I.

Недавно я понял, что я — метарусский. Прежде я хоть и говорил на русском языке, но жил, не зная, кто я и каковы мои корни. И однажды я подумал: нужно сделать в этом незнании следующий шаг. Метарусский — это тот, кто всегда способен сделать следующий шаг.

Нельзя сказать, что я первый метарусский: у меня есть предшественники в будущем, т.е. метапредшественники. Метарусским сегодня может стать каждый метавенгр или, скажем, метафранцуз. Метарусский — это не состояние. Метарусский — это не просто тот, кто любит метаберезы.

Пожалуй, лучше всего, что такое метарусский, объясняют мета-анекдоты. Например:

* Возвращается метарусский из командировки и застает в постели мета-жену.

* Приходит врач в палату к метаметарусскому и говорит: у меня для вас две новости.

* Встречаются как-то два старых метаеврея, а один из них метарусский.

* Попадают русский и метарусский в ад и оба думают: хорошо, что не в мета-ад.

* Попадают как-то мета-американец, метанемец и метарусский на мета-необитаемый мета-остров и живут там.

У метарусского мира нет границ, только метаграницы. Теперь, когда меня спрашивают: «ты русский?», я не без гордости отвечаю: «я метарусский!». Метарусский — это тот, кто хочет поскрести русского и найти там другого метарусского.

II.

Есть ли смысл в слове «метарусский»? Смысл заключен не в самом слове, а в способе его употребления. Этот способ позволяет сохранять невредимым первоначальное коммуникативное намерение за счет непрекращающегося перескакивания с одного логического типа на другой.

Допустим, я говорю: как метарусский я не могу смотреть, как над моей родиной издеваются лицемерные коррумпированные чиновники; или: метарусский не может ненавидеть другие народы и страны и вести с ними войны. После этого возможны пять коммуникативных ситуаций. Вход в каждую ситуацию может осуществляться «с нуля», но, попадая в любую из них, коммуниканты движутся по их цепочке последовательно (как вперед, так и назад).

Первая ситуация («подозрение и развенчание»). Допустим, мне говорят: метарусский — это не русский, это какой-то русофоб, а может, даже еврей или американец! Ответ: метарусский — это действительно не русский, но и не русофоб, не еврей и не американец, потому что метарусский — это метарусофоб, метаеврей и мета-американец (и даже метапятая колонна — это уже шестая колонна, ну или четвертая, кому как нравится). Кажется, что в этом воображаемом обмене репликами ничего не произошло. И это действительно так: критика первоначальных утверждений рассыпалась, и их можно повторять, как если бы они произносились впервые.

Вторая ситуация («идентификация и создание нового образа врага»). Допустим, критики настроены серьезно и спрашивают: ну хорошо — что такое метарусский? Ответ: метарусский — это тот, кто с болью смотрит на то, как над его родиной издеваются лицемерные коррумпированные чиновники и т.д.; или: метарусский — этот не тот, кто ненавидит другие народы и страны, и т.д. Здесь возможен возврат к первой ситуации и бесконечный цикл. Само по себе это неплохо, так как первоначальное намерение в этом цикле все равно будет проступать: при «пустом» субъекте внимание целиком сосредотачивается на его предикатах, а предикаты в этом случае сигнализируют о конкретных проблемах.

Третья ситуация («отрицание и опустошение»). Критики могут пойти дальше и сказать: метарусский — это ничего не значит, это «пустое означающее» (придуманное русофобами, чтобы дурачить русских). Здесь возможен переход ко второй ситуации и еще один бесконечный цикл: «метарусский» будет то нагружаться атрибутами, то опустошаться критикой. Но в общественно-политическом плане операция опустошения заведомо проигрышная, так как слишком абстрактная. Кроме того, сам тезис о пустоте термина будет противоречить явным инвестициям в коммуникацию (с обеих сторон). Поэтому в какой-то момент критики метарусскости будут вынуждены отказаться от этой тактики и вовлечься в метаигру.

Четвертая ситуация («состязание и просвещение»). Критики говорят: у метарусских не может быть родины, только метародина — «если следовать их же логике»; и про русский народ они ничего не знают, только про какой-то свой метанарод. В этот момент критики, конечно, уже проиграли. Во-первых, они сами порой втайне надеются, что Россия должна быть метародиной для всех, кто ее любит, вкладывает в нее силы и деньги и пр., а русский народ — это самый что ни на есть метанарод. Во-вторых, в этой ситуации внимание сосредотачивается на самих означающих (а не скользит по навешанной лапше значений), и это впервые дает возможность разобраться с тем, что значит «народ», «родина» и пр. Это самая трудная и самая интересная ситуация, поскольку в ней требуется за короткое время пробежать всю политическую и социальную теорию (а для «экспертов» также лингвистическую, т.е. опять же социальную), незнание которой во многом и создало предпосылки для нынешнего кризиса. Риск возврата к предыдущим ситуациям здесь особенно велик. При удачном стечении обстоятельств конфликт дальше не развивается, и метарусские побеждают. Но у метарусских так никогда не бывает, потому что это недостаточно смешно.

Пятая ситуация («борьба и победа»). Достаточно смешно — это когда с метарусскими начинают активно бороться. Именно как с метарусскими, а не как с «пятой колонной» и пр. Зрелище невероятно кровавое и комичное: метарусского не идентицифировать по носу или ДНК, роду занятий или политическим убеждения, метарусский притаился в каждом углу и каждой строчке, в каждом индивиде и коллективе. Активная борьба с метарусскими, разумеется, не обязательно должна принимать форму физического насилия. Это может быть попытка высмеивания — однако метарусские очень серьезны (см. первую и вторую ситуацию); да и как можно высмеять то, что и так уже достаточно смешно? Кроме того, очевидно, что все самые смешливые силы будут на стороне метарусских. Это может быть также попытка психиатризации: мол, метарусские — это просто какие-то сумасшедшие. Но метарусскость — это не безумие, это метабезумие, т.е. инструмент, который отражает и гиперболизирует, как в вогнутом зеркале, безумие его критиков. В самом деле, разве не безумны те, кто борется с какими-то там метарусскими?

В итоге пятой ситуации имеем то же, что в итоге первой: по большому счету, ничего не произошло. Не считать же чем-то произошедшим победу метарусских. Таким образом, «метарусские побеждают, еще не начав борьбу» (как гласит надпись на картинке с портретом А.В. Суворова).

III.

Генералы всегда готовятся к предыдущей войне, а политические публицисты, «аналитики» и «эксперты» обычно говорят только о дне вчерашнем (или о его границе с днем сегодняшним). Что будет после — когда все это закончится и начнется что-то другое? Для преодоления этой заскорузлости публичной речи (всегда обращенной к так или иначе понятой «современности») необходимо геймифицировать политическую жизнь. Геймификация политики — изобретение моделей политического поведения, которые можно «проигрывать». Метарусскость — попытка геймификации языковой политики. Что станется после того, как русские по каким-то причинам больше не смогут называть себя русскими? Например, если они захотят выбирать свою «национальность» — как сегодня можно выбирать место жительства, гражданство и даже пол. Или, например, если единое централизованное коррумпированное государство перестанет существовать, уступив место множеству самоопределяющихся сообществ, связанных языком. Думают ли сегодня об этом публицисты, «аналитики» и «эксперты»? Или они предпочитают дожидаться, когда произойдет закономерный переход из текущего состояния в условное метасостояние? Времени для такого продумывания остается совсем немного. Метарусские побеждают именно потому, что «проигрывают».