Отрицая небесные сферы и метафизику с одной стороны и не веря в человечество и его прогресс с другой, человеку не остаётся ничего иного, кроме как отвергнуть суету, смириться со своей конечностью и искать проблески трансцендентного в мимолётных переживаниях земной жизни. Именно так, каждый на свой манер, поступали философ Джордж Сантаяна и писатель Джозеф Конрад.

Джордж Сантаяна, религиозный атеист

Рассказывая о разговоре, который состоялся у него с Джорджем Сантаяной, когда он посетил уже пожилого философа в Риме, американский писатель Гор Видал вспоминал своё раздражение из–за весёлой отрешённости Сантаяны от мира:

«Даже в возрасте 85 лет его ясные чёрные глаза блестели, как обсидиан. Когда я с юношеским отчаянием сказал ему, что мир ещё никогда прежде не был в таком ужасном состоянии, Сантаяна и бровью не повёл: «Я наслаждался большим покоем и большей безопасностью, чем любой из жителей Европы в прошлом». Когда я с ужасом и отвращением заметил, что Италия может стать коммунистической страной по результатам ближайших выборов, он рассмеялся: «Ну, пусть попробуют! Они уже перепробовали всё остальное, так почему бы не попробовать коммунизм»».

Того, кто внимательно читал Сантаяну, не должно удивлять его отношение к событиям того времени. Один из немногих философов, живших согласно своему идеалу хорошей жизни, Сантаяна руководствовался учениями древних мудрецов Эпикура и Лукреция в своём стремлении дистанцироваться от мира и обрести безмятежность.

Сантаяна родился в 1863 году в Мадриде, юность провёл в испанском городе Авила, а образование получил в Бостоне после того, как его родители переехали в США. Он закончил Гарвардский университет и преподавал там больше 20 лет. Среди его студентов были Томас Элиот и Гертруда Стайн.

Сантаяна никогда не рассматривал возможность академической карьеры. Получив небольшое наследство, он в 1912 году — всего через пять лет после того, как стал профессором — покинул Гарвард и США, уехав в Европу. Несмотря на многочисленные приглашения, он так никогда и не вернулся в Америку. Своё мнение об академических философах он показал, когда при увольнении, по Гарвардской традиции, пожертвовал факультету книги, написанные его коллегами. В то время книги выходили из печати с неразрезанными страницами; когда Сантаяна вернул их, страницы книг по прежнему не были разрезаны. Он не прочёл ни одной из них.

Он жил так, как ему хотелось, и не шёл ни на какие компромиссы. Среди всех университетов, где он работал, он был счастливее всего в Оксфорде, где жил во время Первой мировой войны. Тем не менее, он отверг предложение о постоянной должности в Колледже Корпус-Кристи, так как опасался, что это может ограничить его свободу мысли. Стремление к независимости также было характерно для его личной жизни. Нет подтверждений, что Сантаяна хоть раз позволил себе влюбиться. Возможно, он сознательно отказался от этого опыта ради душевного покоя. В своей автобиографии он писал:

«Дух — это эманация жизни. Он счастливее на раннем этапе своего пути, чем когда освобождение близко. В конце, когда он всё постиг и от всего отрёкся, он может сказать лишь то, что Луиза де Лавальер сказала своим друзьям, спросившим, счастлива ли она в монастыре кармелиток: «Я не счастлива — я удовлетворена»».

Луиза де Лавальер (1644 — 1710), бывшая любовница Людовика XIV, обрела жизненный покой, постришгись в монахини. Быть может, Сантаяна испытал такой же покой в монастыре Синих Монахинь, где провёл последние годы своей долгой жизни.

Бережливый в Гарварде, он стал жить на широкую ногу после переезда в Европу. Он одевался у первоклассного портного, проводил время в приятной компании и наслаждался вкусной едой. А затем отказался от всего этого ради тишины и покоя. Живя в монастыре, он принимал гостей в пижаме и поношенном халате.

Финансовую независимость Сантаяне обеспечил бестселлер «Последний пуританин» (1935). Большую часть заработанных денег он раздал. В том числе, анонимно пожертвовал солидную сумму Бертрану Расселу, которого охарактеризовал как «выдающегося математика, философа, ярого пацифиста, мученика и остроумного человека, к сожалению, имеющего привычку слишком часто жениться и разводиться». Он завещал деньги членам своей семьи и молодому американцу Дэниелу Кори, который много лет был его помощником, но не Синим Монахиням.

Когда за два дня до смерти его спросили, страдает ли он, Сантаяна ответил: «Да. Однако мои страдания носят исключительно физический характер; я не испытываю никаких душевных мук».

Несмотря на время, проведённое в монастыре, Сантаяна не был верующим. «Мой атеизм, как и атеизм Спинозы, — это почитание Вселенной. Я отрицаю лишь богов, созданных людьми по своему подобию и для служения своим интересам», — писал он. Одним из мыслителей, которыми восхищался Сантаяна, был Бенедикт Спиноза. Как и Сантаяна, Спиноза считал религию творением человеческого воображения; но, как и Сантаяна, он считал, что в ней содержатся истины, которые невозможно выразить никак иначе.

Сантаяна называл себя учеником Лукреция. Однако у римского поэта он ценил материализм, а не отказ от религии. Эпикурейская духовность, писал Сантаяна, «неуклюжа, застенчива и грустна». Он считал, что Эпикур слишком беспокоился о том, как бы избежать страданий. Тот же упрёк он адресовал и самому знаменитому ученику Эпикура: «Представление Лукреция о стоящем и достижимом очень ограничено: преодоление суеверий, дружба и несколько дешёвых животных удовольствий. Ни любви, ни патриотизма, ни предприимчивости, ни религии».

Сантаяна отвергал идею о том, что упорядоченность мира является делом рук бога-творца. Как и Лукреций, он считал природу самодостаточной и называл себя материалистом. Однако материализм Сантаяны очень отличается как от материализма французских мыслителей, выступавших за возвращение к природе, так и от материализма маркиза де Сада, утверждавшего, что природа зла и разрушительна. Сантаяна видел в природе творческую энергию, порождающую всё в мире, включая человека и все творения его рук. Он считал религию такой же естественной частью человеческой жизни, как искусство, наука, этика и политика. В своей последней книге «Господство и власть» (1950) он писал:

«Для язычника натурализм не равнозначен атеизму, поскольку подразумевает множество богов. Евреев и христиан когда-то называли атеистами за то, что они не поклонялись государственным богам … Индуисты — одновременно политеисты, монотеисты и пантеисты; буддисты хоть, строго говоря, и являются атеистами и не верят в существование души, настолько религиозны и духовны, что обвинения в атеизме в их адрес со стороны современных христиан звучат гротескно … Что порождает ненависть к религии? Любовь ли к человеку? Нет, безразличие к бедственному положению человека и всему тому, что ему наиболее дорого».

Сантаяна критиковал современный натурализм за то, что тот ведёт к мизантропии: «Почему мы должны ненавидеть сон, миф, аллегорию и безумие? Нельзя убивать сознание в попытке его излечить, как это делают некоторые рационалисты».

Странно, когда люди, объявляющие природу универсальным принципом, призывают изгнать религию из человеческой жизни. Трудно найти более естественную для человека вещь, чем религия.

Религия действительно принесла много страданий. Однако то же самое можно сказать о любви и жажде знаний, двух других составляющих человеческой жизни. Нет ни одной религии, которая бы подходила всем. В конце «Господства и власти» Сантаяна особо подчёркивает это:

«Многие философы и политики убеждают нас, что знают всё о потребностях и способностях человека, и что те одинаковы для всех людей. Противоречия и конфликты внутри общества и внутри каждого человека они приписывают недостатку или ошибкам в образовании. Все люди, говорят они, должны подчиняться одному и тому же нравственному, политическому и научному порядку, будь то коммунизм, конституционная демократия или истинная религия. Если люди отвергают этот порядок, то лишь из–за своего невежества».

Сантаяна отвергал идею об улучшении цивилизации. Если прогресс вообще существует, считал он, то означает не более чем совершенствование конкретного образа жизни: «С точки зрения времени, всё в этом мире движется к смерти. Прогресс — это, при благоприятных обстоятельствах, приближение к совершенству в том или ином образе жизни».

Отвергал он и идею о вселенской иерархии с Богом или человечеством на вершине. Прогресс, по его мнению, возможен лишь в технологиях и ремёслах. Следовательно, прогресс может иметь место даже тогда, когда цивилизация в целом переживает упадок:

«Все мы ощущаем двойственность технического прогресса. Он создаёт новые возможности, но делает невозможной простую, деревенскую, самодостаточную жизнь. Он перегружает нас информацией, но уничтожает мастерство. Мы изучаем другие языки, но принижаем свой собственный. Наша философия имеет критический характер и претендует на просвещённость, но на деле представляет из себя Вавилонскую башню с непонятными другим искусственными языками».

Взгляды Сантаяны на религию вытекают из его критики прогресса. Религия для него — естественная часть человеческой жизни, однако ни одна религия не является истинной. Он осуждал воинствующий монотеизм. По его мнению, главная ошибка христианства — о том, что добро является активной силой — была унаследована от платонизма. Отождествив себя с этой силой, церковь объявила войну разнообразию.

Платонизм и позже и христианство породили ложное представление о природе ценностей. Для Сантаяны ценности были животными потребностями, превращёнными в абстрактные категории и спроецированными на космос. Сантаяну часто называли релятивистом, но он не гнушался этого ярлыка. «Ценность — относительное понятие, — писал он. — Это значение, которое нечто приобретает в силу блага или удовольствия, коротое оно приносит живому существу».

Это не значит, что человеческие ценности — лишь вопрос вкуса. «Благо ни в коем случае не является относительным, но вытекает из бессознательной и смертной природы живых существ; природы, которая определяет для них разницу между пищей и отравой, счастьем и горем». Ценности не могут быть объективными в смысле существования отдельно от живых существ: «Ценности подразумевают живых существ, имеющих определённое направление развития; благо и зло могут существовать только относительно них».

Уникальность Сантаяны состояла в том, что он сочетал в себе субъективный взгляд на понятие ценности с созерцательной жизнью. Большинство из тех, кто ценит созерцание, также верит в некую высшую реальность, доступ к которой созерцание открывает. Сантаяна же ценил созерцание за то, что оно делает возможным более трезвый взгляд на единственный существующий мир — мир материи.

Каждый, кто созерцает этот мир, утверждал Сантаяна, испытывает ощущения, вроде тех, которые описывает рассказчик в романе Марселя Пруста «В поисках утраченного времени». Выпив чай, в котором он смочил кусочек пирожного, рассказчик Пруста отмечает: «Сладостное ощущение широкой волной разлилось по мне, казалось, без всякой причины. Оно тотчас же наполнило меня равнодушием к превратностям жизни, сделало безобидными её невзгоды, призрачной её скоротечность … Я перестал чувствовать себя посредственным, случайным, смертным».

Сантаяна описывает схожий опыт:

«Ум, просвещённый скептицизмом, исцелённый от догмы и освободившийся от мучительных переживаний о собственной судьбе, обнаруживает в основе бытия сладостное уединение. Для него пропасти сомнения и отречения сменяются бескрайними полями разнообразия и безмятежности, будто он, пройдя через ущелье смерти, очутился в раю, где вещи утратили свою важность и свой яд».

Как признавал сам Сантаяна, его философия больше напоминала индийскую философскую систему санкхья, чем какое бы то ни было западное учение. Санкхья занимает особое место в философии индуизма, поскольку рассматривает материю как реально существующую, а не как иллюзию, порождённую духом. Дух, согласно материализму Сантаяны — это не отдельная метафизическая категория, а вспышка во тьме, мимолётное осознание, возникающее из самой материи.

Как и философы санкхьи, Сантаяна считал, что освобождённое сознание не сольётся с некоей мировой душой, а станет совершенным целым. Описывая данное состояние, Сантаяна говорит, как гностик: когда ум погружается в себя, «весь окружающий мир отдаляется и становится для нас чужим. Он существует для нас и затрагивает нас лишь в качестве места нашего причудливого изгнания; как тьма, желание и замешательство, в которых погряз дух, и из которых надеется освободиться».

Вряд ли Сантаяна верил, что подобное освобождение может быть чем-то большим, чем мимолётный опыт. Он отдавал себе отчёт в том, что отстранённость, которую он так ценил, может быть утрачена в любой момент из–за хрупкости тела.

Для него жизнь духа подразумевала не мистический восторг, а разочарование в этом мире. Разочарование освобождает, так как позволяет отказаться от надежд на спасение в истории: «Мир конечен, полон страданий, заблуждений и замешательства; однако он пронизан красотой, любовью, отвагой и смехом; именно через них расцветает и тянется к свету дух».

Сантаяна обрёл свободу в лишённой бога материи, из оков которой пытались освободиться мистики.

Джозеф Конрад и бессмертное море

Джозеф Конрад неоднократно заявлял, что стал писателем по воле случая, и факты подтверждают его слова. Однако свою роль сыграла и внутренняя необходимость. Стать писателем его побудил, прежде всего, опыт, пережитый в Конго. После Конго он стал склонным к депрессии полуинвалидом, но также писателем.

Когда Конрада спрашивали, почему он решил стать писателем, он отвечал: «Я слишком долго оставался на суше».

В 1894 году, когда он начать писать, торговый флот переживал перемены. Парусных кораблей, которым он отдавал предпочтение перед пароходами, становилось всё меньше, а те немногие, которые по-прежнему использовались, были не в лучшем состоянии. Экипажи пароходов были малочисленными и лучше зарабатывали, поэтому конкуренция среди опытных моряков возросла. Навыки, которые Конрад приобрёл за 20 лет в море, стремительно теряли ценность.

Работа на торговом флоте была тяжёлой. Каюты были тесными, питание — плохим, а условия труда — опасными. Конрад несколько раз травмировался, а однажды даже попал в кораблекрушение. Вдобавок во всему, работа не была постоянной. За 20 лет в море Конраду так и не удалось обрести финансовую независимость. За перо он взялся, когда начал страдать от подагры и не мог больше работать моряком.

Конрад родился в 1857 году на территории современной Украины в семье польского дворянина. Детство он провёл в провинции Российской империи, где его отец был в ссылке за антироссийскую деятельность. Вопреки желанию семьи, он отправился во Францию, чтобы стать юнгой, а в 1886 году стал капитаном торгового судна.

К тому времени, как он бросил морское дело, он писал уже несколько лет. Свой первый роман, «Каприз Олмейера», он начал в 1889, а опубликовал в 1895 году. Конрад писал на английском, своём третьем языке (после польского и французского). В Англии он считался иностранцем. Хоть он и любил эту страну, но так никогда и не стал в ней своим.

Его рассказ «Аванпост прогресса» менее известен, чем «Сердце тьмы» (ещё одна книга, посвящённая Конго), но не менее увлекателен. В нём Конрад критикует высокомерие европейских колонистов, считавших, будто они приносят дикарям свободу:

«Очень немногие понимают, что их жизнь, самая сущность их характера, их способностей и дерзаний являются лишь выражением их веры в надёжность окружающей обстановки. Мужество, хладнокровие, уверенность, эмоции, принципы, каждая великая и каждая ничтожная мысль принадлежат не отдельной личности, но массе — массе, которая слепо верит в несокрушимую силу своих учреждений и своей морали, в могущество своей полиции и своих мнений. Но соприкосновение с подлинным, ничем не смягчённым варварством, с первобытной природой и примитивным человеком вселяет в сердца внезапную и глубокую тревогу».

Конрад испытал эту тревогу в Конго, осознав дикость кампании по расширению цивилизации. Став писателем, он стремился донести увиденное до читателей из цивилизованных стран. Он не верил, что сможет зарабатывать на жизнь своим новообретённым призванием, и был прав. Временами он зарабатывал крупные суммы, но также часто оказывался в долгах. Он постоянно страдал от творческого кризиса и нередко, приходя в отчаяние, думал, что никогда больше не сможет писать.

Последние годы жизни Конрада были омрачены слабым здоровьем и финансовыми трудностями. Когда в мае 1924 года он получил официальное письмо, то думал, что оно связано с неуплатой налогов. Однако это было предложение рыцарского звания. Конрад от него отказался.

В августе того же года он умер от сердечного приступа и был похоронен по католическому обряду, хотя не раз заявлял о своём враждебном отношении к христианству.

В то время, когда Конрад путешествовал по Конго, страна была ещё не бельгийской колонией, а личным феодом Леопольда II. На международной конференции 1876 года в Брюсселе Леопольд так описал свою миссию: «Открыть путь цивилизации в единственную часть света, куда она ещё не успела проникнуть, рассеять тьму, которой объяты целые народы, это крестовый поход, достойный столетия прогресса».

На самом же деле из Конго просто выкачивались ресурсы. В дневнике того времени Конрад писал, что повсюду видел мёртвые тела и человеческие кости. Рабам в качестве наказания отбивали прикладами или отрезали руки. Когда они больше не в состоянии были работать, их ставили в ряд и убивали одной пулей. Больных и раненых отдавали на съедение собакам. Увиденное в Конго наложило отпечаток на всю оставшуюся жизнь Конрада.

Мировоззрение Конрада часто интерпретируется как отказ от викторианской идеи прогресса. Он слишком хорошо знал, как колониализм утроен на практике, чтобы верить в его облагораживающее влияние. Однако его неприятие идеи прогресса не ограничивалось отвержением конкретного представления об улучшении человечества, которое Леопольд II и его приспешники использовали для оправдания своих злодеяний.

Конрад не воспринимал всерьёз никакое видение будущего, подразумевающее изменение человеческой природы.

Свой скептицизм он выразил во многочисленных письмах, в том числе к Бертрану Расселу. А в письме к своему другу, шотландскому социалисту и искателю приключений Роберту Бонтину Каннингему Грэму, Конрад написал: «Человек — злобное животное … Общество в основе своей преступно — иначе его бы не существовало».

Критическое отношение Конрада к обществу не имело ничего общего с христианской идеей первородного греха. Он всю жизнь считал христианство «нелепой восточной притчей». Для Конрада люди были частью мира природы. Он не считал сознание однозначным благом («привычка размышлять, привычка губительная, являющаяся непрерывным подсчётом убытков»). В ещё одном письме к Каннингему Грэму он писал: «Жизнь не знает нас, а мы не знаем жизни — мы не знаем даже собственных мыслей … Религия — это миф. Вера изменчива как прибрежный туман».

В отличие от гуманистов тех времён и наших, Конрад считал сознание не венцом славы человека, а причиной невозможности улучшения человеческой жизни:

«Если бы только мы могли избавиться от сознания, можно было бы строить системы и вводить законы. Судьба человека трагична не потому, что он — жертва природы, а потому, что он осознаёт её. Быть частью животного царства на условиях земли — замечательно. Но как только вы осознаёте своё рабское положение, возникают страдание, злость, вражда — одним словом, трагедия».

Конрад развивает тему этой трагедии в «Победе» (1915), величайшем из своих поздних романов. Главный герой романа — Аксель Хейст, сын пресыщенного жизнью шведского аристократа, последователя Шопенгауэра. Шопенгауэр считал, что поскольку жизнь полна боли и горя, лучшее, что можно сделать — это отречься от мира. Лишь дистанцировавшись от мира людей и отказавшись от близких отношений, можно избежать страданий.

Испытав влияние этой философии, Аксель Хейст решает вести жизнь вольного странника и в итоге поселяется на одном из островов Малайского архипелага со своим китайцем-слугой. Покой Хейста нарушает встреча с несчастной молодой англичанкой по имени Лена, которая играет в женском оркестре в отеле на острове Ява. Он помогает ей сбежать, и она поселяется вместе с ним на его острове. Во второй раз размеренная жизнь Хейста нарушается, когда на остров приплывают бандиты с целью украсть сокровища, которые он, по слухам, накопил. Желая спасти Лену, Хейст прячет её в хижине. Однако один из бандитов находит и смертельно ранит её. Когда появляется Хейст, Лена протягивает ему нож. Перед смертью она просит о признании в любви, но не получает его. Лена умирает, будучи уверенной, что спасла жизнь человеку, который её любит. В отчаянии Хейст поджигает хижину и погибает вместе с ней. Роман заканчивается словами капитана, знавшего Хейста: «Ничего нельзя было поделать … Ничего!». Окончание романа перекликается с окончанием труда Шопенгауэра «Мир как воля и представление»:

«Мы … открыто исповедуем: то, что остаётся после окончательного упразднения воли для всех тех, кто ещё исполнен воли, есть, конечно, ничто. Но и наоборот: для того, в ком воля обратилась и отринула себя, этот наш столь реальный мир со всеми его солнцами и млечными путями — ничто».

Конрада часто называют скептиком. Однако это не был скептицизм философов, подвергающий сомнению саму возможность знания. Конрад подвергал сомнению ценность знания. Как мы видели ранее, он не придавал ценности сознательности. Того же мнения был и молодой Бертран Рассел, в 1888 году написавший в своём тайном дневнике: «Я хотел бы верить в вечную жизнь. Меня угнетает мысль о том, что человек — это всего лишь механизм, наделённый, к несчастью для себя, сознанием». Мысль о том, что человек — это «самосознающий автоматон», высказал в своей лекции 1874 года Томас Генри Гексли.

В «Победе» Конрад ставит вопрос о том, не имеет ли иллюзия большую ценность, чем сознание, лишающее жизнь смысла. Хорошая жизнь, свободная от иллюзий, невозможна.

Задолго до написания «Победы», Конрад исследовал данную тему в «Негре с “Нарцисса»». Книга повествует о возвращении судна «Нарцисс» из Бомбея в Лондон. Главные персонажи — чернокожий моряк с Сент-Китса, «негр” Джеймс Уэйт (упоминающийся в названии), моряк-кокни Донкин и «последний пережиток забытого поколения» Синглтон.

Уэйт, изображённый как слабый здоровьем человек, поначалу вызывает у остальных членов экипажа жалость, но со временем начинает восприниматься как тиран и проходимец. Синглтон предсказывает, что Уэйт умрёт, как только на горизонте покажется земля. Его предсказание сбывается. Смерть Уэйта разрушает отношения между членами экипажа. Когда «Нарцисс» прибывает в порт назначения, каждый из них идёт своим путём.

Главной темой романа принято считать отношения в коллективе. Однако есть и ещё одно прочтение, на которое сам Конрад указал в письме к Каннингему Грэму, после того, как тот предположил, что персонаж Синглтона был бы более убедительным, если бы был изображён образованным. Конрад ответил:

«Ты говоришь — образование … Но, для начала, какое образование? Если под образованием ты имеешь в виду умение жить, то у моего персонажа оно было. Он жил в полной гармонии с самим собой. Если имеются в виду научные знания, то возникает вопрос: какие именно знания и сколько? Должны ли они ограничиваться тригонометрией или коническими сечениями? Должен ли он изучать платонизм или пирронизм или философию Эмерсона? Или ты имеешь в виду знания, которые бы позволили ему плести интриги и лгать, чтобы поставить себя над людьми, которые ничуть не хуже его? Ты действительно хотел бы наделить этого человека способностью мыслить? Тогда бы он приобрёл самосознание и стал бы несчастным. Как есть, он прост и велик, как сила природы. Ничто не имеет власти над ним, кроме проклятия смерти — вечного закона, который уничтожит солнце и звезды, а затем окутает целую вселенную морозной тьмой. Ничто другое не имеет власти над ним: он не мыслит. Ты действительно хотел бы сказать такому человеку: «Познай себя» — пойми, что ты ничто, лишь тень, незначительная как капля в океане, мимолётная как сон?»

Это сокрушительная критика рационального подхода к этике. Со времён Сократа считалось, что осмысленная жизнь — это хорошая жизнь. Конрад отвергает это утверждение. Осмыслив свою жизнь, человек утрачивает инстинктивные реакции. Рационалисты считают, что разум позволяет найти собственный путь в жизни. Однако это лишь потому, что они унаследовали от Платона, христианства и светского гуманизма веру в то, что мир разумен.

Если в основе мира нет никакого порядка, то осмысленная жизнь вряд ли стоит того, чтобы жить.

Синглтон знал, как жить. Его поступки были продиктованы кодексом, разработанным многими поколениями людей. Безразличие моря к судьбе человека не смущало Синглтона и других моряков. Как пишет рассказчик Конрада:

«Бессмертное море, в своей великой справедливости, дарует людям, помилованным его презрительным милосердием, возможность изведать в полной мере треволнения, которых они искали. Совершенная мудрость его милосердия не разрешает им пораздумать на свободе о замысловатом и горьком привкусе бытия, чтобы они, чего доброго, не вспомнили и не пожалели о том, что приняли в дар эту чашу вдохновляющей горечи».

Противостояние моряков и моря — это аллегория на положение человека в лишённой Бога Вселенной. Конрад считал трагедией механический процесс, заложниками которого являются люди. Ни одна из теорий улучшения человечества, предложенных современными мыслителями, не могла пошатнуть его «глубоко укоренившееся ощущение обречённости человечества». Однако именно эта обречённость пробуждала качества, которые он считал главными достоинствами человека.

Конрад не сожалел о смерти Бога, через которого личность человека проецировалась на Вселенную. Для него именно безличность моря — «совершенная мудрость его милосердия» — была залогом свободы.

©John Nicholas Gray

Оригинал можно почитать тут.