.

И все же не было ни одного человека, который хотя бы раз на короткое время не оказывался перед фактом «голого» переживания объективной реальности. Чем еще, как не этим, является опыт детства? Но не только он. В неожиданном эстетическом волнении перед лицом произведения искусства, пейзажа, дерева, цвета неба, в спазме сексуального наслаждения, как горная птица «падает на нас» реальность, захватывая и поглощая, внезапным облегчением и подъемом, как открытие «себя во всем», как — «равенство себе».

Человека издавна психически изолировал себя от объективной материи мира. Внешне он совсем не изменился. Но перед лицом человеческого сознания начал разворачиваться захватывающий театр смерти богов. Человек, прорвав ткань мифов, оказался «голым» — стоящим лицом к лицу перед безмерностью вселенной, перед бездной неба и бездной внутри атома.

Смерть богов поставила человека в пустыню. Нет уже ничего — перед лицом богов — недозволенного, но и нет уже ничего — перед лицом богов — обязательного. И уже ничто не защищает нас от угрозы смерти.

Человек — в новой психологической ситуации — вынужден либо «принять отчаяние и одиночество», либо искать пути для дальнейшего бегства, создавать новые витражи из осколков старых мифов и верований, либо, наконец, стать открытым перед лицом этой безмерной материальной целостности, всем своим сознанием укорениться в ней, врастать в нее, в ее силы и закономерности, как в силы и закономерности своего «я», общаться с ней, как с продолжением себя самого. В этом разрешении — мирском и далеком от упрощения — новое достоинство человеческого существа, достоинство человеческого сознания, высшего выражения всеобщей эволюции: Космос только в человеке, только в человеческом разуме достигает осведомленности о себе, сознания себя. Здесь также имеется психологическая возможность — шанс избавиться от трагизма смерти, обрести такую перспективу взгляда, в которой мы уже не отделены от Космоса. А Космос — в том широком смысле, о котором я говорил — не подлежит действию смерти.

Высвобождение в человеческой индивидуальности высших мирских форм радостного самочувствия, их интеграция с этикой социалистического гуманизма в обществе будущего станут основной функцией художественного творчества, и именно в этом, а не в «инаковости» его формальных средств вырисовывается его «инаковость».

3

Этот вопрос связан с проблемой этики бесклассового общества. Очевидно, что основной предпосылкой должно стать переустройство общественных отношений в направлении реализации социалистических отношений между людьми, то есть отношений, которые исключают из внутренней структуры человеческой общности фактор взаимного соперничества в борьбе за бытовые блага. Однако это требует также радикальной реформы в области формирования человеческой психики. И здесь мы снова касаемся проблематики функции искусства в обществе будущего, и вместе с тем касаемся проблематики психического отношения человека и Космоса.

Познание законов природы, контроль над ней — как над своей собственной индивидуальностью — возрастает в общественном человеческом действии, во взаимном сотрудничестве индивидов и народов, опираясь на повсеместное накопление практики, на систему согласованного гуманистического и общественного взаимодействия. Таким образом, человек получает шанс «врастания» в Космос, прежде всего, в общественной практике. Индивидуум должен понять и вполне усвоить убеждение в том, что свобода и интегральное развитие его собственной личности обусловлено рядом предпосылок в области знаний, техники и общественной организации, каковые, в свою очередь, обусловлены динамикой других, свободным, интегральным развитием человеческой личности в масштабе общества. По сути, речь идет о таком состоянии, которое позволит человеку увидеть в другом человеке себя самого.

Искусство — в век атома и астронавтики — формирует в человеческой психике чувство глубинного единства человека и Космоса, чувство, проникнутое уважением к положению человека, существа, в котором Космос приходит к осознанию себя, свободе и любви.

4

Новая функция искусства в обществе будущего означает одновременно смерть и триумф театра. Очевидно, что театр в нынешнем своем воплощении начинает становиться анахронизмом. На протяжении тысячелетий театр был единственным искусством, строящим свое действие не на статичном образе, не на абстрактном звуке, не на словесной записи, но на «живом факте», «событии» или, точнее, на целом ряде «живых фактов», исполняемых действием живых людей в функциональном пространстве. В этом смысле можно было бы определить искусство театра как «искусство факта». Развитие кино, озвучка и получение панорамной картины, трехмерное изображение и перспективы дальнейшего неизбежного развития технической базы кино — все это постепенно ставит театр (как «искусство факта») в ситуацию анахронизма.

Здесь следовало бы задать себе вопрос: почему мы все еще не наблюдаем достаточно отчетливого заката популярности театра? Почему сегодня еще трудно было бы делать выводы о кризисе театра? Конечно, нельзя игнорировать инертный фактор традиции, общественных привычек, и прежде всего непосредственный контакт зрителя с известной ему актерской индивидуальностью, сам контакт «вживую», уже недоступный в кино и телевидении.

Нельзя также игнорировать и то искусство, которое родилось одновременно с кино, а именно искусство автономной театральной инсценизации (постановочное искусство — прим. пер.), режиссуру 20-го века. Искусство инсценизации в высших своих достижениях частично высвободило театр из–под категории «искусства факта» и создало — возможно, не вполне осознанно — шанс сформулировать театр как место непосредственной встречи творцов и зрителей, участников коллективного акта восприятия, в общем «погружении» в основные проблемы человеческого удела, в проблемы отношений человека и человека или человека и Космоса, чтобы вынести оттуда, как из легендарной Колхиды, зерно надежды.

Мостом между современным анахроничным театром, театром как «искусством театра», и театром будущего станет — как мне кажется — с одной стороны, дальнейшие решительное развитие интеллектуальной, философской, антинатуралистической театральной инсценизации, а с другой стороны — постепенное проращивание форм взаимного непосредственного контакта между сценой и зрительным залом, неуклонная метаморфоза зрелища, которое в гораздо меньшей степени будет оставаться «представлением» (представлением актерами действия для зрителей), но все больше будет становиться «диалогом» (диалогом между сценой и зрительным залом, конечно, на материале сценического действия). Это означает в то же время необходимость эволюции литературного материала театра или, иначе говоря, предполагает необходимость рождения новых форм сценической драматургии.

5

Хотя мы вращаемся в кругу гипотез, все же — по моему глубокому убеждению — мы имеем здесь дело с закономерностями независимо от темпа и форм раскрытия этих закономерностей.

Я считаю, что простые вопросы совести и убеждений являются формой нашего участия в общественной жизни сегодняшнего дня под углом общества будущего. Это означает придание собственному творчеству такой динамики, которая включает его в трудный процесс формирования бесклассового общества.

Дело искусство — обгонять жизнь, но обгонять мудро, обгонять, следя за потребностями времени, за навыками современных зрителей. Во имя этой труднейшей обязанности мы не должны отказываться от практических поисков, творческих поисков, направленных на постепенное воплощение того, чем является наше — личное, эмоциональное — видение искусства будущего.

6

Я не являюсь ученым, социологом, специалистом по философским проблемам. Изложенные выше решения не претендуют на какую-либо научную точность. Это очень личные впечатления перед лицом перспектив, которые открывает перед современным человеком развитие техники и вектор к бесклассовому обществу.

Опубликовано в программке к спектаклю «Дядя Ваня» А. Чехова, реж. Е. Гротовский, Старый театр, сцена Камерного театра, Краков. Премьера 14 марта 1959 года.

Перевод с польского П. Куликов, по изданию Jerzy Grotowski. Teksty zebrane. Warszawa. 2012